Анатолий Гончар - База икс
– Кому передать? – От него на меня внезапно повеяло такой тоскливой безысходностью… что я временно отступил.
– Я… – раздался тихий захлебывающийся кашель. – Потом тебя найдут. Они найдут тебя сами; дай только знать, что документы у тебя, но так, чтобы это было понятно лишь тем, кто в курсе… И не ошибись, не прими тех за этих…
– Бред!.. Как сообщить? Каким образом?
– Было решено так… – Он снова закашлялся. – Придумай сказку, легенду, рассказ, что-нибудь… – Ты же поэт… – Он, оказывается, знал обо мне действительно почти все! – Опубликуй в газете, в Интернете, не знаю где… они поймут…
«Опубликуй», – хм, легко сказать.
– Главное, не спеши! С этого дня за каждым твоим шагом, за каждым твоим действием будут следить. Запомни: два-три года.
– Но что-то же должно быть, чтобы меня поняли? – Я склонился над раненым.
– Опиши в рассказе гриб… гриб-трутовик.
– Что? – Я подумал, что он снова бредит.
– Опиши гриб-трутовик! – Нет, это не бред, но теперь я окончательно понял, что выбор на меня пал отнюдь не случайно. Они рассматривали такой вариант, а может… А может, даже сознательно шли к нему. – Он протянул руку и хлопнул меня по груди. – И не смотри, что там. Так у тебя, по крайней мере, будет шанс остаться в живых, если… – Он не договорил, снова закашлялся, захлебываясь кровью.
«Ну, уж дудки, если и ожидать внезапной смерти, то хотя бы знать, из-за чего. Но не сейчас, позже, когда граница Чечни останется за спиной»!
Он наконец перестал кашлять.
– А теперь… теперь мне надо остаться.
– Мы понесем тебя! – Упрямства мне не занимать, бросать своих я не привык.
– Нет! – сказал он со стальными нотками в голосе. – Я должен остаться, тогда у тебя… – проговорил он и тут же поправился: – У нас появится шанс. Если я не вернусь, они поверят… Они поверят, что документы остались при мне, и я их спрятал или уничтожил… Скажешь, я приказал… – Внезапно у него в руках появилась «корочка» – обыкновенное удостоверение личности – на фотографии молодое лицо, полковничьи погоны, надпись «Полковник Юрасов Виктор Степанович». – У нас нет другого выхода…
Я вслушался во внутренний голос и понял, что он прав насчет иного выхода. Прав, если только… если только все сказанное им не вымысел или, того хуже, паранойя. Но сверток – вот он, в разгрузке, и даже сквозь материал я чувствую, как он начинает жечь мою кожу.
– Хорошо. Мы только отойдем еще немного и выберем позицию получше. – Можно подумать, я знаю наверняка, что у нас будет на это шанс!
– Нет!
Я понял, что Виктор уже приготовился умереть. И, похоже, он хочет (раз это все равно неизбежно) «уйти» как можно скорее. Ожидание кажется мучительнее самого факта небытия. Только невероятное напряжение воли поддерживает его силы. Возможно, стоит ему только согласиться, возьми мы его на руки, и он тут же потеряет сознание. «Так и поступим, а там будет видно», – мелькает мысль. Но нет, Юрасов привстал, подхватил лежавший на брезенте автомат и вновь закашлялся… Невозможно поверить, что на эвакуации его ждет нечто худшее. Там же свои, но я тоже почему-то в это уже не верю…
– Юдин, заканчивай с миной, живее! – Отдавая команду, я почувствовал, как окончательно утекает отпущенное нам время. Мне показалось, я даже услышал, как скрипит почва под ногами спешащего по наши души противника. – Тушин, Вячин, Калинин, уходите! – И видя, как замешкались ничего не понимающие бойцы, уже резко командую: – Вперед, вперед, не телись, давай живее! – И успокаивающе: – Я нагоню! – И снова наклонившись к дрожавшему от боли и наступающей слабости Виктору: – Прощай и прости… Мы никогда не стали бы друзьями, но у нас есть что-то общее; не знаю что, но понимаю это сердцем.
– Прости, брат…
Даже готовясь умереть, он тоже чувствовал за собой вину. За пацанов и за то, что теперь и мне на долгие годы грозила опасность. Он это знал и понимал гораздо больше, чем я. Я же не мог его до конца простить, но и не смел на него злиться. Я тоже, как он, чувствовал вину. И к тому же оставался перед ним в непомерном долгу.
– Все нормально, Виктор, все нормально! – Не знаю, можно ли утешить готовящегося умереть, но я попытался. Глупо, банально, но как еще было сказать? – Может, Бог все же есть…
– Есть… – не слишком уверенно согласился он.
– Тогда свидимся! – Я вложил ему в руку принесенную Юдиным подрывную машинку.
– Свидимся! – Как эхо повторил полковник. Я осторожно коснулся его окровавленного плеча и, опершись о землю прикладом, с трудом поднялся на ноги.
– Уходим! – Оставаться здесь и дальше, раз уж решение было принято, я не имел права.
Шамиль Басаев
– «Халиф»! – Микрофон «Кенвуда», находившегося в руках Мирзоева, ожил. Даже сквозь треск помех и грохот продолжающейся перестрелки Хаваджи сразу же узнал голос говорившего – голос самого Басаева.
– «Халиф» слушает, – ответил Мирзоев и еще плотнее прижался плечом к укрывающему его дереву.
– Цель достигнута? – Вопрос прозвучал как требование, и Хаваджи почувствовал, как в коленях появилась предательская слабость.
– Еще нет… – Голос дрогнул. Чтобы продолжить, пришлось сглотнуть подступивший к горлу комок. – Но мы почти взяли их.
– Где они сейчас? Точное местонахождение! – Новое требование означилось рычанием в голосе.
– Мы… они… – Хаваджи Мирзоев вытащил из разгрузки джипиэс и, сделав в его показаниях поправку на противника, затем внеся заранее условленные изменения, принялся диктовать координаты ожидавшему его ответа Басаеву.
Какое-то время в эфире царило молчание (видимо, Шамиль сверялся с картой), затем «Кенвуд» буквально взорвался от его рыка.
– Вы их почти упустили!
– Мы успеем! – Возможно, в голосе Хаваджи не прозвучала уверенность.
– Успеете? Сколько часов вы «успеваете»? У тебя что, мало людей? Ты мог бы перекрыть им все пути!
– Но хребет почти прямой. Мы пробовали обойти, но это оказалось невозможно… – Мирзоев на секунду отпустил тангенту, чем тут же воспользовался Шамиль.
– Невозможно? Невозможно другое! Невозможно представить, что полторы сотни моджахедов не могут справиться с жалкой горсткой русских спецов! – Секундная пауза. – Доклад мне каждые пять минут. Координаты противника, количество убитых и раненых с их стороны и захваченных твоими людьми. Я жду результата… Если его не будет…
Не договорив и предоставив Мирзоеву додумывать конец фразы самому, Басаев отключил связь, и стало слышно шумное дыхание не в шутку перепугавшегося Хаваджи. Едва ли не застонав, он переключился на другой канал, и микрофон тут же коснулся его губ.
– Всем… любой ценой… – начал раздавать команды подгоняемый страхом Мирзоев. А находившийся далеко от него Басаев задумчиво погладил бороду и, протянув руку, взял со стола лежавший на нем сотовый телефон. На этом телефоне было всего три номера, очень важных. Подумав, Шамиль выбрал первый.
– Левчик, алло! – Басаев назвал давным-давно придуманное ими имя. – Это я, узнал?
– А, Виталя, привет! – радостно отозвались на том конце «провода», и Басаев болезненно поморщился. В том, что он позвонил, похоже, для собеседника не было никакой неожиданности. «Левчик» ждал этого звонка.
– Левчик, – вкрадчиво поинтересовался Шамиль, – это не твои люди устроили погром в моей «фирме»?
– Что, забрали что-то ценное? – Голос был ровным, и Басаев не смог понять, смеется тот над ним или шутит.
– Ты не юли! – Злоба на Мирзоева стала плавно перетекать на этого, еще более далекого собеседника. – Твои люди или нет?
– Значит, забрали, – без особого сожаления констатировал Левчик и тут же добавил: – Нет, не мои!
– Понятно… – Шамиль задумался.
– А что ты, собственно, от меня хочешь?
– Вот, думаю… – Басаев и правда думал. Похоже, у него не оставалось выбора – рисковать и дальше он не мог. И он решился. – Позвони мне вот по этим телефончикам, – сказав условленную фразу для вызова артиллерии, Шамиль начал диктовать переданные Мирзоевым координаты местности – правда, с поправками на неизбежное продвижение русских вперед, дальше по хребту. В то, что спецы решатся сойти с хребта и тем самым на какое-то время окажутся в низине, Шамилю не верилось.
Закончив диктовать, Басаев вздохнул и начал снова говорить, понимая, что это звучит уже как унизительная просьба:
– Только будь добр, звони почаще и на подольше… – эта последняя, корявая фраза означала массированный огневой налет. Как ни было Басаеву жалко своих людей, себя он все же жалел больше. Но он не спешил признаваться в этом даже самому себе, упрямо твердя, что поступает так в интересах свободной Ичкерии. Однажды он уже говорил: «Если мне придется выбирать между свободой моей Родины и бессмертием души, я выберу свободу!» И вот теперь с легкостью готовился пожертвовать десятками собственных воинов, которые в деле освобождения Ичкерии, по мнению самого Басаева, были ничто в сравнении с ним самим. А собеседник молчал, и Шамиль был вынужден повторить снова. – Брат, – он назвал его братом, – сделай так, чтобы звонки стали бесконечной трелью!
