Тень мальчика - Вальгрен Карл-Йоганн
Еще два сообщения она не заметила – оба от Улы. Звонки с работы – четыре штуки. Начинают интересоваться, где она, что с ней и почему не появляется на рабочем месте.
Она опять посмотрела на высокие, тесно стоящие дома. Ранние шестидесятые. Мечтали идти в ногу со временем, а получилось самое настоящее гетто. Стены испачканы граффити, с балконов торчат дешевые параболы, настроенные на сателлиты далеких стран, откуда прибыли обитатели. Точно, как в Хессельбю, в том мире, где начинали и она, и Данни Катц.
Достала еще одну сигарету. Она не курила уже больше десяти лет и даже представить не могла, каким замечательным все еще кажется вкус табака.
Служебное удостоверение прокурора произвело надлежащее впечатление: женщина, не задавая вопросов, проводила ее через темную прихожую в гостиную, где чувствовалось сильное влияние New Age[10]: позолоченный Будда на столе, на стенах – репродукции изображений индуистских богов, один из которых, скорее всего, Кришна, а другой, судя по несметному количеству рук, – Шива. Запах курений, на полу – коврик для занятий йогой.
Налево открытая дверь, там спальня. На стенах почему-то елочные гирлянды, типичный китч, подушки и одеяла сложены в кучу рядом с кроватью, на ночном столике – портрет женщины в ярких восточных одеждах.
У нее возникло нечто похожее на дежавю, что-то зашевелилось в памяти, но что именно – так и не сообразила.
Значит, здесь она и живет. Сандра Дальстрём, 1951 года рождения, бездетная, уже шесть лет на пенсии по состоянию здоровья.
Хозяйка квартиры, судя по всему, мерзла. Кофта с длинными рукавами, войлочные тапки. Пустой взгляд – наверное, принимает какие-то таблетки. Непропорционально маленький нос, особенно в сравнении с большим, чувственным ртом. У крыльев носа с обеих сторон – еле заметные шрамы. Скорее всего, после пластической операции.
Сандра Дальстрём долго смотрела на нее, потом приглашающе мотнула головой в сторону балкона.
– Я вас ждала, – мягко произнесла она.
Они вышли на балкон. Сандра присела за столик с разложенным пасьянсом, прерванным приходом Эвы. Балкон напоминал оранжерею. Пальмы и папоротники в горшках на полу, небольшая теплица с укропом, кориандром, петрушкой и еще какими-то пряностями. Здесь было очень жарко, Эва никак не могла взять в толк, как хозяйка выдерживает в своей шерстяной кофте.
– Вы ведь насчет Джоеля, да? Я читала в газетах. Джоель похищен, жена убита… рано или поздно кто-то начнет задавать вопросы.
И без всякого приглашения начала рассказывать, почти без запинки, в строго хронологическом порядке. Похоже, рассказ заготовлен давным-давно, она только ждала подходящий случай.
– Я начала работать у Клингбергов осенью 1969 года, мне тогда было восемнадцать. Увидела объявление в «Свенска Дагбладет», они как раз искали служанку. Я жила тогда с мамой… как ни странно, в этом же доме, только на первом этаже. Папаша сбежал, так что мы остались вдвоем. Мама работала уборщицей в городе, возвращалась домой никакая, а я… мне пришлось уйти из школы, даже девять классов не кончила. Деньги нужны были. А тут объявление. Юрхольмен же недалеко отсюда, пара километров, если идти к морю. Недалеко и недалеко, но разница такая, что… вы же небось сами читали – город контрастов. Это про Нью-Йорк так пишут, а Стокгольм-то, пожалуй, по части контрастов не уступит…
Сандра Дальстрём переехала во флигель для обслуги. В принципе она должна была быть в распоряжении хозяев двадцать четыре часа в сутки, но платили больше, чем она могла ожидать.
– И как вам хозяин? Густав?
– С кем-то хорош, а с кем-то… как последняя свинья. Если ему кто не по душе, унижал, оскорблял… прямо наслаждался. Хуже всего он обходился со старшим сыном, Понтусом. Он для него просто не существовал. И чем тот больше старался угодить, тем хуже.
– А с младшим? Так же?
– Ну нет… там совсем другая история. Ян был фаворит, даром что… блудный сын. В юности хипповал, знать не хотел своего отца-капиталиста, а отец-капиталист от этого его еще сильнее любил. Все делал для младшенького, хотел дать ему какой-то очень уж высокий пост в концерне, да тот отказался. Они же с Понтусом не родные братья, единокровные. Матери у них разные. У Яна мама в Доминиканской Республике, чернокожая, Мари Бенуа ее звали. Говорят, самая большая любовь Густава за всю жизнь, но он ее бросил, когда семья вернулась в Швецию. Говорят, как-то нехорошо бросил.
Эве все это было совершенно неизвестно и удивительно, но она не стала задавать вопросы. Заставила себя отложить размышления и выводы на потом – сейчас важно сосредоточиться на рассказе.
– Как этот русский писатель написал – все счастливые семьи похожи, а несчастные… несчастливы все по-разному. Двенадцать лет, что у них служила, только об этом и думала. У них-то трагедия за трагедией. И никакие богатства не помогли.
– А у братьев какие отношения были?
– Так себе. А Густав только подливал масла в огонь – баловал младшего и плевать хотел на старшего. Мало того – он, по-моему, даже завещание изменил, сделал Яна главным наследником, только чтобы насолить старшему. Понтус ненавидел Яна…
«Неужели до такой степени, что хотел изуродовать жизнь младшего брата?» – подумала Эва. Она обвела комнату взглядом – книжные полки, украшения, портрет маленького мальчика на стене – раньше она его не заметила.
– Вы уже работали у Клингбергов, когда похитили Кристофера?
– Работала. Уже с полгода. Никогда такого богатства не видела. Обслуга, шофера, вилла на тридцать комнат, вечеринки… Понтус все организовывал. Иранскую икру жрали ложками, винтажное шампанское глушили, будто это не шампанское, а морковный сок. Я-то из простой семьи, для меня все это было как сон наяву… но сон за один день превратился в кошмар. Такой мальчонка был замечательный, этот Кристофер… темненький, только у него одного и заметно было бабкино наследство – странно, да? Ни у отца, ни у младшего… те белые, как моли. И Густав его обожал. Может, напоминал про его старую любовь. Старик приходил и часами с ним играл. А потом – вся эта история…
Она замолчала и посмотрела на парковку внизу. Нет, все же ей жарко в этой кофте – под мышками выступили большие пятна пота.
– Густав считал, что все из-за проклятия. На нем якобы лежит проклятие, потому что он бросил Мари и отнял у нее сына. Он же в Карибии вырос… верил в дурной глаз и все такое… Что человек может навредить своему врагу, даже если тот на другом полушарии. И свою мигрень списывал на проклятие, и носовые кровотечения, которые у них в роду чуть не у каждого. Хотя я так не думаю… это ведь наследственное, а? Но он-то, Густав, считал, что кровь терять – страшное дело. И ко всему эта загадочная история… кто-то прислал ему странные штуки… как раз перед тем, как Кристофера украли.
– Какие штуки?
– Обычной почтой прислали. Какая-то куколка, что ли… еще что-то. Густава прямо парализовало от страха. Мари Бенуа, ну, эта любовница его, от которой Ян, – у нее в роду занимались такими делами. Старика прямо парализовало, думал, что и ему конец пришел. Суеверие, конечно… но так оно и было. А когда Кристофер исчез, у него и надежды никакой не было, что мальчик вернется. Сразу сказал – всё, потеряли мы мальчика. Это, сказал, наша судьба, а с судьбой надо смириться.
– А эти, как вы сказали, штуки… он показывал их полиции?
– Нет. Густав боялся усугубить проклятие. Теперь это звучит странно, но тогда, в самый разгар всей этой чертовщины… Нет, тогда это казалось как бы естественным. Да я вообще всю жизнь живу среди странностей. Хороших, плохих… разных.
– Значит, вы не сменили место работы?
– Нет. Я осталась у них. Там главное было – не попадаться на глаза Понтусу. Ходок был… даже к служанкам приставал. Жила у них круглый год. Отпусков не было – они считали, что если я езжу с ними в их отпуска, то этого мне и хватит.
– Парусные?
– Что – парусные?
