Андрей Воронин - Повелитель бурь
— Что это?! — повторила Ирина. — Землетрясение?
— Хуже, черт! — закричал Глеб, который вдруг понял все. — Быстро наверх! Наверх, и хватайся за что-нибудь, иначе унесет!
Он бросился вверх по осыпающемуся, дрожащему крутому откосу, волоча за собой Ирину, слыша за спиной нарастающий гул, треск и какое-то мокрое чавканье, как будто по руслу ручья с топотом неслось огромное стадо динозавров, пожирая все на своем пути.
Осыпь неожиданно кончилась, дорогу преградили скалы. Легкого пути наверх больше не было, времени тоже. Глеб посмотрел назад и ничего не увидел. Ручей и тропа остались далеко внизу — так далеко, что даже Слепой не мог их разглядеть, но недостаточно далеко, чтобы они с Ириной могли чувствовать себя в безопасности. Пожалуй, по-настоящему безопасного места сейчас не найти на многие километры вокруг.
Он рывком зашвырнул Ирину на ближайший скалистый выступ. Она охнула от боли и выронила фонарик. Тот не разбился и даже не погас — покатился вниз, мелькая слепящим пятнышком электрического света, выхватывая из темноты то россыпь беспокойно подрагивающих камней, то дрожащий, скрюченный куст, и застрял меж двух камней метрах в десяти ниже по склону. Ирина инстинктивно потянулась за ним.
— Некогда! — крикнул Глеб, влезая следом за ней на скальную полку и подталкивая испуганную женщину еще выше.
Ужасный шум, волной катившийся сверху, надвинулся, вырос до неимоверных размеров, без остатка поглотив все остальные звуки. Скала сильно вздрогнула, когда многотонная масса воды, грязи, камней и растительного мусора с разгона ударила в нее, норовя опрокинуть. Узкий каменный уступ ударил Глеба по ногам; Глебу даже почудилось, будто камень выгнулся дугой, как спина норовистой лошади, пытающейся сбросить седока. Он вцепился одной рукой в корявый корень замеченного несколько минут назад куста, прилепившегося к отвесной стене, а другой — в едва заметную трещину, и распластался по скале, прижав к мокрому шершавому камню Ирину, заслонив ее своим телом и отлично понимая при этом, насколько призрачна такая защита.
В следующее мгновение тысячетонная масса жидкой грязи, вырвавшись из узкого каменного жерла ущелья, заполнила русло ручья, взметнулась кверху невидимой в темноте косматой волной, вздыбилась, круша и размывая склоны, захватывая с собой тонны земли и щебня, рухнула с плеском, больше похожим на гром, и покатилась вниз, сметая все на своем пути. В течение нескольких бесконечно долгих секунд страшная сила тянула и толкала Слепого, силясь оторвать его от скалы и увлечь за собой, а потом она отступила, оставив ощущение пустоты и легкости в мокром, избитом теле.
Глеб разжал пальцы, выпустив наполовину выдранный из щели в скальной стене куст, и оглянулся. Он по-прежнему хорошо видел в темноте, но то, что он разглядел внизу, позади себя, заставило его пожалеть о своих необычных способностях: по правде говоря, этого лучше было не видеть.
Каменистое русло ручья, шедшая вдоль него тропа и большая часть каменной осыпи, по которой они с Ириной карабкались в течение получаса, исчезли. Теперь на их месте бесновался бурный поток, и даже в темноте Глеб видел, что это не вода, а жидкая грязь, по консистенции больше напоминавшая кисель. На поверхности потока то и дело мелькали вырванные с корнем деревья, нелепо растопырившие искривленные, облепленные грязью, измочаленные ветки. Выветренные скалы не выдерживали ударов этого потока, крошились, обламывались, падали, вздымая фонтаны липких брызг, и, тяжело кувыркаясь, катились, увлекаемые потоком, вниз, к побережью.
— Что это? — перекрикивая рев стихии, снова спросила Ирина.
В рычании, плюханье и треске Глебу послышалось предсмертное ржание оставшихся на тропе, привязанных к кусту и не имеющих возможности спастись лошадей, но это, конечно, только почудилось: он едва слышал собственный голос.
— Сель! — крикнул он. — Это сель!
Тут он вспомнил о турбазе и схватился за карман штормовки, в котором лежала рация. Карман оказался вывернут наизнанку и забит жидкой грязью. Рация исчезла, и фонарь исчез вместе с ней. За поясом осталась ракетница, но патроны, которые лежали в другом кармане штормовки, исчезли.
Он спрыгнул с уступа вниз, на каменную осыпь, от которой осталась только покрытая скользким налетом узкая полоска шириной не более трех метров, и помог спуститься Ирине. Склон под ногами продолжал слегка вибрировать, как будто где-то в кедрах горы работал гигантский дизельный движок. Глеб ждал, что поток вот-вот спадет, но грязевая река никак не иссякала, и он понял, что скопившейся где-то дождевой водой дело не ограничилось: похоже, монолитная каменная чаша горного озера по какой-то причине дала трещину, и теперь ее содержимое беспрепятственно вытекало наружу.
Он машинально полез в нагрудный карман. Сигареты оказались на месте — вернее, то, что от них осталось. В пачке плавала какая-то неопределенная каша из разбухшего табака и раскисшей бумаги, и в этой каше болтались невредимые упругие цилиндрики фильтров. Только теперь до Глеба дошло, что первая волна селя захлестнула его и Ирину по самые плечи. То, что они остались в живых, можно было считать чудом Господа Бога.
— Что делать? — спросила Ирина.
Из-за того, что ей приходилось перекрикивать шум потока, вопрос прозвучал излишне агрессивно, как будто женщина намеревалась затеять ссору, обвиняя своего спутника в нежданно свалившейся на них беде. Глеб знал, что это не так, но отделаться от смутного ощущения вины ему все равно было трудно, Он с отвращением отбросил раздавленную пачку и пожал плечами. Ирина повторила свой вопрос, и Слепой сообразил, что она не разглядела его жеста.
— Ждать до утра, — ответил он и обнял Ирину за плечи. — Больше ничего не остается. Лазить в темноте по горам — нездоровое занятие.
Они тесно прижались друг к другу, чтобы сохранить хоть капельку тепла, и уселись на мокрый камень в двух шагах от ревущего, плюющегося жидкой грязью потока. Сверху продолжал монотонно сеяться холодный дождь, и, чтобы отделаться от назойливой мысли о наступившем всемирном потопе, Глеб стал думать о своем последнем разговоре с генералом Потапчуком — разговоре, который касался участившихся, как перед концом света, стихийных бедствий.
***Перепрыгивая с камня на камень, Удодыч спустился к запруде. Камни были скользкие от дождевой воды и все время норовили вывернуться из-под ног. Низко надвинутый капюшон штормовки сильно сужал поле зрения и, как это всегда бывает с капюшонами, оставался в прежнем положении, когда Удодыч поворачивал голову. Здесь ограниченная видимость грозила, как минимум, переломом обеих ног, и капюшон пришлось откинуть.
Дождь радостно забарабанил по коротко стриженной макушке Удодыча и холодными струйками пополз за воротник. От соприкосновения с разгоряченной кожей струйки приобретали температуру тела и ощущались уже не как затекшая за воротник вода, а как некие мелкие живые существа — например, насекомые, — неторопливо и нахально ползавшие по спине и вызывавшие острое желание почесаться.
По дороге Удодыч немного подвигал лицом, выбирая наиболее приличествующее случаю выражение — подозрительность, хмурая деловитость, официальная строгость, кретиническая приветливость типа «здорово, братан!», — но так и не смог остановиться на чем-то конкретном. Он не знал, кем был человек, с остервенением ковырявший ломом сооруженный им завал, и как с ним разговаривать. В конце концов, Удодыч пришел к единственно правильному, наиболее приемлемому в сложившейся ситуации решению: не вступать в разговоры вообще. Поблизости на многие километры не было ни одного зрителя, ради которого стоило бы разыгрывать спектакль, так что стараться, разводя никому не нужную дипломатию, пожалуй, и впрямь не было смысла. Поэтому бывший прапорщик ФСБ перестал насиловать лицевую мускулатуру, вынул из кобуры пистолет, передернул затвор и спрятал руку с пистолетом в сырой карман штормовки.
Конечно, будь у него винтовка, сейчас ему не пришлось бы мокнуть под дождем и козлом прыгать по скользким камням. Да что винтовка! Даже имея при себе какой-нибудь пожилой «вальтер», Удодыч попытался бы покончить с делом, не выходя из укрытия. Но он имел то, что имел: около пятидесяти метров расстояния, табельный ПМ, из которого было сложно попасть в сарай уже с двадцати пяти метров, и незнакомого кавказца, который изо всех сил старался свести на нет плоды его усилий.
Потом ему пришло в голову, что кавказец мог прийти сюда не один. Возможно, где-то поблизости околачивались его приятели, и тогда то, что намеревался сделать Удодыч, могло выйти ему боком. Бывший прапорщик закусил губу и мысленно проклял все на свете, В последнее время ему хронически не везло: сначала не в меру бдительный лесник, теперь этот тип с ломом… Судьба словно нарочно воздвигала на пути Удодыча все новые препятствия, постоянно заставляя его ходить по краю пропасти: один неверный шаг, и все пропало. Спускаясь по скользким камням к запруде, Удодыч подумал, что удивляться тут нечему: в последнее время его шеф совершенно махнул рукой на осторожность — видно, окончательно уверовал в собственную безнаказанность. Становому всегда удавалось вывернуться из самых, казалось бы, безнадежных ситуаций. Высокий авторитет МЧС, созданный прессой и телевидением буквально из ничего, немало тому способствовал: даже в случаях, когда все выглядело очевидным, никому даже в голову не приходило заподозрить славных парней из спасательной службы. Да их, по большому счету, и не в чем было подозревать: они действительно честно выполняли свою нелегкую работу, рискуя при этом собственными жизнями и творя чудеса. Они всегда оказывались рядом, когда в них возникала нужда — шли в огонь, прыгали в ледяную воду, лезли в горы, разбирали завалы, на руках выносили потерпевших.
