Виталий Гладкий - Обреченный убивать
Вон ты как! Прикидывался. Это что-то новое, но меня на мякине не проведешь. Держись, Ерш!
Я его достал! О небеса, я его достал! Сэнсэй, где ты, красавчик мой кривоногий, якудзик ты мой узкоглазенький! Я готов сейчас облобызать даже тебя.
Смотри и радуйся: лежит на татами наш общий обидчик и не трепыхается. Чистый нокаут. Ай да Волкодав! Даешь! Победа!
Но что это… что такое, черт меня дери! Чего это там засуетился Сучье Вымя: шприц, нашатырь… еще какие-то хреновины в импортных упаковках. Подошел и японец, щупает пульс, поднимает веки…
Неужели?.. Да нет же, нет!
Удар ведь был из разряда простеньких, самый максимум, который из него можно выжать, это нокдаун. Хотя, стоп… для Ерша такой щелчок все равно что укус комара. Он бы его удержал, не фиг делать. Тогда что?
Я решительно ввинчиваюсь в толпу на татами и склоняюсь над Двенадцатым. Не дышит? Не может быть…
Не может быть!
Я смотрю на сэнсэя. Удивительно, но факт: на его лице глубокая печаль. Мне кажется, что я сбрендил или сплю: он еще совсем недавно готов был разорвать Ерша на куски.
Да, Восток – дело тонкое…
Я грубо тереблю Сучье Вымя за костистое плечо и безмолвно спрашиваю: ну?! И эта скользкая гнида холодно и брезгливо кривит узкие синие губы и отрицательно качает головой. Понял.
Я сразу понял, моб твою ять! Кранты.
Курсанты негромким гулом приветствуют мою победу – как же, Пятьдесят Первый уложил непобедимого. Навсегда уложил. Первенство в выпуске мне обеспечено. Рад до поросячьего визга.
Нужно победно улыбнуться, но губы почему-то не слушаются. Поднимаю руки над головой в приветствии и быстренько топаю в душ.
Я стою под кипятком и не ощущаю жжения. Иногда для полноты впечатлений включаю на смену горячей воде ледяную.
Голова пуста, как эфир в первый день творения Господом земной тверди. В душе огонь и смятение.
Я не хотел…
Я не хотел твоей смерти, Ерш!
Клянусь чем угодно…
Я сижу в раздевалке битый час. Один. Все давно уже разошлись. Тоска… Такое впечатление, что потерял… нет, не родного человека – частицу своей души.
Поднимаю голову – да, это он. Сэнсэй. Сидит напротив на скамейке и глядит на меня как пес, потерявший хозяина.
Что, якудза, хреново? Еще как хреново…
Молчим. А о чем говорить? Все и так ясно. Моя вина – и все тут. Японец смотрит мне в глаза, в душу лезет.
Да пошел ты, хмырь ненашенский! Покеда, мне пора. Пойду и напьюсь до положения риз. В умат, в дупель… как последняя сволочь.
А водку я найду. Подумаешь – спецзона… Чихал я на нее.
Русский человек разыщет выпивку где хочешь, даже в аду: из смолы самогон выгонит. Варварыч выручит, он мужик свой в доску. Душа человек. Пусть будет не водка – спирт, это еще лучше. Больше дурь шибает…
Приехал Кончак. Чутье у него на нестандартные ситуации, как у грифа на падаль… Претензий ко мне со стороны начальства спецзоны нет, я умею держать себя в руках, но на душе муть и полное безразличие к своей дальнейшей судьбе.
Кончак увозит меня в заповедные места. Естественно, летим туда на вертолете, и я сижу в глухом отсеке с матовыми стеклами иллюминаторов. Как пес, которого сердобольные хозяева везут на дачу проветриться.
И чего тут темнить? Я давно уже вычислил месторасположение спецзоны. Но порядок есть порядок, и на моих плечах все еще красуются погоны. Устав нужно блюсти.
Да, места обалденные. Спасибо, шеф! Порадовал.
Только вот к чему такое явное расположение? Что еще удумала твоя чересчур умная башка? Как усадить меня на кукан, чтобы не соскочил?
– Хорошо… – Кончак сидит в одной тельняшке и помешивает уху. – Так бы и остался здесь до скончания века… Благодать…
Это точно – благодать.
Горная речка бурлит, как ушица в котелке. Вода в ней холодная, вкусная и прозрачная, будто хрусталь. Вокруг горы, кое-где со снежными шапками на вершинах. И лес – хвойный, вековой, где, пожалуй, еще не ступала нога человека.
По крайней мере, хочется так думать…
Мы разбили наш бивак посреди умопомрачительной красоты поляны на берегу сверкающей расплавленным серебром реки. Вертолет улетел сразу же вместе с сопровождавшими Кончака офицерами спецназа. Мы остались одни.
Пока ловили форель – сколько ее, братцы, здесь! У-у-у… – не перекинулись ни словечком. Немудрено – несмотря на близко поставленные берега, речушка грохотала, как Ниагарский водопад. Попробуй докричаться… или позвать на помощь…
Пока варится уха, я готовлю закуску. Ничего особенного – колбаса, зелень, лук – обязательно! – печеная картошка и сало.
Для моей хохлацкой души лучшего и не надо. Сало розовое на срезе, свежезасоленное, и шкурочка соломой присмаленная. Эх, братцы, что может быть вкусней! Как я по нему соскучился… кто знает, тот поймет. И хлеб. Мягкий, недавно из печи, не белый, барский, а черняшка – ржаной. Дух захватывает.
В Афгане мы готовы были отдать за него все, что угодно. Даже за запах… А, что вспоминать!
– Готово. – Кончак, обжигаясь, пробует уху. – Хороша-а… Доставай… – кивает в сторону реки, где под камнями лежат бутылки "Столичной" и минералка.
Меня подгонять не нужно; что касается дармовой выпивки да еще под такую закусь – куда там нашим чемпионам-спринтерам.
Торопливо свинчиваю пробку, подвигаю стаканы – наши, расейские, граненые, – тянусь, чтобы ни капельки не пролить (упаси Бог!) и нали…
– Э, капитан, остановись! Шустер… А это ты видал?
Кончак достал из кармана коробочку, открыл, и в его ладони засиял металлический кругляшок. Медаль!
– Что уставился? Твоя. Не рад?
– Служу…
– Да служишь, служишь… И неплохо. Только вот непонятно кому… Ну ладно, это я так, к слову. Обмоем, капитан, чтобы не последняя. А вот теперь – наливай!
Медаль пьет из стакана вместе со мной. До дна.
А хорош все-таки напиток – водка. Я ни капельки не сомневаюсь, что ее придумали именно русские. На собственном примере знаю, как действует зарубежная мачмула, разрекламированная по всему земному шарику. Бьет по мозгам, тошниловка хренова.
А вот русская водка душу согревает. Выпьешь – и беда не беда, и горе забывается, и веселье – хоть на час, а твое, никто не отнимет.
– Как ушица? – подмигивает мне Кончак.
– Выше крыши, – отвечаю; и не грешу против истины.
– Кто варил… – самодовольно ухмыляется полковник и наливает очередную порцию ухи в алюминиевую солдатскую миску.
Он хлебает прозрачный расплавленный янтарь ушицы личной серебряной ложкой (что ж, у каждого есть свои маленькие слабости), а я, незаметно наблюдая за ним, лелею кощунственную мысль: ах, какой отменный шеф-повар получился бы из тебя, любезнейший полковник!
Вместо пятнистой десантской робы и пудовых ботинок с комьями грязи – накрахмаленный колпак и белоснежный халат, вместо ранних морщин, седины и шрамов – упругая розовая кожа цветущего здоровяка, вместо заплаканных женщин, мужей которых ты собственноручно лишил жизни – благодарные, счастливые глаза их карапузов, уминающих за обе щеки приготовленные тобой торты и пирожные.
Ведь именно в этом твое призвание… и будь проклят древний умник, сообразивший выстрогать дубину, чтобы размозжить голову ближнему!
– О чем мечтаешь, капитан?
Насмешливый голос Кончака возвращает меня к действительности.
– О жизни, товарищ полковник.
– Ну и как, нравится она тебе?
– Вам нужно услышать ответ или…
– Или.
– Значит, правду… Жизнь – дерьмо.
– Глубокомысленное заключение. И главное – весьма оригинальное и свежее.
– В моем нынешнем положении для подобных выводов не нужно чересчур перенапрягать извилины.
– И что же тебя не устраивает?
– Все.
– Это уже серьезно… И каков выход?
– Расставить точки над "i".
– Резонно. И давно пора… – Кончак сел ровно, выпрямив спину. – Но прежде у меня к тебе есть еще несколько вопросов. Можешь отвечать правдиво – тут нас никто не услышит. – Он мельком посмотрел на окружающие нас горы и перевел взгляд на бурлящую реку.
Да, местечко для конфиденциального разговора Кончак выбрал идеальное. Даже если предположить невозможное – что некто все же последовал за нами и затаился где-нибудь поблизости, – использовать самую современную подслушивающую аппаратуру он будет не в состоянии из-за чересчур "грязного" фона.
И однако же полковник говорил со мной вполголоса, приглашая следовать его примеру. Я принял условия игры.
– Я вам никогда не лгал, – нагло сказал я, глядя в немигающие зенки шефа.
– А я и не настаиваю на подобном определении кое-каких, с твоей точки зрения несущественных, подробностей происшествия на контрольном пункте, которые ты, похоже, просто забыл. Я понимаю – экстремальная ситуация…
– Простите, товарищ полковник, но я не просекаю…
– Освежить твою память? – В голосе Кончака явственно прогромыхал гром. – Но прежде хочу тебя предупредить – с этой минуты лжи, ни большой, ни маленькой, я не потерплю. Инстинкт самосохранения – вековой инстинкт, заложенный в гены человека. Однако всему существует предел. В том числе и моему терпению. Потому советую быть со мной откровенным. Надеюсь, ты понимаешь, что я вожусь с тобой не ради восстановления истины – плевать мне на нее! – а для того, чтобы в дальнейшем между нами не было недомолвок. Ты мне нужен, капитан. А я – тебе. Учти это.
