Б. Седов - Удача
Я сильно удивился, и тут все вокруг меня стало стремительно темнеть, какие-то мрачные тени обняли меня и понесли в неизвестном направлении, в ушах запел дикий хор, страшные голоса этого хора превратились в визг, затем в ультразвук, и вдруг все смолкло.
Я лежал на чем-то мягком и теплом.
Вокруг было темно и тихо.
Мне было хорошо, хоть я и не понимал, где я.
Я не чувствовал своего тела, и это начало беспокоить меня. Тела не было, а я был. Это было странно и непонятно, а потом спокойное отстраненное непонимание постепенно стало превращаться в страх. Я хотел пошевелить хоть чем-нибудь, но я не знал, чем я могу шевелить… Я хотел издать звук, но не понимал, где моя голова, где горло, где язык…
Наконец ужас объял меня целиком и, собрав все силы, я разорвал неощутимые путы, мертво державшие меня, и закричал изо всех сил.
Из моего горла вырвался слабый вздох, и я проснулся.
Я лежал на чем-то мягком и теплом.
Вокруг было темно и тихо.
Мне было хорошо, хоть я и не понимал, где я.
Но на этот раз я был, я слышал звук своего дыхания, и я пошевелил рукой.
Тут же где-то вверху раздался еле слышный щелчок, и вокруг меня разлился мягкий свет. Я понимал, что он был мягким, но после нескольких веков, проведенных в полной темноте, этот спокойный свет показался мне ослепительным.
Я изо всех сил сжал веки и некоторое время наблюдал за цветными кругами и кольцами, плававшими в светящемся пространстве передо мной. Наконец ощущение света перестало быть болезненным, и я осторожно открыл глаза.
Белая комната без окон.
Совершенно белые стены, белый пол, белый потолок и четыре маленькие телекамеры по углам, тоже белые, только их объективы были как маленькие черные глазки.
Я лежал на матрасе, а он, в свою очередь – просто на полу, без всякой кровати. Отведя руку в сторону, я потрогал пол – он был теплым.
Не знаю, нужно ли мне это было, но я попытался встать.
С первого раза у меня ничего не вышло.
Я не мог напрячь живот и согнуться в поясе. Тогда я перекатился на бок, затем лег ничком и попытался оттолкнуться от пола, но смеющаяся Земля не позволила мне этого. Она нежно и мощно притягивала меня к себе, и я не мог разорвать ее мощные объятия.
Некоторое время я лежал не двигаясь и, тяжело дыша, набирался сил.
Наконец, почувствовав, что силы вроде бы возвращаются, я попытался оттолкнуться от пола еще раз, и это мне удалось. Стоя на коленях, я оперся руками о стену и, хотя и с трудом, но все-таки поднялся на ноги.
Меня качало и мотало, будто после двух литров водки, но постепенно это прошло, и я смог выпрямиться и даже сделать руками несколько движений, расправляя затекшие плечи. Жизнь возвращалась ко мне, и вместе с ней возвращалась память. Но я решил не напрягать ее раньше времени, потому что гораздо больше меня интересовало, где я сейчас нахожусь.
Я сделал несколько осторожных шагов и убедился в том, что ноги носят меня. Тогда я присел несколько раз – получилось. Решительно взмахнув руками, я понял, что непонятное оцепенение прошло, и теперь я совсем в порядке.
Оглядевшись еще раз, уже более внимательно, я убедился в том, что нахожусь в замкнутом пространстве без окон. Размером оно было примерно три на три метра. До потолка столько же.
Абсолютно все было чистого белого цвета. В одной из стен угадывалась дверь, ее контур был очерчен тонкой, как карандашная черта, щелью. В двери на уровне пояса имелось так же плотно запечатанное окно размером с большую книгу. Угол около двери был отгорожен тонкой стеночкой, которая доходила до уровня плеч, и за белой пластиковой занавеской виднелся унитаз.
Короче говоря – одиночка.
Но она была какой-то странной, совсем не похожей на те, что мне приходилось видеть в тюрьме. Скорее это напоминало «музыкальную шкатулку» из фильма «Ошибка резидента». Меня окружала полная тишина, и единственным звуком, который нарушал ее, было мое собственное дыхание.
Повернувшись, я посмотрел на то место, где очнулся.
Белый матрас, лежавший на полу, белая подушка, белое шерстяное одеяло…
Тогда я посмотрел на себя – просторная белая рубаха и белые порты.
На ногах – ничего, но это и неважно, потому что белый пол был теплым.
Со стороны двери послышался неожиданный шорох, и, оглянувшись, я увидел, что в ней образовалась темная глубокая ниша, в которой стоял поднос, а на нем – какая-то еда. Это было весьма кстати, потому что, кроме всех прочих чувств, вернувшихся ко мне вместе с сознанием, было и чувство голода.
Когда кормят – нужно есть.
Это железное правило я выучил уже давно.
Может быть, какой-нибудь истеричный парнишка и стал бы сейчас биться в стены и кричать, требуя ответа на множество своих дурацких вопросов, может быть, он объявил бы голодовку или попытался бы разбить головой унитаз.
Кто угодно – но не я.
Ситуация, в которой я находился, интриговала меня, и я понимал, что дальше будет что-то другое. Если человека сажают в камеру просто для того, чтобы он состарился и умер в ней, то нет никакой нужды делать ее стерильно чистой и белой, как снег. Хотя… Может быть, мои враги как раз придумали что-то новенькое, может быть, дверь сейчас откроется, и войдут полковники с пачками документов, которые скажут – все, Знахарь, ты допрыгался, постановлением Особой Тройки ты приговорен к пожизненному заключению в нашей новой тюрьме. А чтобы тебе не было совсем уж грустно, мы покрасили все в белый цвет. Будь здоров, не кашляй, живи долго и счастливо.
Нет. Это – глупость.
Я решительно шагнул к двери и вытащил из ниши поднос.
На нем помещалась пластиковая тарелка с манной кашей, пластиковая мисочка с творогом, два горячих яйца, большой кусок белого хлеба и пластиковый стакан с молоком. Ишь, блин, как в санатории, подумал я и усмехнулся. Главное – еда тоже вся белая. Это уже интересно.
Я быстро расправился с едой и задвинул поднос обратно в нишу. Заслонка бесшумно закрылась, и на двери снова можно было увидеть только тонкую, с волос, щель, образующую прямоугольный контур.
Так, накормили.
А что дальше?
А дальше – если им что-нибудь нужно, пусть сами проявляют инициативу. А от меня они не дождутся ни истерик, ни проявлений нетерпения. Кто – «они» – я понятия не имел, но уж если они позаботились поместить меня в такие оригинальные условия, значит им что-то нужно. Им, а не мне. А значит – и заговорить первыми должны они, а не я.
Будем ждать-с!
Я подошел к лежавшему на полу матрасу и опустился на него.
Удобно подоткнув под голову подушку, я закрыл глаза и только теперь позволил себе восстановить те события, которые предшествовали моему беспамятству, закончившемуся в этой странной белой камере.
Двое суток на подводной лодке не оставили у меня никаких оригинальных воспоминаний, кроме длинного и не очень приятного разговора с Наринским. Все остальное время мы с Ритой провели в тесной каютке, которая будто специально была предназначена для любовных утех. В таком маленьком пространстве куда ни повернешься – обязательно наткнешься на Риту. А как наткнешься, так… В общем, понятно.
Наконец субмарина поднялась на поверхность, и мы, то есть – я, Рита и Наринский вылезли на макушку рубки. Нас сопровождали два молчаливых матросика, которые напомнили мне мрачных ребят из экипажа капитана Немо. Рядом с подводной лодкой покачивался на волнах здоровенный океанский катер, из тех, что иногда показывают по телевизору. Такая мощная скоростная лайба, длинная и узкая.
Перебравшись на катер, мы спустились в салон, который был похож на кабину в самолете, столько было в нем разных приборов и непонятных устройств. За штурвалом, тоже похожим на самолетный, сидел человек в гоночном шлеме.
Как только мы расселись по мягким удобным креслам, он мельком взглянул на нас, как бы удостоверяясь в том, что мы уже устроились, и решительно двинул вперед какой-то рычаг. Взвыл мощный двигатель, меня прижало к креслу, и началась гонка. Часа три мы неслись со скоростью не меньше ста километров в час, взлетая и падая на особо крупных волнах, и я, честно говоря, испытал настоящее удовольствие. Наконец на горизонте справа показался какой-то берег, потом он исчез, и слева показался другой, потом он еще несколько раз появлялся и исчезал, становясь все ближе, и наконец я увидел в отдалении оба берега неизвестного мне залива. Через некоторое время они сошлись где-то впереди, и я понял, что морское путешествие подходит к концу.
Берега были густо застроены домами, которые на таком расстоянии казались маленькими неразборчивыми коробочками. Среди множества построек, плотно теснившихся на низком берегу, я заметил какое-то крупное сооружение, и оно показалось мне знакомым.
