Синдром усталости - Владимир Николаевич Моргунов
Он положил трубку, вежливым кивком поблагодарил хозяйку дома и быстро вышел. Вслед за ним безмолвно вышел и человек, который напомнил Олимпиеву Азазелло или кота Бегемота.
Вербицкая поспешно заперла за ними дверь. Минуты две она прислушивалась к чему-то, потом вернулась к столику, на котором стоял телефон. Здесь раздумья заняли около минуты, после чего поэтесса не стала поднимать трубку, а прошла на кухню.
Там она раскрыла дверцы бара, извлекла бутылку виски “Уайт хорс”, отвинтила пробку, плеснула виски в стакан — щедро, по-российски — подошла со стаканом к холодильнику, открыла дверцу, достала внушительный кусок салями, прикрыла дверцу.
Выпив залпом виски и отгрызая салями от куска крепкими зубами, Вербицкая о чем-то сосредоточенно размышляла. Проглотив разжеванную порцию, поэтесса произнесла вслух:
— … твою мать! Стебануться же можно, в самом деле.
***
15 декабря, среда.
Следователь Мосгорпрокуратуры Серегин и майор Карпов из МУРа сидели на кухне квартиры Серегина и пили кофе с ликером.
— Вообще-то напиток этот — я кофе имею в виду — действует, как слабительное, — заметил Серегин, — но!.. Чем хуже сорт, тем у него действие это и заметнее. Все равно как никотин в дешевых сигаретах — его там гораздо больше, чем в дорогих сигаретах. А я в тот злополучный вечер два стакана для сугрева долбанул в кафешке на Пятницкой. Цена-то, гляжу, как у настоящего кофе — если на валюту перевести, то по двадцать центов получается. Е-мое, да лет семь-восемь назад еще стакан бурды из сгущенного молока двадцать копеек стоил, а тут такая же, как на поверку, оказалось, мерзость… Да, та гадость на Пятницкой пережаренными семечками подсолнечниковыми отдавала. Знаешь, когда на сковородке раскаленной их забудут, они горят — запах такой же.
— Это наверное, у тебя из-за обострения памяти — запах тот так живо чувствуется, — заметил Карпов. — И весь день тот, наверное, в деталях помнишь.
— Да, брат ты мой, до тридцати пяти годов дожил, а о подобных вещах и не подозревал даже. Деваха эта твоя — полный атас! Где ты ее только откопал? Ведь она одна, почитай, целого отдела стоит.
— Это начальству нашему объяснить бы неплохо. Татьяна фиг знает на какой ставке сидит, вслух произнести стыдно. Вроде как у собачьего проводника или, в лучшем случае, у обычного инспектора. Нет, блин, не будет у нас дела, толку и порядка, пока не станут человека по способностям его ценить, а не по штатному расписанию.
— Это верно, — согласился Серегин.
— А то! Она свидетеля “вычислила” — словно по книге прочла.
— А я вот могу сравнить свои ощущения с прокручиванием видеофильма — тут тебе и замедление и вообще стоп- кадр, даже назад прокрутить можно. Все, оказывается, у человека в башке остается — что он когда-то видел, слышал, чувствовал. Ой, если всю жизнь вот так замедленно прокрутить — свихнуться можно!
— А наш Федяев с компанией лишен возможности вспомнить события последней недели, — сказал Карпов.
— Может, “контора” пойдет на какое-нибудь сепаратное соглашение? Ведь мы с ними в этом деле вроде в одной упряжке получаемся, а?
— Крутят они что-то. Может быть, им самим лучше было бы бедолагам память вернуть.
— Память… Слушай, а ведь я про одну деталь не рассказал, — Серегин выглядел несказанно озабоченным. — Вот вроде и увидел тогда, во время сеанса гипноза, а не рассказал — подумал, зачем, ведь это деталюшка из потока событий, особого значения не имеющая. Короче, я как вошел в тот особняк с улицы, прошелся, значит, по комнатам. И вот на что обратил внимание — вернее, как теперь выясняется, не очень-то и обратил — внимание: один мужчина из той семерки вроде как только что с улицы вошел, раздеться не успел. Так вот, этот мужик среагировал на вторжение, пистолет он выхватил. Пистолет у него в правой руке, а бумажка какая-то — в левой. Судорожно так рука зажата была — то ли, когда умирал, так сжал ее, то ли перед самой смертью у него мысль появилась, что бумажку эту сохранить надо.
— Ну и что?
— А и ничего? — Серегин как-то лихорадочно оживился. — Когда по моему вызову бригада нагрянула, один из Управления по борьбе с организованной преступностью эту бумажку из руки у него и выковырнул. Уж куда он ее дел потом, я так и не засек — что-то мне как раз поплохело. Но сдается мне, он ее в карман себе сунул.
— В какой карман? — удивленно и встревожено спросил Карпов.
— А вот так, — Серегин изобразил, — под куртку и в бок немного. То ли во внутренний карман куртки, то ли в нагрудный пиджака.
— Ты соображаешь, что говоришь?
— Наверное, ведь не мальчик уже. Думал, все путем, приобщится это автоматически к вещдокам.
— Как же теперь проверить, приобщилось или нет? — Карпов стукнул кулаком в раскрытую ладонь. — Слушай, дай-ка я Ожогину позвоню…
11
16 декабря, четверг.
— Молодец этот Карпов, — Абрамов устало поежился, — знобит меня что-то. То ли простыл, то ли топливо экономя на ТЭЦ.
— Это ты за последние несколько суток слишком много собственной энергии распылил в окружающую среду, — серьезно заметил Липницкий. Видик у тебя — краше в гроб кладут. Карпов-то, конечно, ситуацию верно просек — сразу Рублеву про бумажку сообщил. Но Венька Малыхов — вот кто кремень. Ведь он бумажку хотел вообще так спрятать, чтобы только мы и нашли. Он знал, что мы его не оставим, — хоть живого, хоть мертвого. Карта нам пошла, конэл. С этим Сударкиным-Мударкиным из среды борцов с организованной преступностью еще, конечно, надо разобраться, зачем он вещдок зажилил. А вот то, что память у него отшибленной оказалась — это уже, говорю, вроде как король козырный из колоды пришел. До туза-то мы вроде не добрались еще, а?
— Доберемся, дай срок. Картина-то у нас довольно четкая нарисовалась… У Егорова — он, наверное, туз в колоде — в его программе “Туман” два крыла было: одно — пси-генератор профессора Тамаркина, того самого, о ком Чурилин покойный так нехорошо отзывался, и другое — операция психокодирования или, как теперь модно выражаться, зомбирования под неусыпным курированием волевого человека, полковника Пучкова Станислава Николаевича. Крыло Пучкова мы, вроде бы отсекли, — Абрамов на время задумался. — Будем считать — на ближайшие пару дней хотя бы, что
