Дмитрий Красько - Волк-одиночка

Вы только не вздумайте гадко ухмыляться в ваши рыжие усы. Никакой пошлости, все произошло по большой и чистой любви. Стоило мне вернуться из поездки к дому Каминского, увидеть Розочку, которая сидела в той же позе на том же месте, ее красивое — даже без макияжа — личико и тонкий возбуждающий пеньюар, ничего не скрывающий, а наоборот, подчеркивающий, и во мне проснулись инстинкты. В частности — инстинкт размножения. Не знаю, что проснулось в ней, но любовь у нас получилась на редкость жаркая. Я, как и обещал, порвал ей бретельку ночной рубашки, а она чуть не откусила мне левый сосок и поцарапала ногу. В общем, страсть.

— Не грусти, — добавила она. — Рано или поздно он сам тебя найдет.

— Только этого мне и не хватало, — саркастически кивнул я. — Если бы он предварительно открытку выслал — и чтобы да, так нет. Он появится, как снег на голову. А разве это есть хорошо? Это не есть хорошо, потому что от снега на голову мозги портятся. Я бы, честно говоря, предпочел сам его найти.

— Понимаю, — согласилась она. — Только я тоже предположить не могу, где он может быть. И что ты собираешься делать?

— А что я могу сделать? — удивился я. — Ничего не могу. Я теперь даже не знаю, в какую сторону прыгнуть, чтобы поймать его. Остается ждать. Как ты сказала, рано или поздно он сам меня найдет. Конечно, не лучший вариант, но за отсутствием кухарки не грех воспользоваться услугами дворника. А пока суть да дело, буду жить, как обычно. На работу не надо — еще две недели почти на больничном сидеть. Единственное, что остается — сходить на похороны Четырехглазого. Того самого, которого порешили парни Камены. Да еще наведаться в больничку, чтобы рассказать доктору, что расстраиваться ему, собственно, не из-за чего. И узнать, интересовались мной менты, или я им пока не нужен.

— Какому доктору? — не поняла — да и не могла понять — она.

— Николаю Федоровичу. Они, когда меня из больнички изымали, сманили оттуда дежурную медсестру по имени Верочка. Так вот, эта самая Верочка оказалась невестой Николая Федоровича. Тот сделал мне добрячок, выписав больничный на две недели, а я, со своей стороны, пообещал, что попутно наведу справки о его подруге.

— Ну и?.. — в голосе Розочки отчетливо сквозило нездоровое любопытство, каковое человек, живущий тихой, инертной жизнью почти всегда испытывает к тем, кому выпало счастье — или наоборот несчастье — покувыркаться в паре-тройке сомнительных ситуаций. Мой рассказ был для Розочки, как детектив. Не ахти какой, но от скуки сойдет. Поэтому слушала она, жадно вытянув шею и прижавшись ко мне всем телом, вздрагивающим по каждому удобному поводу. Насыщение крови адреналином у нее происходило таким вот образом. Очень удобно и совершенно безопасно. Мне бы пример брать, да шило в заднице мешало.

— Шлюшкой оказалась докторская невеста, — жестко резюмировал я. — Пока тот Николай Федорович волосы промеж ягодиц по одному выщипывал от беспокойства, она совершенно спокойно два дня трахалась с одним из амбалов Камены, которого помнила еще со школьного туалета. В общем, ситуация малоприятная, для доктора в особенности. Я, признаться, не знаю, как ему сообщить об этом. Расстроится ведь, бедняга, весь спирт в больнице вылакает.

— Он ее любит?

— А кто ж его знает? Любит. Или, во всяком случае, думает, что любит, что на данном этапе одно и тоже.

— Не повезло, — она вздохнула и затихла.

Я тоже вздохнул и затих. Еще и как не повезло. Хотя, в общем-то, это уже проблемы доктора. Не дождавшись Васька, Верочка рано или поздно встанет с постели и предстанет пред светлы очи своего бывшего суженого. И тому самому придется решать, возобновлять с ней отношения или нет. Я бы на его месте, если откровенно, не стал рисковать, пощадил свою мужскую гордость.

За окном было уже светло. Еще бы — часы показывали около десяти утра. Мне бы сейчас, конечно, приспать. Тем более, что я так уютно устроился на мягкой кровати, а под боком у меня, после долгого перерыва, снова пульсировало, благотворно влияя на организм, женское тело.

Но засыпать было никак нельзя. После бессонной ночи я пропустил бы и похороны Четырехглазого, и все на свете. Заедь к Розочке ее неверный любовник, — что было вполне возможно, — я и этого не услышу, если засну. При всем громадном желании пообщаться именно с ним.

Получается, что выбор у меня был небогатый — встать, одеться и продолжать вести активный образ жизни. По крайней мере, до тех пор, пока не закончу поиски Камены или, на худой конец, не окажусь в более безопасном месте. Я не имею в виду собственную квартиру, поскольку далеко не уверен, что Камена, работая на встречном курсе, не раздобыл загодя мой домашний адрес и в данный момент не выставил там блокпост. В общем, бодрствовать мне, судя по всему, предстояло еще долго.

А потому я решительно поднялся и направился к креслу, на которое в беспорядке, в порыве страсти, побросал свои шмотки. Кое-как разобравшись в них, принялся одеваться. В порядке очередности: носки, брюки, трусы, — пардон, перепутал: трусы, брюки, — рубашка, пуловер.

— Ты куда? — удивленно спросила Роза.

— В дорогу, — сказал я. — Труба зовет. Мне нельзя у тебя долго задерживаться: разомлею, а то, чего доброго, и вовсе засну. А разомлевший, равно как и спящий, воин — уже не воин, а шмат мяса, костей и ливера, с которым можно делать все, что угодно.

— Но ты же сказал, что не знаешь, куда тебе ехать, — она обиженно надула губки.

— Ничего подобного. Я сказал, что мне кровь из носу нужно попасть на похороны Четырехглазого.

— И ты сейчас туда едешь?

— Угу, — я кивнул. — Если хочешь, поехали со мной.

— Давно бы так! — она проворно вскочила, уже совершенно не стесняясь — не говорил ли я, что оба мы чувствовали себя, словно давным-давно вместе? — скинула порванный пеньюар и тоже принялась одеваться.

Полуприкрыв глаза, я наблюдал за ее движениями. Стройная, изящная, хрупкая. Каждый жест — выверен, каждое движение — совершенство. Ну, натурально — лебедь белая. И вместе с тем что-то хищное. Она и в постели вела себя так же — то лебедем, то пантерой. Правда, за сравнение не поручусь, поскольку с представителями животного мира спать не доводилось, но, во всяком случае, именно такое сравнение у меня и напрашивалось.

Много времени на сборы ей не потребовалось. Брючки, белая блузка, черный жакет. Несколько ловких движений над волосами — и готова прическа. Несколько мазков пудрой и губной помадой — и макияж наложен. Впрочем, с ее-то данными грех было долго торчать перед зеркалом, прихорашиваясь — подозреваю, что ей шло буквально все, включая униформу путейца-ветерана.

— Я готова, — отрапортовала она.

— И я готов, — подтвердил я.

Мы вышли в ту самую комнату, что была оснащена суперлюстрой, и довершили начатое — я влез в свою слегка потрепанную, но все еще крепкую и теплую куртку, она накинула на плечи темно-синий плащ, изнутри чем-то утепленный, и покинули дом.

Дверь она запирать не стала, а в ответ на мой удивленный взгляд пояснила:

— Чужие тут все равно не ходят.

— Свои-то ходят, — возразил я.

— Ну и пусть ходят. Может, им надо чего.

Железная логика. Конечно, надо. Кабы ничего не надо, так они и не ходили бы — дома сидели.

— А если Камена объявится?

— Сядет и будет ждать. Мы же все равно потом ко мне поедем, вот и встретишься с ним. Ты же этого хотел.

— Ну, да, — кивнул я. Эка она ловко — после похорон все равно к ней поедем. Хотя, наверное, так и сделаем. Появляться дома рискованно, а о том, что у меня сами собой завелись шашни с его бывшей подругой, Камена пока не знал. Да и никто другой, исключая нас двоих, не знал. Так что в этом доме мне находиться было не опаснее, чем в любом другом месте.

— Шикарная машина, — заметила Розочка, остановившись за калиткой.

— Трофейная, — сказал я, ковыряясь в замке. — В честном бою добыл.

— А своя машина у тебя есть? — поинтересовалась она, дождавшись, когда я распахну дверь и удобно устраиваясь на пассажирском сиденье.

— Ой, Розочка, ну зачем ты спрашиваешь такие вещи у таксиста? Неужели ты думаешь, что у меня после смены остаются силы и желание смотреть на этот металлолом?

— А почему бы и нет? — удивилась она. — Машина — это же не роскошь, а средство передвижения. Это же удобно. Я ведь, когда прихожу с работы, тоже усаживаюсь за компьютер, и ничего.

— Разные вещи, — заметил я и, чтобы было понятнее, пояснил: — Если я усядусь за баранку собственного автомобиля, я ведь все равно буду рыскать глазами по сторонам, искать потенциального клиента. Потому что это уже рефлекс — раз перед мордой баранка, значит, ты на трассе и должен зашибать деньгу. Согласись — с тобой, когда ты сидишь за компьютером, такого не происходит.

— Соглашусь, — кивнула она.

— Вот именно. А теперь, уважаемые пассажиры, пристегните ремни, наш самолет взлетает. Температура за бортом — ни к черту, поэтому просьба ко всем салона не покидать. Полет проходит на высоте ноль километров. Счастливого пути.