Курт Пфёч - Танковая бойня под Прохоровкой. Эсэсовцы в огне
– Они стреляют с недолетом! Наша артиллерия бьет нам по ж…
«Если сейчас иваны… – Блондин, прищурив глаза, посмотрел поверх ствола. Ничего… Это ли не возможность? В тот момент, когда у них есть шанс, потому что наша артиллерия прижимает нас к земле, именно сейчас они не атакуют, хотя до этого тщетно пытались это делать в течение нескольких часов!» Шипя взлетела сигнальная ракета. Далеко справа, у начала балки, где немецкий огонь был наиболее сильным. Командир взвода, продолжая ругаться, посылал в испуганное небо одну ракету за другой. Артиллерия вдруг прекратила огонь. Установилась тишина. Солдаты начали выглядывать из-за укрытий. Внезапная тишина была необычной. Они искали глазами то, чего не надо было искать, и как по команде повернули головы налево. Танки!
«Это наши танки или русские?»
Грохнули пушечные выстрелы и разрывы снарядов.
Русская противотанковая пушка. Наши танки пошли в атаку!
– Вперед!
Крик был громким и пронзительным, и когда Блондин, наконец, пришел в себя, он увидел солдат уже за балкой, бегущих к куче лежащих убитых русских. Он хотел встать, однако услышал ненавистный свист и сразу же залег. При взрыве широко открыл рот, сдвинул сползшую каску снова на лоб, выполз из укрытия, пробежал, снова залег и прислушался. «Это не немецкая артиллерия. Это – иван!» Когда он побежал дальше, увидел, как вверх снова взлетают ракеты. Он слышал стрельбу русской пушки «рач-бум», раскаты выстрелов из немецких танковых пушек, заглушавших стоны и крики раненых русских. И он увидел их – убитых и еще живых, и то, что предстало перед его глазами, чуть не вывернуло ему желудок. Он прыгал через скрюченные тела, пробовал на них не наступать, наступал на что-то мягкое и скользкое, отпрыгивал, натыкался на оружие, спотыкался о лица с широко открытыми глазами, вздрагивал от свиста, разрывов, ни о чем не думал, ничего не чувствовал, только постоянно сглатывал, чтобы подавить поднимающуюся тошноту, бежал, падал, вскакивал и бежал, бежал.
Снаряды убивали мертвых во второй раз. Разрывы подбрасывали их, разрывали в клочья, били ими с глухим шмяканьем о другие тела. Снарядам было все равно. Убитым было все равно, но раненым – нет. Однако их крики глохли в грохоте разрывов.
Блондин увидел пару светлых водянистых глаз, упрямо и безжалостно смотревших на него. Он видел только мертвые глаза, вокруг были только мертвые глаза. Он вскочил, побежал дальше, и ему было все равно, когда и куда попадут снаряды. Он хотел убежать подальше отсюда. Только бы подальше от этих глаз! От мертвых глаз! Он, задыхаясь, рванулся вперед, словно машина, как будто это был не он, не чувствуя под собой ног, не управляя ими. Он пробежал мимо немецких солдат, где-то в подсознании слышал автоматную стрельбу, отмечал треск пулеметных очередей, перепрыгивал через убитых и, наконец, споткнулся о стоящий вертикально ствол миномета. Серо-зеленые тени, и снова широко открытые глаза. Точно так же, автоматически, как бежал, он выстрелил. Серо-зеленая тень свалилась, широко открытые глаза исчезли.
– Цыпленок!
Крик зазвучал в нем как эхо: «Цыпленок, Цыпленок!» Он несколько раз с силой сморгнул глазами, как будто после долгого кружения на карусели. Заметил прямо у обреза ствола своей винтовки пару гладких кожаных подметок. Рядом лежали двое русских. Один – тихо, другой – двигал ногами, как будто решил бежать лежа. Блондин хотел подняться, почувствовал, как что-то не пускает его ногу, обернулся и увидел ствол миномета.– Что, Рыцарского креста захотел? Придурок несчастный!
Вдруг Эрнст залег рядом с ним и процедил сквозь зубы:
– Какой же ты дурак! Первым вбежал на минометную позицию, как гладиатор на стадо овец! И вдруг свалился как мешок. Я думал, что в тебя попали!
Блондин попытался улыбнуться:
– Я только споткнулся о минометную трубу и…
– Это было твоим счастьем. Вон тот, – он указал на кожаные подметки, – стрелял, и другие хотели. – Он осмотрелся. – Они бегут, Цыпленок, давай пошли!
Вскакивая, Блондин бросил короткий взгляд на раненого русского. Он уже не двигал ногой и лежал спокойно, как и два его товарища.
Эрнст закричал:
– Стреляй, Цыпа! Стреляй! – И выстрелил перед собой.
Несколько русских пытались уйти. Они бежали налево, наискосок к оврагу. Там холм и ямы, там укрытие. Вдруг там взлетели фонтаны пыли.
Пауль стрелял короткими очередями. Петер кричал, что кончились патроны. Ханс махнул рукой:
– Прямо, к деревьям!
«Странно, – подумал Цыпленок, – я вообще не видел деревьев. А где рота?» Он обернулся и увидел позади остальные отделения. И испугался: «Мы – впереди! Черт возьми, мы же впереди!»
– Эрнст! Мы – пер… – Он упал, услышал свист пуль и глянул вперед. Метрах в пятнадцати от него появились русские. В тот же момент грохнул пулемет Петера и повалил их.
Ханс прокричал снова:
– Вперед! Дальше!
Трое русских. Первый лежит. Второй сидит на корточках, третий стоит на коленях. Первый испуганно смотрит. Второй моргает. Третий пытается улыбаться.
Эрнст мыском сапога слегка толкнул лежащего и дернул стволом автомата. Блондин внимательно наблюдал, как трое медленно встали, слегка приподняв руки. Их взгляды беспокойно метались между ним и мюнхенцем и наконец остановились на автоматном стволе. Он улыбнулся: «Как на матче по теннису, когда зрители взглядом провожают мяч и крутят головой туда-сюда». Эрнст кивнул, когда русские расстегнули ремни, и снова поднял ствол автомата. Лица у троих посерели. «Они сейчас думают, что их расстреляют». Блондин надул губы, поднял руку и показал большим пальцем назад:
– Давай-давай. Валите в тыл!
Трое посмотрели друг на друга, лица их снова порозовели, и русские медленно и неуверенно пошли. Один обернулся. Эрнст махнул автоматом и крикнул:
– Иди, иван, для тебя война уже кончилась!
При этом он рассмеялся, поманил Блондина указательным пальцем, показал на русских и улыбнулся:
– Вот так иваны нравятся мне больше всего, Цыпленок!Высокий командир отделения первым пришел к холму, поросшему деревьями. Он сразу же дал указания пулеметчикам и выпустил сигнальную ракету. Командир взвода, подошедший чуть позже, запыхавшись, с расчетом станкового пулемета, рассмеялся, когда Длинный крикнул ему:
– Чтобы наша артиллерия знала, где мы, и больше не путала нас с иванами!
Командир взвода рассмеялся и указал на четыре русских миномета и два пулемета, которые в полной сохранности стояли на огневой позиции:
– Великолепно! Сколько бы вреда они могли нам принести!
От расчетов не осталось и следа.
Пауль открыл огонь первым. Петер продолжил. Последним заработал станковый пулемет. Ханс и командир взвода лежали рядом и наблюдали действие огня на отходящих русских. Блондин тоже стрелял, и Ханс, кивнув головой, показал ему кулак с отогнутым вверх большим пальцем. Когда первые снаряды просвистели над холмом и поставили далеко впереди завесу из разрывов, Эрнст сел на свою каску и достал кисет.
– Самое время покурить, Цыпленок! Наша артиллерия проснулась.
Блондин прислонился спиной к стволу дерева, снял каску, провел рукавом по лицу и волосам и глубоко вздохнул. Эрнст протянул ему прикуренную сигарету, кривя лицо при каждой пулеметной очереди, как будто желая сказать: «Не так громко и не так поспешно! Куда русским деваться? Или под заградительный огонь, или на ваш прицел!»
Блондин курил, глубоко затягиваясь, и опять притянул верхнюю губу к носу: «Минометчики просто удрали или вместе с пехотой должны были бежать на нашу балку? Странно, эти штуки стоят здесь, как будто их забыли, при том, что этот холм – идеальная огневая позиция. Они бы здесь легко могли сдерживать нашу атаку несколько часов». Он покачал головой: «Непонятно, полные идиоты. Бежали как пьяные на балку, вместо того чтобы здесь спокойно ждать, пока об этот холм не разобьем башку. Это же любому ясно. У них глупости еще больше, чем у нас, а люди все равно не играют никакой роли, у них же их много».
Голос командира взвода оторвал его от размышлений:
– Это вы первым оказались на минометной позиции? Хорошо. Это – подвиг.
Блондин не знал, что с ним случилось, он стоял, совершенно растерявшись, и только твердил:
– Так точно, унтерштурмфюрер!
Командир взвода сдвинул каску на затылок и сказал:
– Достаточно, парни! Мы окапываемся в предполье, а на холме располагается взвод тяжелого оружия и противотанковые пушки.
Немецкая артиллерия выпустила далеко в поле еще пару серий снарядов и замолчала.
Земля была сухой. Ее поверхность была твердой, как цемент.
Гренадеры ругались. Ханс погонял их при окапывании, как надсмотрщик рабов. Только Эрнст улыбался. Когда Блондин подколол его, чему он так по-свински глупо улыбается при такой работе, тот ответил, что знает свое дело. Когда окопы были готовы, мюнхенец улыбнулся еще шире:
– Противотанковые пушки, Цыпленок. Если их ставят наверх, то дальше мы не пойдем. Наоборот, мы будем чего-то ждать. А кроме того, меня радует вот это. – И он показал лопатой на Ханса, определившего себе место и начавшего рыть окоп. – То, что ему придется рыть глубже всех, так как он самый длинный.
