Сергей Самаров - Капитан Валар. Призовая охота
– Протокол мне срочно подготовь. Пойдем, Смертин...
На сей раз он один повел меня по коридору. Я бы сказал, что он рисковый человек, но мне почему-то показалось, что это провокация, потому что я успел заметить при выходе из двери кабинета, как с одной и с другой стороны коридора шарахнулись в сторону лестницы «вертухаи». Воронцу очень хотелось, чтобы я ударил его, а потом попытался бежать. Значит, он не слишком уверен в своих доказательствах. И я повел себя спокойно, прошел за старшим следователем в кабинет, где мы с Воронцом беседовали до этого.
– Тебя опознал тот из пострадавших, который убежал от драки.
– Он бежал, не оглядываясь. Камера, если помните, захватила момент его бегства. Бегать не умеет, но старался. Страх добавлял сил.
– Да, парнишка в штаны наложил, – согласился Воронец. – Бежал, не глядя по сторонам, потому и попал под машину. Его на опознание на носилках принесли. Но он видел тебя до того, как начал убегать. И однозначно опознал.
– Он опознал человека с откровенно славянской внешностью среди других людей, на славян мало похожих. Разве что на южных славян... Вот и все. Кстати, адвоката мне дадут?
– Адвокат ждет в суде. Он ознакомится с материалами на ходу.
– Я смогу потом нанять себе хорошего адвоката?
– Хоть целый эскадрон, если денег хватит.
В дверь постучали так же коротко, как в первый раз, и вошел тот же человек в гражданском. Молча положил на стол перед старшим следователем, как я догадался, протокол моего опознания, подписанный свидетелями, которых я не видел, и теми, кто стоял рядом со мной. Воронец кивнул, отпуская человека в штатском. Тот сразу вышел.
– Я тебя больше не уговариваю, но это серьезная улика, и она произведет впечатление на суд. Опознание всегда считается серьезным фактором, хотя и тоже косвенным.
– Любой адвокат докажет очевидную подтасовку фактов. Это не улика, а так... И суд присяжных не посчитает это уликой.
– Ты хочешь просить, чтобы тебя судили присяжные?
– Я имею на это право? Если, конечно, дело до суда дойдет. Я вообще-то считаю, что обвинение развалится по всем пунктам.
– Конечно, ты можешь попросить судить тебя и судом присяжных... – согласился старший следователь по особо важным делам.
– Тогда буду просить. Во всех судах, связанных с национальным вопросом, присяжные, как правило, становятся на сторону обвиняемого. Если, конечно, нет категоричных доказательств. А у вас, товарищ полковник, их нет. Я рекомендую вам не портить себе репутацию и отпустить меня сразу. Так будет легче и вам, и мне.
Я высказал предложение, надеясь, что полковник ему не последует. Иначе он может сорвать мне всю операцию. И, судя по его ухмылке, мои надежды имели под собой основания. Отпускать меня – значит обрывать единственную нить, закрывать единственное направление следствия.
В дверь опять постучали.
– Войдите, – сердито крикнул старший следователь.
За порог одновременно шагнули «вертухаи», чуть не толкая друг друга. Отчего-то запыхались. Тяжелые ребята, на третий этаж им подняться трудно. Да еще, наверное, торопились.
– Машина внизу. Товарищ полковник, у нас смена кончилась. Мы и так на развод не пошли. Внизу новые конвоиры. Позвать их сюда?
– Ведите задержанного в машину и можете быть свободны.
* * *Только вплотную столкнувшись с оформлением ареста, я понял, сколько стоит беспристрастность суда. Назначенному адвокату дали полчаса, чтобы ознакомиться с материалами моего «дела», и ни минуты на то, чтобы переговорить со мной. С материалами дела, к моему удивлению, он ознакомился уже через пять минут и заявил, что готов к заседанию. Судья, нервная, задерганная женщина, тоже меня удивила. Она задала только один вопрос, да и тот не мне, а старшему следователю Воронцу:
– Он свою вину признал?
– Нет, ваша честь, – доложил полковник. – Утверждает, что это был не он.
Судья брезгливо вытянула увесистую нижнюю губу, но на меня даже не посмотрела. И быстро подписала все бумаги, подтверждающие мой переход в новое социальное качество – из задержанного меня «переаттестовали» в арестованного. Адвокат ничего возразить по этому поводу не пожелал и даже для приличия не выдвинул требования отпустить меня под залог. Впрочем, денег для этого у меня все равно не было, а если бы и были, платить бы я не стал. Такой вопрос в любом случае не может решаться с наскока. Судья пару дней подумает, потом несколько дней будет советоваться то ли с самим собой, то ли со своим руководством и следователем, и только потом примет неизвестно какое решение, скорее всего, не в мою пользу. А я надеялся, что через пару дней стараниями команды генерала Лукьянова уже буду на свободе и приступлю к дальнейшим действиям с естественным и обычным своим представлением: «Здравствуйте, я ваша Смерть!..»
Но до этого еще следовало дожить.
Новые конвоиры внешне мало чем отличались от первых. Разве что смотрели на меня более равнодушно, потому что не имели изначальной материальной заинтересованности в «добывании» моей головы. Или их еще не успели купить, или еще не пытались.
В автозаке меня, как и полагается, посадили в клетку. Один из конвоиров сел в кабину, второй устроился рядом со мной, но по другую сторону решетки. Машина тронулась в обратном направлении. Я спросил «вертухая», голосом показывая свое равнодушие:
– Не слышно, что там ночью произошло? Порезали кого-то, говорят?
«Вертухай» оказался разговорчивым. Говорил лениво и вдумчиво, рассуждая.
– Чурки между собой что-то не поделили. Парень молодой, молодец, двоих грохнул. Он даг, они чичеры. Соперничают. Они на него с бритвой, он их голыми руками... Но его самого на «зоне» тоже придавят. «Законников» трогать нельзя. Он «законнику» позвоночник искорежил. И второму тоже... Позвоночник... Каратист какой-то. Только на зоне никакое карате не поможет. Там из-за угла табуреткой по голове дадут, и все. Сначала «опустят» хором, потом повесят и скажут, что сам повесился. Обычное дело. Хотя, как сказать... На зонах дагов много. Могут и поддержать его. Даги с чичерами всегда соперничают.
Такая интерпретация событий меня устраивала. Только я одного не понял, как же ночным «вертухаям» удалось уговорить носатого все взять на себя? Хотя это, в принципе, представить несложно. Они же готовили убийство капитана спецназа ГРУ. Во-первых, попытка убийства – это тоже дело подсудное. Во-вторых, признавшись в попытке убийства, пришлось бы и «вертухаев» сдать. А это грозило возможностью прожить только до их следующей смены. В-третьих, признание того, что один капитан спецназа, не имеющий при себе не только оружия, но и средств защиты, уложил их всех троих – двоих в могилу, одного на больничную койку на всю оставшуюся жизнь, – сильно уязвляло гордость горца. Носатому – если он еще остался носатым – гораздо проще признать, что он победил двоих, пусть даже «вора в законе», чем то, что был избит вместе с двумя кавказцами одним капитаном спецназа ГРУ. Это свойство менталитета всех жителей гор.
Вопрос, скорее всего, разрешился, и в этой ситуации неприятностей со стороны закона мне ждать не стоило. С другой стороны, у юристов генерала Лукьянова уже, наверное, готов полный пакет документов, с помощью которого меня вытащат из СИЗО. Остается только ждать, проводя время в беседах со старшим следователем по особо важным делам Воронцом. Он вовсе не такой неприятный человек, как мне показалось изначально. С ним можно говорить...
Однако Воронец мои надежды оправдать не спешил. Если в суд он ехал позади автозака на той самой «Газели», на которой приезжал в деревню, то в СИЗО «Газель» уже не поехала. Я, конечно, не сильно расстроился из-за того, что у полковника, скорее всего, в производстве не только одно мое дело. Именно так обычно и бывает, и ему предстоит сегодня заниматься еще и другими вопросами, каждый из которых для кого-то конкретно не менее важен, чем мой вопрос для меня. И пусть занимается. Мне спешить пока некуда. До комиссии в госпитале время еще осталось.
Меня отвели в мою одиночную камеру. Насколько я знал, таких в СИЗО было всего несколько штук. Даже достаточно известных арестованных держали как минимум на пару с кем-то другим. Того же полковника Квачкова, когда обвиняли его в попытке покушения на Чубайса, поместили к отставному олигарху Ходорковскому. За что меня так «уважили», я не знал, но одиночную камеру, как более безопасную, обещал мне еще генерал Лукьянов. Видимо, у Николая Владимировича были рычаги давления на следствие, и он сумел настоять на своем. Конечно, давление начальства – дело обычное, но начальство, как известно, давит на начальство, а рядовые исполнители делают все по-своему. И потому меня изначально впихнули в камеру к трем кавказцам. На смерть отправили. Думаю, готовы были отвечать за свои действия. Хотя какой здесь мог быть ответ... Выгонят со службы, и всё. От умышленной «подставы» они всегда могут отбрехаться. Замок, предположим, в одиночной камере оказался сломанным. Поэтому временно сунули в другую. Хотели перевести в «одиночку», как только замок отремонтируют. Это самое простое. Но такого варианта вполне могло хватить, чтобы отвести обвинения в злом умысле и перевести его в разряд служебной халатности. Это только лишь увольнение. А если за «подставу» хорошо заплатят, то служба уже и не нужна будет. С деньгами в руках можно развернуться...
