Лев Пучков - Пасынки Джихада
В общем, устроились. Я дал команду говорить шёпотом и предупредил, что, если кто-то хлопнет дверью, будет немедленно зарезан на месте. Касалось это в основном Руденко, бойцов моих предупреждать не надо. Я намеренно демонстрировал полковнику его полную «свободу», чтобы он раньше времени не всполошился. О том, что он попытается удрать, я не волновался — товарищ теперь привязан ко мне незримыми узами, которые прочнее любых стальных тросов. Хорошо, что полковник зажиточный да семейный. Например, на такого, как я — круглого сироту и совершенно одинокого по жизни, в такой ситуации влиять невозможно. Такого надо сразу валить.
Да, зачем нам нужен полковник? Как заложник он не котируется, потому что уже наверняка в розыске. По той же причине его нельзя использовать как парадную вывеску… А, ладно, об этом чуть позже. Давайте быстренько разберёмся по ночёвке и пошлёпаем дальше, у нас ещё дел невпроворот.
Единственное, что меня беспокоило — это даги в багажнике. Ведут они себя на удивление послушно для кавказских мужчин, потому что до сих пор находятся под впечатлением от произошедшего на их глазах убийства. Не сомневаются, что при случае мы с лёгкостью поступим с ними точно так же. Но они ребята не мелкие, а в багажнике очень тесно и неудобно. Руки у них скованы за спиной, если до утра не вытаскивать — непременно околеют. Надо доставать каждые два часа, заставлять разминаться, кровь разгонять. Ребята наверняка за это время очухаются, придут в себя. Может шум получиться: или возмущаться будут, бунтовать, или вообще могут напасть, если уж совсем припечёт. Не пробовали лежать вдвоём с кем-нибудь в багажнике? При нулевой температуре, в скрюченном положении, когда даже ногой пошевелить нельзя? Вроде бы чего такого, да? А у меня был случай, примерно при аналогичных обстоятельствах (только чуть теплее было, градусов на двадцать). Товарища держал в багажнике, часа полтора. Так ему не в пример комфортнее было: багажник «Волги», он там один лежал. То ли я располагал не всеми данными и у него на самом деле была клаустрофобия, то ли не учёл чего… Короче, у него за полтора часа до того фаза съехала, что он начал грызть зубами железо и бросился на меня с напарником, едва мы открыли багажник. Дрался, как смертельно раненный зверь, пришлось валить, хотя товарищ был очень нужный. Что поделать: человек, доведённый до крайней степени отчаяния, становится неуправляемым, подчинить его в этой ситуации можно только смертью.
Я не стал дожидаться непредсказуемого поведения со стороны наших пленных: мы с Ильясом достали их, дали подвигаться. Пока они разминались, я провёл с ними краткий инструктаж. Убивать мы вас не собираемся: если бы хотели, сделали бы это ещё в дивизии. Думаете, большое удовольствие с вами возиться, таскать за собой? Просто не хочется брать грех на душу, убивать братьев по вере, которые ни в чём не виноваты. Отпустить сразу, прямо сейчас, не можем. Не маленькие, не надо объяснять, что такое случайные свидетели. Завтра, как рассветёт, мы выберемся из города, высадим вас на трассе и уедем. Тогда вы для нас уже будете не опасны. Это понятно?
Они в ответ согласно замычали.
Очень хорошо. Тогда нужно потерпеть. До рассвета придётся мучиться в багажнике. Будем выпускать каждые два часа, «на прогулку». Вести себя надо тихо, шуметь нельзя. Если они дают слово мужчин, что разговаривать будут только шёпотом, мы избавим их от кляпов.
Они опять согласно промычали. Ильяс вытащил тряпки, которыми заткнул им рты, они немного отдышались, потом один спросил: а кто мы по нации?
Это правильный вопрос. Я дважды говорил, что мы с ними братья по вере, а мы того… ну, в общем, больно уж на русских похожи!
— Мы башкиры, — сказал я.
— Понятно, — тот, кто спрашивал, судя по всему, был удовлетворён таким ответом. Естественно! Я бы посмеялся, если бы кто-нибудь из них знал башкирский.
— Мы моджахеды, — завершил я свой короткий спич. — Мирное население не трогаем, чисто военная акция. Просто вы случайно попали. Немного потерпите, я знаю, горские мужчины очень выносливые и мужественные, ночь в багажнике для них — не проблема.
— Хорошо, мы не подведём, — заверил тот, что спрашивал — он, видимо, был старшим. — Вообще, мы могли бы на улице всю ночь стоять…
— Не надо стоять, — жёстко ответил я. — Спорить тоже не надо. И помните: мы, хоть и военные, но, если вы будете угрожать операции, придётся вас убить. Будет очень жаль, если у вас не хватит терпения каких-нибудь несколько часов полежать в багажнике…
В общем, разобрались с пленными. Размялись они, тихонько залезли обратно, устроились поудобнее, насколько это было возможно. Тоже сказанули — на улице они могут стоять! Делать нам нечего, всю ночь не сводить с них глаз и провоцировать ситуацию, в которой придётся идти на крайние меры. Пусть полежат, затекут как следует. Когда человек пару часов обездвижен, ему надо потом как минимум минут пятнадцать разминаться, чтобы обрести годные для борьбы физические кондиции.
Между тем поисковая активность в городе набирала силу. Отовсюду слышны были вопли милицейских сирен, кто-то в разных местах сердито орал в мегафон, судя по командам, кто-то нарезал участки вспомогательным подразделениям военных, выделенным для патрулирования совместно с милицией… По соседней с пустырём улице несколько раз прокатились машины с мигалкой, останавливались в начале переулка, в котором мы недавно стояли, светили фарами… А по пустырю, со стороны периметра дивизии, мерно гуляли мощные лучи прожекторов, прощупывая каждый квадратный метр открытого пространства…
Город был взбудоражен. Город горел желанием немедля отловить негодяев, покусившихся на его покой. Мы сейчас этого не видим, но я знаю, что в настоящий момент в городе и окрестностях кипит напряжённая работа. Ходят, ездят, патрулируют, хватают всех подозрительных, тормозят на трассе, проверяют жилой сектор… Перемещаться нам сейчас было бы равносильно самоубийству. По опыту знаю: так будет до самого утра, до серого рассвета, когда ночные труды окончательно вымотают военных и стражей порядка и на всех навалится апатия. В этот момент можно (вернее — нужно) перемещаться.
Мы стояли в мёртвой зоне. Понимаю, что это понятие весьма расхожее, но в данном случае оно как нельзя более уместно. Органы знают, что дивизия прочесала свои подступы, каждый дюйм вокруг себя пронюхала собаками, выставила усиление, которое готово стрелять во всё, что движется, и по сути ловить тут нечего. А дивизия знает, что органы патрулируют окрестности (обычно для этого им даже солдат выделяют — когда случается ситуация наподобие нашей), перекрыли все дороги и всё у них под контролем. На совместных оперативных совещаниях органы и военные распределяют между собой зоны ответственности. Составляют специальный документ — такой совместный план действий при ЧО (чрезвычайных обстоятельствах) на все случаи жизни…
Но, как ни планируй, обязательно найдётся клочок земли, который выпадает из всех зон ответственности. Типа коридора на узле связи, который до того ничейный, что там замок на дверь поставить некому.
Вот этот клочок как раз и есть мёртвая зона, до которой ни у кого руки не доходят. Такая зона существует всегда. Она, как правило, не одна, бывает несколько таких зон, остаётся лишь правильно вычислить, где они находятся. Умение это основано на личном опыте и знании методики организации оперативно-розыскных мероприятий, которые Система предпринимает в каждом конкретном случае. Видите, опять всё упирается в мою прошлую принадлежность к Системе. Как ни крути, это очень полезная штука.
Вот поэтому командир группы я, а не Ильяс. Если бы сейчас тут действовал целый батальон таких Ильясов, их, скорее всего, давно бы вычислили и уничтожили…
Посидели мы некоторое время, «обжились», Руденко немного пришёл в себя и попробовал малость права покачать. Дайте, мол, мне мой телефон (один из трёх, что в сейфе лежали, я при нём их перекладывал в барсетку), я хочу позвонить, удостовериться, что с моей семьёй всё в порядке.
Поскольку с небесами у нас мобильной связи ещё нет, я решил не огорчать товарища и изобразил недоумение: он, что, не знает, что при таких грандиозных поисковых операциях чекисты пеленгуют все телефонные разговоры?
— Потерпи, полковник. Утром будешь дома, без всякого телефона, лично пообщаешься с семьёй.
— Думаешь?
— Чего тут думать? Уверен! До утра как раз всё рассосётся…
Руденко согласился и почти сразу успокоился: так же быстро, как и всполошился. Интересно, вроде бы полковник, большой уже, а такой тугодум… Ему до сих пор и на ум не пришло, что он, может быть, давно в розыске! И если кто и сидит у него дома, так не мои гипотетические бойцы, а суровые ребята в форме и бронежилетах шестого класса защиты.
Вот вам инерция мышления. Полковник видит ситуацию со своей позиции и почему-то считает, что его коллеги, которые сейчас организуют розыск, считают точно так же. То есть, что его, невинную жертву, какие-то злобные даги-террористы (скорее всего, «концы» привяжут именно к ним, больше просто не к кому) вывезли не пойми куда, предварительно заколбасив восемь человек на узле…
