Сергей Зверев - Боевой амулет
– Крученый мужик этот Гаглоев. Люди его боятся. А где это видано? Милицию люди уважать должны. А он настоящий бандит, только в форме. Соседка моя гутарила, что у Ибрагиши в кажному углу огорода по ведру с золотом зарыто. Брешет, конечно, соседка. У нее язык без костей. Но дыма без огня не бывает. Видал, какую домину отгрохал. – Подойдя к окну, тетя Вера вздохнула. – С трудов праведных не выстроишь палат каменных. А Ибрагиша быстро отстроился.
Местные легенды Верещагина не интересовали. Про продажных служителей закона в наши времена кричат на каждом углу. Но с Гаглоевым случай особый. По сути, мент был единственной зацепкой в непонятной истории с сержантом. По крайней мере, именно он, похоже, был последним человеком, видевшим Жору Плескачева.
«Может, Жору в комендатуру передали? Он хоть и демобилизованный, но все-таки пока форму не снял. Стоит проверить этот вариант. Тогда с ментом напрягаться не придется. Как мне сразу в голову идея с комендатурой не пришла», – вернувшись к ремонтным работам по реставрации бортика бассейна, не переставал размышлять капитан. Ему не давали покоя часы, которые Анжела видела у мента. Просто так от дорогого трофея сержант не отказался бы.
Звонок в комендатуру ничего не дал. Дежурный офицер проверил все записи, связался с начальником гауптвахты и, не найдя никаких упоминаний о младшем сержанте, бодро отрапортовал о результатах поиска.
Наступал вечер. Прогретый солнцем воздух насыщался прохладой подступающей ночи. Капитан сидел на ступенях крыльца, а рядом с ним примостилась хозяйка дома. Расстелив на коленях фартук, тетя Вера ощипывала умерщвленную курицу. Рубить голову птице пришлось Верещагину, так как тетя Вера смертоубийством брезговала, но тушеную с пряностями курятину любила. На ужин, стараясь угодить гостю, она решила приготовить свое коронное блюдо и заодно полакомиться самой. Верещагин выполнил грязную часть работы, а хозяйка дома занялась первичной обработкой продукта, который еще недавно с кудахтаньем ходил по подворью. Перья она складывала в ситцевый мешочек, оптимистично рассуждая:
– Надо Юленьке подушку сделать. Какое же приданое без новой подушки?
Тихий голос женщины действовал убаюкивающе.
Капитану казалось, что он вернулся в детство и теперь сидит рядом с бабушкой, прожившей всю жизнь в маленькой деревушке, за околицей которой раскинулись пойменные луга, а сразу за ними серебрилась лента Оки. На берегах этой спокойной неторопливой реки он проводил каждое лето своего детства. Зарплата отца, служившего офицером в погранвойсках, позволяла отправиться к морю или отдохнуть в иных экзотических местах страны, раскинувшейся от Тихого океана до Балтийского моря. Но с ночной рыбалкой, походами в лес и иными прелестями деревенской жизни не мог соревноваться ни один курорт. Такой осталась малая родина в воспоминаниях и снах капитана Верещагина. После смерти бабушки он никогда не навещал деревню и не хотел этого делать, чтобы не разрушать воспоминания.
Но сейчас голову Верещагина занимали не идиллические пейзажи с сельскими жителями, шагающими на покос. Все мысли капитана занимал сосед тети Веры, о котором он пока не услышал ни единого доброго слова. Похоже, что этот человек обладал уникальным даром вызывать по отношению к себе одновременно и страх, и отвращение. А такие типы способны проворачивать самые темные делишки, в одно из которых мог быть вовлечен пропавший сержант.
«Нет, определенно с этим типом следует встретиться и потолковать. Но просто так его за жабры не возьмешь. Он же, мать его, представитель закона. Значит, с его персоной надо обращаться деликатно, без грубых наездов. Если пристанешь с расспросами, этот Гаглоев пошлет тебя куда подальше, а может и какую-нибудь провокацию подстроить. Сунет в карман пакетик с наркотой и напишет в рапорте начальству, что, мол, боевой офицер, орденоносец маленько сдвинулся на войне. Кумарит травку почем зря, а когда словит глюк, обвиняет кристально честных работников закона непонятно в чем». – Сидя на ступенях, над которыми витали подхваченные ветерком перья, Верещагин пытался посмотреть на возможное развитие ситуации со стороны.
Отремонтированная калитка, висевшая на хорошо смазанных петлях, отворилась бесшумно. Но гостю не удалось приблизиться незамеченным. Уж слишком фактурным был мужчина, шагавший по замощенной дорожке, заканчивающейся у крыльца.
Отложив работу, тетя Вера негромко проворчала:
– Легок на помине. Вот тебе Ибрагиша собственной персоной. Теперь его можешь порасспрашивать, а не мучить меня, старуху.
Верещагин сразу определил, где видел этого мужчину раньше. Мент имел запоминающуюся внешность. А его глазки и тонкую ниточку усов капитан успел хорошо рассмотреть в полутемном коридоре служебного крыла железнодорожного вокзала.
«На ловца и зверь бежит», – как заклинание произнес про себя Верещагин.
При виде незнакомого человека мент инстинктивно дернулся, остановился и даже подался назад. Но потом, сделав усилие над собой, растянул толстые губы в подобии улыбки, подошел к крыльцу.
– Опять баба Вэра гостей принимаешь. Может, рэшила на старости лэт жениха подыскать…
Верещагин смотрел ему прямо в глаза, стараясь поймать взгляд Гаглоева. По выражению его лица он понял, что тот узнал его. Даже в первые минуты знакомства было заметно, что мент испугался. Вероятно, он пребывал в состоянии страха и до того, как пришел сюда. Так ведут себя преступники, которых тянет на место совершения преступления.
– Капитан Верещагин, – четко и сухо представился десантник.
Мент протянул пухлую, украшенную золотой печаткой, впившейся в указательный палец, ладонь:
– Ибрагим… Надолго в наши края, капитан?
Мент тщетно старался казаться спокойным. Его выдавали суетливые движения и бегающие глазки.
«Что же ты дерганый такой? Чего испугался? Ведь никаких претензий тебе пока не предъявили», – фиксируя странное поведение толстяка, повторял про себя Верещагин.
Он сел на ступени, закурил с абсолютно отстраненным видом. Правда, для этого капитану пришлось сделать над собой значительное усилие: на волосатом запястье мента красовались часы, принадлежавшие Георгию Плескачеву.
Часы эти Верещагин мог опознать безошибочно.
Помимо точного времени на экране жидкокристаллического дисплея была информация о давлении, температуре, сторонах света и отдельная шкала, на которую выводились данные о высоте при прыжке с парашютом. Электронное чудо техники, предназначенное для любителей экстремальных видов спорта и солдат частей специального назначения, Плескачев снял с руки убитого наемника. Но у часов была одна особенность, отличавшая этот экземпляр от собратьев.
Наемник, носивший их, вероятно, был законченным фанатиком. Он затер логотип фирмы, расположенный в нижней части циферблата, и вместо него процарапал надпись, прославляющую Аллаха. Жора, ни черта не понимавший в арабской вязи, попросил капитана перевести надпись, что Верещагин и сделал. После чего сержант, хотевший сменить стекло в трофейных часах, передумал, решив, оставить все как есть.
Теперь Верещагину хотелось наверняка убедиться, кому действительно принадлежат часы, украшающие волосатое запястье мента.
Глубоко затянувшись сигаретой, он, выдохнув струю сизого дыма, с ехидцей спросил:
– Парашютными прыжками увлекаетесь?
Физиономия толстяка побагровела от натуги:
– Не понял.
Верещагин охотно пояснил:
– Часы у вас знатные. Высоту показывают. Мы такие часики только у иорданских наемников видели. Тех, которые, прежде чем в чеченские банды податься, в спецназе короля служили. Лихие ребята, я вам должен доложить. У нас за честь считалось такой трофей раздобыть.
Толстяку мини-лекция не понравилась.
Он встревоженно оглянулся вокруг, смахнул капельки пота, выступившие на висках, и тяжело засопел, славно кабан, готовящийся перейти в атаку.
Не теряя момента, Верещагин ловко перехватил запястье Ибрагима, потянул его руку на себя. Теперь часы оказались перед глазами капитана. Процарапанная арабская вязь, за которой проглядывались буквы логотипа компании, были на месте. Часы принадлежали Плескачеву. Теперь Верещагин не сомневался. А значит, стоявший перед ним толстяк с бегающими глазками имел прямое отношение к его исчезновению.
– Чего ты? – Мент поспешил отдернуть руку.
Верещагин примиряюще улыбнулся. В его голове моментально созрел план, пока еще нечеткий, неоформившийся, но уже вполне определенный. И, подчиняясь логике этого плана, он многозначительно добавил:
– Кажется, я такие часы уже видел.
Но и толстяку нельзя было отказать в самообладании. Растянув губы в кривой ухмылке, Гаглоев пробормотал:
– Я это барахло на толкучке купил. У барыги одного. Ему на поддачу не хватало. Вот я и пожалел человечка.
Верещагин, сложив губы трубкой, выпустил тонкую струйку дыма. Пожав плечами, он равнодушно произнес:
