Алексей Туренко - Джихад одинокого туриста
Я выматерился. Пивная кружка грохнулась на асфальт, послужив последней каплей. Башню сорвало…
Четверг. День, 16.25.
…в себя я пришел в каком-то закоулке. Пистолет в руке вонял свежим порохом – я отвел душу, постреляв по бандерлогам в окнах. Увы, сверху никто не упал.
Бросив лестницу, я попетлял по прилегающим дворам, в конце концов устроившись в закутке у бетонной стены. Раскидистый платан прикрыл от солнца, белый фургон – от посторонних взглядов. Усевшись на асфальт, я оперся спиной о теплую стенку, вытянул гудевшие ноги и закурил последнюю сигарету. И задумался – как меня постигла сия хрень? Началом стал отпуск. А причиной?
Наверно – мой христовый срок. Тридцать три, мать их! Недаром говорят про переломный возраст. Я тоже не избежал всеобщего поветрия, решив подумать за жизнь накануне этой даты. Хотя чего там думать. Про себя я знал и так – баловень. По жизни все валилось на меня само, хотя я с нее ничего такого не требовал – не дотянул трех семэ до метр девяносто, не урод, здоров как бык. Пил и бегал, как лошадь (сейчас только пью). Папа с мамой подарили жизнь, здоровье, а напоследок – поднапрягшись, институт и пять лет веселого студенческого разгуляя.
Девки и пьянки были веселы и беззаботны, преподаватели – нетребовательны. Родина деликатно напомнила о задолженности. И вздохнув, я отдался в суровые армейские лапы. Возможно, кто-то воспринял службу как кару божью. Я – как продолжение чудесного и беззаботного загула, перемежаемого веселым дурдомом и вылазками на природу, в компании численностью до дивизии. Народ матерился, топил танки, рыл окопы и делал еще миллион других глупостей. Мне было весело. Но всему хорошему приходит конец – через положенный срок меня выставили за дверь, заверив, что теперь я готов к жизни.
К удивлению, седой полкан оказался прав – восстановившись и закончив учебу, из института я вышел с умением быстро соображать, когда припрет, и способностью найти общий язык с деканом и дворником. И перепить обоих, если потребуется. Прочие науки пролетели мимо.
Сходив на первое собеседование в агентство, я, скорее по привычке, охмурил лапочку-менеджера. Собеседование закончилось в кроватке, а в благодарность за ночь девчонка «сосватала» меня в хорошую контору.
На тот момент я полагал, что заключил отличную сделку, обменяв кусок жизни на хорошую зарплату. И взялся за тщательное повышение той субстанции, которую столичный глянец именует качеством жизни: жилье, отдых, шмотки, прокачка тела, сдержанный гедонизм (говоря проще – бабы и алкоголь). Отдав этому захватывающему занятию несколько лет и большинство заработанного, я уяснил – вершина лестницы тщеславия восходит выше крыши мира. А приобретаемые удовольствия, несмотря на рост их стоимости с каждым годом, приносят меньше удовлетворения. Даже больше того – платя тысячу зеленых за то, что раньше покупал за сотню, я все чаще задавался вопросом – не лох ли я? Оргазм, как и смесь запахов пота с перегаром, были абсолютно идентичны.
Причина, по которой я накануне своего увольнения зашел в кабак и предался нерадостным размышлениям, была банальна – назавтра мне должно было стукнуть тридцать три. Зайдя в ресторанчик, я принялся «подбивать баланс». Вспомнив юношеские годы и проскочив промежуточные, я закончил там, где многие начинают – задумался о собственной сделке с «желтым дьяволом» – ежедневном обмене жизни на нехилое бабло. Ежедневная потеря 11 часов собственной жизни, расходуемой на корпоративные надобности, насколько я помнил, напрягала меня все заметнее. Возможностей тогда я видел две. Одна предполагала смену вектора растрынькивания денег – завести семью. Вторая – просто скирдовать презренные бумажки. В надежде – сгодятся в преклонные года.
Мысль «променять всех женщин мира на одну» меня тогда не вдохновила. Что до радостей отцовства – они непонятны всем, не вступившим в сей «клуб». Убивать молодость, чтобы достойно встретить старость – выглядело еще глупее: инфляция вкупе с сопоставлением средней продолжительности жизни и пенсионного возраста не внушали оптимизма.
Отметя оба варианта, я, помнится, задумался над альтернативой. Мозг запросил допинг. И получил – халдей «метнул» на стол новую порцию пойла. С помощью алкоголя я наконец сформулировал искомый постулат в формате привычной бизнес-лексики – «бессмысленный расход невосполнимого ресурса». Поискав ошибку в логических построениях и не найдя таковой, я обратил взгляд на «юное дитя» за соседним столом. «Дитя», лет девятнадцати от роду, обладало прекрасной, неиспорченной фастфудом фигурой и красивым лицом. В глазах юной богини явственно читался недостаток жизненного опыта. Как, впрочем, и желание обрести таковой.
Решив подкрепить вывод экспериментом, я подсел за столик «богини» и молча выложил на стол около половины содержимого бумажника, вопросительно посмотрев в светлые глаза. Говоря честно, в таком состоянии было бы уместнее вызвать шлюху. Но суть эксперимента и заключалась в том – способны ли деньги вершить чудеса, превращая богинь в потаскух?
Ход событий хорошо разглядела молодая семейная пара по соседству – отвесив звонкую оплеуху, «богиня» ушла. Далее мнения наблюдателей, которые они высказывали довольно громко, разошлись. Супруг настаивал – «все решила сумма». Супруга отстаивала твердость жизненных устоев юницы. Кто из них более прав? Вера в человечество склоняет к второй версии, жизненный опыт – к первой. Пока свидетели спорили, виновник происшествия – то есть я, задумчиво водворив деньги в лопатник, неторопливо удалился.
Думается, условия эксперимента можно было счесть эталонными с большой натяжкой. Но экспериментатор был пьян и, следовательно, – поспешен в выводах. В общем, более идиотскую причину для увольнения надо было еще поискать. А наутро было то, что было – «опаздываем», «забей». Потом – «дурка», «достало». И неуместно ласкательное по отношению к старшему по возрасту обращение «козлик». Политкорректный шеф, уяснив смысл месседжа, изменил себе, позволив чувствам прорваться. Истинный смысл политкорректности дошел до него после смачной оплеухи.
Со времен Плейшнера изменилось немного – свобода, деньги и чистый воздух пьянили по-прежнему. В отличие от профессора, интересовавшегося птичками, меня манило море – наивный идеалист надеялся поразмыслить там над жизнью. Однако набор требований, высказанный в турагентстве, включал в себя, кроме моря – солнце, девок и алкоголь. Мысль, что побережье моря Лаптевых для раздумий подойдет больше, мне тогда не пришла…
И четыре дня спустя я встречаю закат с последним патроном у какой-то средиземноморской помойки… Мда.
Огонек медленно, но верно подползал к фильтру. Пыхнула последняя затяжка. Все.
С улицы послышался приближающийся шум мотора, затем – гортанный арабский возглас и поспешный звук тормозов. Скулеж по-французски. В ответ громыхнул автоматный затвор. Скуление француза приобрело визгливый оттенок. Я поморщился – какая-то сука не хотела сдохнуть стоя.
Поглядев на пояс с торчащей из-за него пистолетной рукоятью, я потащил ствол наружу. Мушка зацепилась за трусы, вытащив резинку и «шмат» боксеров. Мне было не до деталей.
Громкий автоматный дуплет за углом. Похоже – опоздал. Может, воздержаться? Пока я думал, тело сделало – выдох, шаг за угол. Оппонентов оказалось два. Ствол поднялся, описал короткий полукруг и уперся в «клетчатый» затылок ближайшего.
Бах!
«Арафатка» дернулась, владелец упал. Пистоль встал на затворную задержку, сигнализируя, патроны – ёк. Смыться или схватить автомат мертвеца я не успевал – спина второго со стволом в руках маячила в трех метрах. Услышав выстрел, он вылупился на меня с сильнейшим испугом. Я на него.
«Чего он не стреляет?!» – одна мысль на двоих.
Он скосил глаза на мой пистолет, а я поймал его взгляд, уловив зарождающееся понимание. До обоих доперло одновременно.
Араб полностью развернулся, я – шагнул к нему. Что я собирался делать – честно, не знаю. Увидев идущий вверх автомат, я ударил пистолетом по цевью, попав ему по большому пальцу. Смуглую рожу перекосило – выпустив цевье и не закончив разворот, он начал палить с одной руки. Автомат заплясал, сыпя пули куда попало. По моей роже прошелся горячий веник пороховых газов. Заорав от боли, я подбил автомат вверх и, удерживая за «бесхозное» цевье, принялся молотить противника разряженным пистолетом. Араб, визжа и отмахиваясь, продолжал стрелять. Автомат трясло. Нас – тоже. Крича и матерясь, мы танцевали подобие дамской драки. Щелчок – в магазине кончились патроны.
Противник заткнулся и отпустил автомат. И, хрипя сорванным дыханием, отскочил. От неожиданности я пошатнулся. Меня пнули в голень и резво сдернули с поля битвы.
– Сука! – проорал я в спину бегущему, бросая на асфальт бесполезное оружие. Сворачивая за угол, беглец обматерил меня по-арабски.
