Олег Алякринский - Гастролер
Взяли ничего не подозревавшего Медведя на выходе из здания — прямо у канализационного люка, которым он по привычке воспользовался для проникновения в подвал. Повезли в «следственную» на Гороховой, что рядом с управлением НКВД. Всю ночь его допрашивали, а под утро оформили. В камеру он вошел и, как полагается, со всеми с порога поздоровался, представился Володей Постновым. Ему не было смысла ломать из себя опытного урку, тем более он уже знал, что эта камера «крашеная» и в ней в основном сидели записные энкавэдэшные стукачи, и ему не имело смысла представляться своим настоящим именем.
— Слыхали, ты наш торговый флот кинул на десять тыщ, — не то спросил, не то сообщил кто-то из сокамерников. — Иль брешут все?
— Собаки брешут, птички На хвосте носят, а истина ровно посередине. Да только кто знает, где она, эта середина? — отшутился хмуро Медведь, складывая вещи на свободную шконку. — Были деньги под рукой… да только звон от них и остался. Все в Азовском банке заложено…
Ему сразу не понравился смахивающий на прижимистого кулачка крепкий мужик, засевший в этой камере паханом, но он решил занять выжидательную позицию в надежде получить позднее более полную информацию о своей камере.
— А ты, видать, из прикинутых… Полтавой нас кормишь, — наседал мужичок. — Чего стрематься-то, ясное дело, что покатишь от «семь восьмых». Червонцем пахнет, не меньше.
Смолчать — значит накликать беду, решил Медведь. А лишний хипиш ему был не нужен, особенно сейчас.
— Почему же червонец? — просто, но со знанием дела ответил Медведь. — Мне если и дадут десяточку, то пятак сразу и сбросят. Денежки-то все в целости и сохранности, а подельников у меня не было. Самое большее, моя фаршма лет на пяток и тянет, а то и три протрем… — Он сплюнул. — Тьфу, чтоб не сглазить!
— Да ты, видать, из блатняка, коли заливаешь о своем деле со знанием! — продолжал наезжать любознательный мужик.
— Из блатняка, не из блатняка, это прокурор скажет, — закруглил разговор с мужиком Медведь. — Да только я мир повидать успел.
— И сколько же у тебя, блатной, ходок? — все донимал расспросами пахан, видно, ему очень хотелось сразу же выяснить, с кем он имеет дело: с опытным медвежатником или с приблатненным фраерком, сдуру решившим взять серьезную кассу.
— Сколько было, все мои, — ответил Медведь и, сбросив на нары тюремную тужурку, просто выдохнул: — На, читай!
На груди у него еще со времен Соловков была набита Богородица с младенцем среди облаков, а из-за спины ее выглядывали лучи огромного православного креста с парящими над ним ангелами; на правом плече вышагивал большой лиловый медведь со связкой ключей в зубах, а под ключицей лучилась восьмиконечная воровская звезда.
Кто-то от удивления присвистнул, кто-то взялся считать «луковки» на спине, а кто-то вперился в связку ключей и со знанием дела и удивленно заметил:
— Во те на! Братва, так это ж медвежатник! Одних ключей не меньше двух десятков!
Конечно, Медведь наколками не хотел бравировать, но, подумав, решил все же своих регалий не скрывать: все равно ведь узнают; сидеть ему тут предстоит долго, заголяться пред любопытными зенками все равно придется.
Мужик, затеявший Медведю допрос, сразу как-то сник и замолк. А через пару дней на прогулке Георгий поговорил с ним, как говорят, «по душам, без дураков». И предложил тому оставаться паханом, но с условием: чтобы тот помог ему перебраться в другую хату.
— Я знаю, что ваша камера «крашеная», — сразу ляпнул Медведь, огорошив мужика. — Поэтому, если кто под меня будет здесь рыть… скажу прямо, без угроз, отвечать придется и тебе лично. Поэтому давай так: ты мне — я тебе… и разбежались. Ну, как расклад? Устраивает?
…На вскорости состоявшемся суде Медведь шел по своему нынешнему паспорту — как Владимир Георгиевич Постнов. Во всяком случае, опера, проводившие с ним допросы, почему-то не настаивали, чтобы он сообщил свое подлинное «фио». Может, в Ленинграде про московского медвежатника по кличке Медведь мало что слышали, а может, не признали во Владимире Постнове Георгия Медведева. А может, и не хотели по каким причинам признавать.
В зале суда среди многочисленных присутствующих сидела незаметно Катерина, с бледным, осунувшимся от долгих бессонных ночей, заплаканным лицом.
После объявления приговора — десять лет лагерей строгого режима — Медведь в последний раз бросил в ее сторону прощальный взгляд, прикрыл на секунду глаза, будто запечатлевая ее черты в своей памяти. С трудом он, уже через неделю после суда, накануне отправки по этапу, сумел сбросить Кате маляву, в которой просил у нее прощения, просил ждать его и растить Макарку. В конце приписал адрес Нестеренко и наказал обратиться к нему за помощью, назвавшись его, Геры Медведева, женой. И еще три словечка важных добавил: «Поищи под половиком». Там, в общей прихожей, под стоптанным старым ковриком одна половица была отодрана и под ней вырыта им собственноручно изрядная дыра, в которой он хранил свой неприкосновенный запас — царские золотые десятирублевые монеты да два бриллиантовых кольца, добытых еще в Москве в двадцать седьмом году, во время одной особо удачной ходки вместе со Славиком. Если с умом эти цацки толкнуть, можно было на вырученные деньги прожить целый год, а там уж и он сумеет ей что-то с зоны передать…
Перед тем как его вывели под конвоем из зала судебных заседаний, Медведь глянул на людей, и ему почудилось, что в толпе мелькнуло знакомое лицо мужика в энкавэдэшной форме. Волосы светлые, гладко зачесанные назад, глазки маленькие, черненькие… У него аж сердце захолонуло — никак Женька Калистратов! Но мозг упрямо отказывался верить в это. Наверное, почудилось, подумал Медведь и снова вонзил взгляд в толпу, чтобы получше рассмотреть светловолосого. Да два дюжих охранника уже тыкали кулаками в спину, подталкивая осужденного к двери.
Медведя отправили по этапу в старые знакомые места в Кемперраспредпункт, что под Кемью, где он уже в январе тридцатого ошивался. А там вписали «по рябой» в полосатые, и пошел он в особняк.
Во время войны пришлось Медведю не сладко, хоть и ходил он в авторитетах, потому что, оказавшись в лагере, уже не стал таиться и раскрылся перед урками, кто он есть на самом деле. Весть о том, что в Кемь доставлен знаменитый московский медвежатник, тут же облетела зону и по воровскому телеграфу была разнесена во все концы бескрайнего лагерного архипелага. На работы Медведь не выходил, поэтому его частенько крутили через матрас, регулярно через неделю сажая в ШИЗО, но он не сдавался, стойко держал воровскую масть. В конец лета сорок первого несколько раз по лагерю прокатывалось известие, что всех блатных скоро заберут в штрафной батальон и перебросят на передовую. Но всякий раз выходило так, что с переброской запаздывали, а в это время наши оставляли то Харьков, то Смоленск, то Псков. А потом его с самыми упрямыми отрицалами отправили на Северный Урал, на страшную зону, где лютовал начальничек Тимофей Беспалый, сам из бывших урок, зверь в человечьем облике, мечтавший перековать воров своими собственными изуверскими методами. Одна радость для Медведя была там — он встретился наконец лично и сильно закорешился со знаменитым Муллой, который тянул на зоне у Беспалого двадцатипятилетний срок.
Но лагерные испытания, о которых Медведь впоследствии не любил вспоминать, только закаляли его душу. Единственно, о чем он тогда жалел, так это о том, что совсем потерял связь с внешним миром, с милой его женой Катериной, с другом своим Егором Нестеренко, а больше всего печалился о невозможности увидеть сына Макарку, потрогать его атласные ручонки, услышать его цыплячье гульканье. На зоне известно стало зэкам что-то о блокаде Ленинграда, и о Дороге жизни, проложенной по замерзшему Ладожскому озеру, и о том, что на пустых улицах оголодавшие собирают трупы, а дома едят человечину… Но все это были какие-то невнятные слухи, пересказы с чужих слов, потому как во время войны отказывала даже надежная воровская почта.
Нет ничего хуже неведения, оно изнуряет и изматывает душу, с годами съедая память, высасывая, выгладывая досуха воспоминания даже о самых светлых днях жизни, оставляя немую пустоту тупого равнодушия. Жизнь тает во мраке беспамятства, и кажется, что все это было так давно — так давно, что и не стоит об этом помнить.
Часть II
Глава 14
28 сентября
10:10
Варяг прикрыл усталые глаза, помассировал веки кончиками пальцев и посмотрел на старенький будильник «Слава» на колченогой тумбочке около кушетки: десять минут одиннадцатого. Как же медленно тянется время! И тут противно заголосил квартирный телефон. Владислав спокойно дождался, когда после второго звонка аппарат умолк, и потом после нового сигнала снял трубку.
