Андрей Воронин - Ордер на возмездие
– Ты мне это лучше, Матвей, не предлагай, не втягивай меня в эту дрянь.
У меня завтра проверка будет, так что я должен…
Мешков соврал. Никакой проверки у него не предвиделось, плановая проверка закончилась неделю тому назад. Естественно, как и предполагал Мешков, она ничего не выявила. Руководство лишь отметило образцовый порядок на складах, вверенных Мешкову, да прекрасную отчетность.
– Что ты мне хотел сказать? – поднимая рюмку, глянул на Толстошеева Мешков.
Лицо полковника даже без водки было красным, глаза блестели, причем блестели так, словно Мешков уже перед походом в ресторан хорошенько приложился к бутылке.
На столе появилась пачка дорогих сигарет, из которых Мешков выкурил лишь одну. Толстошеев это заметил.
– На дорогие перешел?
– Не на дорогие, а на легкие.
– Здоровье бережешь? Долго жить собрался?
– Почему бы и нет?
– Тогда – за здоровье, Саша!
Мужчины чокнулись, выпили. Принялись закусывать. Они делали это неторопливо, важно, словно чувствовали торжественность момента и знали, что радости жизни их не обойдут. За первой рюмкой последовала вторая и третья.
Мужчины знали друг друга достаточно хорошо и давно, чтобы вести деловые разговоры и за выпивкой. Они не боялись, что партнер подставит или сболтнет лишнее Вслед за Толстошеевым и Мешковым в ресторан вошли еще два посетителя, одетых довольно скромно, но с наглыми лицами. Их в ресторане никто не знал.
– Нам вон тот столик, – произнес маленький, круглый, с аккуратной, как у продюсера, бородкой.
– Проходите, господа.
Мужчины хотели сесть совсем рядом с Толстошеевым и Мешковым, но метрдотель сказал, что столик в этом месте зарезервирован, и предложил соседний. Это мужчин устроило.
– Что будем пить, господа? – осведомился метрдотель, изучая новых посетителей.
– Что у вас обычно пьют? – мужчина огляделся по залу, задержав свой взгляд на бутылке «Абсолюта». – Солидные люди, вижу, у вас, «Абсолют» пьют? И нам, пожалуйста, бутылочку и… – маленький кругленький посмотрел на длинного и нескладного.
Тот сглотнул слюну и произнес:
– Я не очень голоден. Так что нам закусочек для начала, а там определимся.
И у одного мужчины, и у другого в руках были сумки, с которыми они боялись расстаться.
«Деньги, наверное. А может, оружие», – подумал метрдотель.
Но на тех, кто может выхватить пистолет и поднять стрельбу, визитеры не походили.
«Если они и бандиты, то какого-то странного пошиба, видимо, переквалифицировавшиеся в бизнесменов. Хотя вот этот маленький очень смахивает на комсомольского вожака. Такие сейчас при деньгах».
На столе у Остроухова и Третьякова появилась и водка, и закуска.
Третьяков положил сумку прямо на стол, что метрдотеля и вовсе удивило. Он хотел сделать замечание, вежливо поинтересовавшись, не желают ли господа сдать сумки в гардероб, в ресторанную камеру хранения, но передумал.
В сумке лежала микрофонная пушка, и была она направлена прямо на столик, за которым беседовали, попивая водочку, Мешков с Толстошее-вым. А на улице стояла специальная машина, где сидели сотрудники ГРУ, записывая разговор на пленку.
– Хорошо отдыхают, – обратился Остроухов к Третьякову, даже не оборачиваясь к столику Толстошеева.
– Им-то что, деньги есть, вот и отдыхают. Интересно, о чем базарят?
– Через три-четыре часа все узнаешь, думаю, сможешь насладиться их беседой.
– Девочки тут ничего, – хмыкнул маленький Остроухов.
И его слова словно были услышаны метрдотелем, в сферу обязанностей которого входило предлагать живой товар. И он не замедлил это сделать, лишь перехватил взгляд Остроухова. Он тут же чинно и солидно подошел к столику, держа в руках меню в твердой кожаной папке. Он даже не стал разворачивать, а лишь коснулся им края стола.
– Господа, может, еще чего-нибудь желают? Может, господам скучно?
– Вы о чем? – спросил долговязый Третьяков.
– Ну, как же, как же… Вечер только начинается, можно не только есть и пить, развлечения бывают разные.
– Вы насчет женщин?
– Да, – чуть смутившись, произнес метрдотель и стыдливо моргнул.
– Мы с этим пока подождем. Кстати, ты захватил презервативы? – вслух осведомился Третьяков, обращаясь к Остроухову.
Лейтенант Остроухов улыбнулся и произнес:
– Я думаю, презервативы – это мелочь для такого солидного заведения, да и у женщин они обязательно должны быть при себе, как у больного мигренью таблетки от головной боли.
Метрдотель улыбнулся:
– Конечно, господа, девушки у нас проверенные, мы за этим следим. Если надумаете, то намекните.
– Сколько стоит удовольствие?
– В зависимости от того, чего вам захочется.
– А в среднем?
– Естественно, не так, как на Тверской, не по полтинничку.
– Это понятно, что не так, как на Тверской, – принялся разговаривать с метрдотелем капитан Третьяков.
Остроухов. под столом толкнул его ногой, мол, разговор может перекрыть запись.
– Мы подумаем. Средства нам позволяют. Мы люди обеспеченные.
Едва метрдотель ушел, как Остроухов хихикнул:
– Ты, обеспеченный, ресторанный счет тебе, может, и оплатят, вычеркнув из него водку, а вот баб Бахрушин тебе не оплатит и не простит. Так что, если хочешь, расплачивайся своими деньгами.
– Откуда у меня столько? Но могу же я помечтать?
– Ладно, помечтай, это не вредно. Только громко не бубни, а то фон создадим.
Ресторан уже был набит посетителями, только несколько столиков в самых лучших местах пустовало, ожидая гостей. Третьяков с Толстошеевым не без интереса рассматривали окружающую публику. Им в последнее время не доводилось бывать в подобных местах.
Публика удивляла, как женщины, так и мужчины, а сервировка столов удивляла не меньше. Те, кто пришел сюда провести вечер, знали толк в питье и в еде. Закуски были изысканными, питье тоже. Даже водка «Абсолют» смотрелась здесь обыденно, как пиво в привокзальной забегаловке.
Дел особых ни у Остроухова, ни у Третьякова не было. Сумка с микрофоном лежала на краю стола и нуждалась лишь в присмотре. Человек, стоявший возле машины на противоположной стороне улицы, сдержанно кивнул, мол, все идет отлично, можете не беспокоиться. Странное чувство испытывал Третьяков: вроде бы находишься в ресторане, ничего от тебя не требуется, сиди и отдыхай. Но ни водка, ни еда не всласть, даже женщин разглядывать неинтересно.
«Одно слово – при исполнении» – так определил для себя капитан Третьяков.
Остроухов же, в отличие от своего коллеги, умел переключаться. Его глаза весело поблескивали, он развлекался тем, что разглядывал публику, каждому из колоритных персонажей придумывая клички. Большинство мужчин, если не считать нескольких случайных, залетных, были бандитами или бизнесменами. Здесь сложилась ситуация, как на водопое: и волки, и ягнята мирно сосуществовали, никто не бросался перегрызать другому горло. Остроухов с интересом отмечал, как иногда от одного столика к другому официант переносит поднос с бутылкой, как мило улыбаются друг другу непримиримые враги.
«А что, – подумал он, – и Толстошеев, и мы преспокойно сидим в одном зале, пьем водку одной и той же марки, едим осетрину, отрезанную от одного куска, и мир не переворачивается кверху ногами. Но совсем другой разговор начнется тогда, когда Толстошеев окажется в камере сидящим на стуле, привинченном к полу, а я буду сидеть за столом и задавать ему неудобные вопросы. Но может оказаться и наоборот: меня подвесят за ноги в каком-нибудь подвале, а Толстошеев будет сидеть в кресле и задавать неудобные вопросы, на которые я не смогу ответить».
Остроухов заметно взгрустнул, закурил сигарету и принялся пускать дым мелкими колечками, стараясь всадить меньшие в большие. Третьяков же занимался тем, что макал язык в рюмку с водкой, пряча ее в кулаке, и наслаждался смородиновым вкусом спиртного.
Разговаривать гээрушникам было не о чем, работали они обычно на пару и в ожиданиях переговорили уже обо всем на свете. Каждый знал подробности не только теперешней, но и школьной жизни своего напарника. Иногда Третьякову казалось, что это не Остроухов, а он прожил его жизнь, так ярко рисовались у него в голове картинки из школьного детства Третьякова, проведенного в городе Можайске, где сам Остроухов никогда в жизни не бывал.
Толстошеев с Мешковым никуда не спешили. Они даже не добрались в своей беседе до основной сути. Разговаривать о делах нужно на сытый желудок, когда никуда не спешишь, ничего тебе не хочется, ты на верху блаженства, хорошо соображаешь и не жадничаешь. Тогда легко отметаются всякие второстепенности, сомнительные порывы, а остается лишь главное – то, без чего дальше нельзя существовать, остается прикинуть, когда отправляться в путь и что с собой прихватить из самого необходимого.
Толстошеев разлил водку по рюмкам и заглянул в свою, словно там, на дне, таилось что-то интересное. Мешков заглянул в свою рюмку, а затем мужчины встретились взглядами и понимающе усмехнулись, как два притаившихся заговорщика.
