Сергей Волков - Пасынок судьбы. Искатели
Уйди! Я от вина дурею
И извергаю смрад и шум.
Сижу. Как Байрон, весь в тоске.
Гнетут бумажные застенки.
Опять про смерть и про коленки,
Про стопку в страждущей руке…
Ну, все. Упал лицом на стол.
Страницы облепили щеки.
Как черви, уползают строки,
Вся чушь, что я здесь напорол…
- Что это? - удивленно спросил я, снимая наушник.
Борис улыбнулся.
- Песня, соответствующая моменту! Это из раннего «ЛСД», слыхал такую группу?
Я кивнул, а Борис продолжил:
- Я современную музыку вообще слушать не могу, все эти рэпы-рэйвы-техно-дэнсы… Чего там еще есть? Хип-хоп? Бр-р-р, муть! Так, собрал коллекцию любимых в ранней молодости групп, благо, на «Горбушке» все можно достать, теперь балдею!
Я в свое время тоже увлекался музыкой, поэтому у нас с Борисом, оказавшимся упертым меломаном, нашлось о чем поговорить аж до самого Гагарина.
Народу в электричке становилось все меньше и меньше, да и типажи поменялись - если вначале с нами ехали одни москвичи, то теперь на остановках в вагон залезали мрачноватые, дряхлые бабули с корзинками и котомками.
* * *В Вязьму приехали в седьмом часу. Накрапывал нудный дождик. Здесь было существенно холоднее, чем в Москве, а может быть, нам просто так показалось после теплого вагона электрички. Низенький, обшарпанный вокзальчик был пуст, и наши шаги отдавались гулким эхом в давно не крашенных стенах.
В справочном бюро Борису сказали, что никакого Корьёва не знают, и посоветовали сходить на автовокзал, до которого рукой подать - он притулился тут же, на привокзальной площади.
Автовокзал оказался деревянным одноэтажным зданьицем с навесом, под которым жались от дождя несколько сереньких старушек. Борис, решительно расплескивая лужи, устремился к ним.
- Здорово, бабули! Как нам до Корьёво доехать?
Старушки завозились, переглядываясь, зашептались, и, наконец одна, самая бойкая, ответила, шамкая беззубыми челюстями:
- Так до Корьёво амтобусов не ходить, милок! Вам до Гришино надоть, а тама уже пешком, недалеча, километров пять!
- Спасибо, бабули, дай вам Бог здоровья! - весело сказал Борис и пошел к кассам, за билетами.
Я закурил и спрятался под навес, оглядываясь. Вязьма после великолепия залитых светом московских улиц казалась мне темной, убогой деревенькой. Лишь кое-где горели фонари, не освещая, а словно наоборот, подчеркивая сгустившуюся темноту.
Чуть в стороне светились окна пятиэтажек, у вокзала пестрели витринами приметы времени - коммерческие палатки. Я вспомнил стихи, слышанные еще в юности от одного из поэтов-любителей моего родного городка:
Пусто. Ветер гоняет
Мусор по площади рынка.
Кто- то стакан допивает.
Тоскливое слово - глубинка…
Написанные про совсем другой, далекий, приуральский город, эти строки подходили к провинциальной Вязьме как нельзя лучше. Тоскливое слово - глубинка!…
Неожиданно кто-то тронул меня за рукав. Я обернулся - одна из бабушек, в стеганой душегрейке, спросила:
- Сынок, а чего вам в Корьёве-то понадобилось?
Надо было срочно сочинить какую-нибудь легенду, но я для начала ограничился пространным ответом:
- Дела у нас там, мать!
- Дела-а… - протянула старушка: - Да какие могуть быть там дела? В Корьёве шесть домов осталося, в трех тока живуть, остальные развалилися давно! Я че хотела-то - тут к нам из города часто ездиют, дома покупают в деревнях да летом в них живут! Ты, сынок, ежели дом надумал покупать, лучшее у нас, в Клушинке покупай - до дороги близко, и село большое, магазин есть, клуб. А че там, в Корьёве - глухомань…
- Спасибо, мать! Только мы не дом приехали покупать, мы - в гости! - я назвал самую простую причину визита в эту глушь, но спустя секунду понял, что ошибся.
- Да-а? - обрадованно защебетала старуха: - Это к кому же? У Зинки-Кукушки, продавщицы из Гришинского магазина, вся родня тута, в Вязьеме! У бабы Клани окромя Андрейки и внучат нет никого, баба Света одна, с войны, почитай, живет! А больше нашенских в Корьёво нету! А! Сынок, ты-вы к художнице, наверноть?
Я кивнул, радуясь, что в старухиных познаниях образовалась брешь. Но бабка не унималась:
- Художница, она девка хорошая! Только сурьезная шибко, разговаривать не любит! А ты кем ей будешь-то? Уж не мужик ли ейный?
Я уже начал злиться, хороши разведчики, приехали, называется, инкогнито! Тут любая бабка весь район знает, каждый чужой человек на виду!
Я выбросил окурок, и как можно суровее сказал:
- Не муж я ей, а брат! Брат двоюродный! Понятно?
- Понятно, родимый, как не понять… - забормотала бабуля, отошла к своим товаркам, и спустя мгновение оттуда донесся скользкий шепоток: «К художнице… говорит, брательник, а не похож… видать… муж, наверноть… замириваться приехал…».
Я аж сплюнул с досады - вот так и рождаются сплетни!
Минут через десять вернулся Борис, какой-то подозрительно грустный и потухший.
- Ну, как? Купил билеты?
- Серега, ты понимаешь… Это… Короче, последний автобус в Гришино ушел два часа назад! - Борис виновато шмыгнул носом.
- И что теперь делать? - спросил я как можно спокойнее.
- Может, на вокзале переночуем? - без особого оптимизма предложил Борис.
Сзади послышался шорох. Я обернулся, и старушки, прислушивающиеся к нашему разговору, все, как одна, отвернулись с равнодушным видом, мол, нам до вас и дела никакого нет.
Я помолчал и обратился к бабкам:
- А что, уважаемые, кроме как через Гришино, до Корьёво нет другой дороги?
- Да есть, есть, милай! - закивали сразу несколько бабулек: - С нами до Клушенки доедите, а там по асфальту до Гришина пятнадцать километров, а если лесом - то меньше. А то можить вон, Пустырихе на бутылку датите, так ейный старик вас на лошади проселком отвезет!
Борис оживился.
- А которая тут Пустыриха?
На передний план выдвинулась крючконосая, на вид совсем древняя старуха, оглядела нас и сварливо проскрипела:
- Каму Пустыриха, а каму и баба Катя!
Борис смешался, и я подхватил разговор, как можно нежнее сказав:
- Баба Катя, милая, мы вас отблагодарим, вы только нас до Корьёва сегодня доставьте!
Старуха пожевала сухими губами и решительно каркнула:
- Сто рублев!
- Идет! - встрял Борис.
- Деньгу вперед давай! - бабка приободрилась и протянула к нам сухую, костлявую руку.
Я вытащил из кармана деньги и дал ей две пятидесятирублевые купюры. Она повертела их в руках, подслеповато щурясь, разглядела и проворно спрятала где-то в глубинах своей длинной черной юбки.
Громко дребезжа, на привокзальную площадь въехал желтый, помятый «Пазик». На лобовом стекле значилось: «Новинки, Сов. им. Радищева, Пуздоево, Клушинка». Вот и наш дилижанс пожаловал…
Борис крикнул мне:
- Задержи его, я билеты куплю! - и рванулся к кассе, но спустя некоторое время вернулся, разводя руками. - Касса закрылась почему-то!
Бабули уже потянулись к автобусу. Одна из них повернулась к нам.
- Сынки! Вы не русские, чо ли? Залазьте, а деньги водителю отдадите, а то он - мужик сурьезный, ждать не будет!
* * *Мы с Борисом уже около часа тряслись в пахнущем навозом и сапогами «Пазике», пытаясь в редкие моменты между ревом натруженного двигателя обговорить наши дальнейшие действия.
За окном автобуса в абсолютном мраке проносились леса, поля, редкие деревеньки, светящиеся в темноте окошками. Иногда в разрывах низких осенних туч мелькала луна, и хмурые леса освежались ее холодным, скупым светом.
До Клушенки добрались почти в восемь вечера. Автобус высадил пассажиров, сразу расползшихся в темноте в разные стороны, словно тараканы, и уехал, обдав нас бензиновой гарью. Получившая деньги Пустыриха поманила нас пальцем и заковыляла вдоль единственной в деревне улицы. Нам ничего не оставалось, как идти следом.
Еще в Вязьме мы почувствовали, насколько отличается здешняя атмосфера от угарной, копотной московской, и теперь, шагая по темной деревенской улице, мы просто пили этот чистый, пахнущий лесом, сухим сеном и свежей, подмерзшей землей воздух.
Пустыриха остановилась у покривившегося, вросшего в землю домика, тремя маленькими окнами глядящего в палисад. На занавешенной террасе горел свет - хозяйку ждали. Скрипнула калитка, мы вслед за старухой прошли по деревянным мосткам к дому. Она указала на скамейку.
- Тута обождите! Сам сейчас выйдет, а дома у меня не прибрана, гостей не ждала!
Мы переглянулись, но, делать нечего, уселись на ветхую скамью и закурили.
Пустыриха скрылась в доме, потом послышался ее скрипучий голос, и в ответ - тяжелый, гулкий бас, гудевший, как в трубу. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел могучий старик с растрепанной бородой, в валенках с галошами, абсолютно лысый и почему-то веселый.
