Сергей Дышев - Кладбище для однокла$$ников (Сборник)
– А ведь его не расстреляли, и вообще, еще суда не было, – заметил Шевчук.
– Правда? – сконфузился Юм. – А я думал, это он… Только вы не подумайте, я ничего не сочинял. Здесь точно бродит дух какого-то вурдалака, и когда начинает завывать, ну, просто мороз по коже.
Шевчук вздохнул.
– Врешь ведь.
– Очень мне надо, – обиделся Юм. – Если хотите знать, у нас тут была дамочка, так она из этого подвала наполовину седая вышла. Истерики с ней начались, ну просто неприлично.
– И с ней пришлось расстаться? – флегматичным тоном спросил Шевчук.
– Представьте себе, да! – живо подтвердил Юм. Он раскраснелся и плотоядно поглядывал на початую бутылку водки, которая истекала огромной ледяной слезой. – Я вам вот еще что скажу, – оглянувшись, горячо зашептал Юм. – Тут такие вещи происходят странные, даже невозможно предугадать, что случится в очередной раз. Здесь место такое: пересечение магнитных и силовых полей, что-то вроде всасывающей воронки…
Шевчук слушал непрерывное безрадостное вранье Юма, лицо его было в постоянном движении, маленький ротик кривился, вытягивался в ниточку, потом мгновенно превращался в розовое колечко, брови прыгали, щечки надувались. Лишь одни глаза ничего не выражали и будто смотрели внутрь самих себя. Руки Юма, подвижные, жестикулирующие, охваченные тем же нервным импульсивным действом, вдруг аккуратно захватили мокрую бутылку. Шевчук подивился, как ловко, не глядя, Юм наполнил фужер, продолжая безустанно лгать, причем не отводя глаз. Он молниеносно глотнул водки, совершив движение привычно-неосознанное, словно поправлял чуб или чесал за ухом. Без передышки он было продолжил рассказ, но тут же переменился в лице, судорожно убрал фужер.
– Шеф!
– Не суетись, – сказал Шевчук. – И никто не заподозрит тебя в должностном преступлении.
Распорядитель, как обычно, спустился сверху, из кабинета. Никто не знал, как он коротал вечерние часы. Возможно, погружался в мысли о развитии своего дела, или же писал философский трактат. Кто знает… Он по-прежнему оставался человеком-загадкой, и черная рубашка, которая была на нем, и франтоватая тросточка в руках лишь подчеркивали это. Он медленно обвел взглядом залу. Карасевы кончали вторую бутылку коньяка, Мигульский сидел в компании с Кригами, Азиз пил из маленькой рюмочки водку, его подруга тужилась, выдувая через соломинку коктейль. Клубился табачный дым, в динамиках тихо нашептывала музыка.
– Господин Распорядитель! – обратился Шевчук. – Мы тут никак не можем выяснить, что же такое «русское убийство» и чем оно отличается от английского или гондурасского? Хоть убей, не понимаю.
– Это, Игорь, прежде всего убийство топором, – вставил Мигульский.
– Почему топором? – удивилась Анюта.
– Так Федор Михайлович учили, – пояснил Мигульский.
– Какой Федор Михайлович?
– Достоевский. Про Раскольникова читали?
– Что-то припоминаю, – соврала Анюта.
Распорядитель выждал паузу и сказал:
– Чисто русское убийство – это прежде всего совершенно бессмысленное убийство. У него, конечно, есть причина, но оно совершенно не рационально, а скорей предопределено эмоционально. Оно нелепо, логически трудно объяснимо… Надеюсь, господа, вы понимаете ход моих мыслей? Чисто русское убийство – это следствие агонии души человеческой, подчеркну, русской души, которая в кровавой развязке ищет исход своих мучений, и, совершив уже преступление, способно осознать неизмеримую глубину своего нравственного падения, тяжести греха. И мученичество, раскаяние, страдания достигают такой силы, что сжигают самое душу. И в этом, смею утверждать, одна из загадок русского человека, кстати, в глубине души своей всегда несущего бога. Этим, господа, оно и отличается от классического английского убийства, о котором мы осведомлены благодаря Сирилу Хэйру. Кстати, Раскольников, – Распорядитель повернулся к Мигульскому, – вы правы, это великолепный пример иррационального, чудовищно запутанного, саморазрушающего начала в душе; что подвигнуло в конце концов Родиона к преступлению… А вообще, господа, убийство – это чудовищно. Это зло… – Он замолчал. Взор его обратился куда-то вдаль, будто за бархатной драпировкой он видел и всю нелепость человеческого бытия, и высшую истину, которая открылась ему.
– Юм, почему вы такой пунцовый? – неожиданно спросил Распорядитель.
– Я съел три больших красных помидора, – ответил тот и покраснел еще больше.
– Кушайте зеленые, – холодно произнес Распорядитель.
– Тогда я буду похож на висельника, – застенчиво пробормотал Юм.
– Господин Распорядитель, помогите организовать игру. Игра называется «Убийца», – затараторила Анюта, и, путаясь, снова стала разъяснять правила.
– Эта игра бесперспективна, – выслушав, заключил Распорядитель. – Но раз дама настаивает… Господа, прошу за общий стол.
Он извлек из кармана колоду карт.
– Итак, игра в мигалки.
– Мигульский, будешь мигать, – вяло скаламбурил Шевчук.
Гости, все со своими рюмками и фужерами, расселись за столом. Распорядитель раздал карты.
– Это будет очень интересная игра, вот увидите, – трещала Анюта.
Ее друг сонно поглядывал из-под тяжелых век. Мигать ему было бы явно нелегко.
Виталя уселся рядом с Эдом и с милой откровенностью начал рассказывать, как стал испытывать новые сексуальные чувства к супруге, после того, как она получила роль проститутки.
– Даже удивительно, – гудел Виталя, выставив перед собой красные кулаки, которыми постукивал по столу. – У тебя никогда такого не было?
– Спроси это у Азиза. Он тебя сразу поймет, – чуть слышно прошептал Мигульский.
– Я ему рассказывал. А он плечами пожал. Болван какой-то…
Тут Виталя заметил, что Криг подмигивает его супруге. Он взвился, выскочил из-за стола:
– Ты чего подмаргиваешь моей жене? Думаешь, я не вижу? Своей моргай, козел плешивый!
– Позвольте не оскорблять! Это же правила… – Криг задохнулся от обиды и возмущения, – … игры! Вы ненормальный!
Раздался хохот, шум; Эд опасливо отодвинулся от соседа, Шевчук корчился от смеха, Ирина трясла мужа за руку, тот замахнулся на нее:
– А ты молчи, шалава! Понравилась роль!
Зазвенело разбитое стекло, по столу хлынули потоки шампанского, все дружно отпрянули, Азиз проснулся и ошалело завертел головой. На штаны ему подобно маленькому водопаду стекало шампанское. Виталика насилу посадили на место, Распорядитель буквально по слогам разъяснил свирепому мужу, в чем тот был не прав. Виталик заморгал обиженно, засопел:
– Ну, тогда извините…
Но играть он отказался и пошел прямиком к бару. Снова раздали карты, пиковая дама досталась Ирине. Все уже были достаточно подогреты и не очень сосредоточены, поэтому «убийце» Ирине приходилось быть весьма настойчивой. Первым делом она отключила Эда, затем Шевчука, причем Игорю вдруг стало беспричинно весело, и он тоже подмигнул Ирине. Та в ответ состроила глазки, и Шевчук, хоть и набрался прилично, вдруг почувствовал прилив распирающих сил. Видимо, подобное чувствовал и несчастный Виталик. Но сейчас он хмуро следил за женой и уже твердо и бесповоротно решил упиться. Наконец Ира добралась до благопристойного Крига, залихватски подмигнула, Захар же Наумович побледнел и покосился на Виталика.
– Ну, чего вылупился? Снимают тебя, дядя.
Маша не выдержала:
– Виталий, ты ведешь себя просто по-хамски!
Тот хмыкнул недовольно, но промолчал, демонстративно отвернулся.
– Ему нельзя много пить, – негромко заметил Мигульский.
– Теперь он специально нажрется, – со злостью процедила Ирина. – Хорош медовый месяц… Эй, Виталик, – крикнула она, – принеси мне шампанского.
Тот повернулся, упер руки в боки, долго и пьяно смотрел на жену, потом заплетающимся языком приказал:
– Ю-юм, н-на всех шам-пан-скаво! Плачу валюшей. Эт-то самое, валютой!
Тут начался галдеж, кто-то подвинтил громкость, музыка взревела, люди выползали из-за стола, мигать уже не было сил. Ирина нависла над Шевчуком и прокричала:
– Пригласите даму танцевать!
– Приглашаю! – проорал Шевчук, вскочил, сделал реверанс, притянул Иру к себе.
Они закружились, задрыгалисъ в каком-то неописуемом, диком полувальсе, полуканкане, а, возможно, рок-н-ролле. Вслед за ними выпорхнула из-за стола Анюта, за руку она тащила упирающегося «папочку». Карасев хмуро пил у стойки и через раз повторял «нажрусь» и «разведусь». Юм рассказывал анекдот, не заботясь, слушают его или нет. Распорядитель куда-то исчез, и Юм опять воровато отпивал из фужера. В вихре танца смешались чета Кригов, Азиз Алиевич с каменным лицом прихлопывал в ладоши, Анюта прыгала, вертелась, и, казалось, ее короткая юбчонка вот-вот треснет по швам. Шевчук рубил вприсядку, Ирина кружилась волчком… От этого зрелища Юма стало мутить. Он икал и пытался разъяснить совсем посуровевшему Карасеву свою особенность: нельзя ему смотреть на танцы – начинается икота.
