Анна Данилова - Шоколадный паж

– Значит, Николаиди исключается…

– И тот факт, что он каждое лето приезжает сюда из Греции, разве не указывает на то, что ему нечего бояться? Хотя я уверен, что прокурора подмазали, чтобы он «забыл» об этом деле.

– Получается, что я, помогая Сергею бежать, сама же все испортила? И сделала так, чтобы все поверили, будто убийца – он? Но я думала тогда иначе, я была уверена, что из тюрьмы только один выход – побег. Я действовала сгоряча, я хотела ему помочь, я даже украла ради него деньги!

– Да все понятно… Успокойся.

Раздался телефонный звонок. Кайтанов взял трубку.

– Мы нашли не только пулю, но и сам пистолет… – услышал он голос Руденко. – Редкий, китайский, с глушителем…

– Пистолет? И где же?

– Рядом с домом, стрелявший выбросил его из окна подъезда. Еще перчатка, резиновая, а на ней пятна крови… Я отправил на анализ… И послал факс Гришину в Москву, хочу сравнить…

– Что сравнить?

– Потом объясню… Вы мне лучше скажите, дозвонились хотя бы до одного из этих мужиков? Что вы решили?

– Вечером, если получится, встретимся с Гуртовым и Красновым у Николаиди… представляете, он, этот Николаиди, в Саратове. Я перезвоню обязательно…

Кайтанов пошел на кухню приготовить что-нибудь поесть, а Валентине наказал дожидаться звонка Гуртового. Он видел, в каком она находилась состоянии, но не мог заставить себя проявить внешне хотя бы тысячную долю тех чувств, которые еще недавно составляли основу их идеального, как он считал, брака. Он как мужчина, как муж был уничтожен. Унижен. Но понимание этого приходило постепенно, очень медленно, как бы оттягивая страшную минуту ощущения полной раздавленности и бессмысленности всей его жизни. Стоя у плиты и глядя, как булькает в сковороде розоватая масса тушеного консервного мяса, он мучительно искал в себе те силы и те принципы, с помощью которых ему удалось бы вернуть веру в человека, так жестоко предавшего его, но не находил! Валентина оказалась оборотнем, чудовищной лгуньей, женщиной, легко переступившей те нравственные барьеры, которые ни при каких обстоятельствах не переступил бы сам Кайтанов. Он всегда грешил тем, что постоянно сравнивал чужие поступки с собственными и все примерял на себя. Предположить сходную ситуацию он не мог. Он расставался с женщинами таким образом, что ни одна из них не была способна вот так навязчиво преподнести себя и тем более посметь занять место его законной жены. И уж если бы какая-нибудь особа вдруг вздумала претендовать на него, то он бы сумел ей дать от ворот поворот.

Он даже дошел в своих рассуждениях до того, что представил себе существование двух Валентин: одну – из его прошлой жизни (с тем же накалом страсти и любви, что всегда отличал их отношения), другую – ту Валентину, о которой узнал всю правду.

И получилось нечто странное и болезненное – он был одинаково привязан к ним, а потому не знал, кого предпочесть. Он успокоился лишь после того, как понял, что двух Валентин не существует, а потому все его мысли и чувства – сплошные фантазии, которые ничего, кроме вреда, принести не могут. И если допустить, что Валентина одинаково страстно и нежно относилась к своим двоим мужьям и поэтому не могла одного предпочесть другому, то это лишний раз указывает на то, что Кайтанов в ее жизни занимал не исключительное место, а лишь временное, быть может, заполняя собой брешь, образовавшуюся после ее разрыва с Либиным. А раз так, значит, он не должен позволять себе относиться к Валентине как прежде. И если следовать логике, то и страдать из-за той женщины, для которой он сейчас готовил обед, не следует. Ведь это совсем другой человек. Но тогда где же та Валентина? Умерла? Боль потери ведь еще сильнее…

Он очнулся, когда услышал телефонный звонок. Замер и прислушался. Валентина разговаривала с Гуртовым. И, судя по обрывкам слов, они договаривались на семь часов вечера, она записывала адрес Николаиди… Делала вид, что не знает, хотя список адресов, продиктованный Руденко, лежал у нее перед глазами. Вот и хорошо. Возможно, сегодня вечером что-нибудь прояснится.

Когда он, вытирая руки, вошел в комнату, Валентина сидела в кресле с лицом ярко-розового цвета. Возможно, у нее поднялась температура или она испугалась предстоящей встречи, и кровь бросилась ей в лицо от нехороших предчувствий…

– Ну что? Договорились?

– Да, сегодня в семь. Ты будешь звонить Руденко?

Она разговаривала с ним как с совершенно чужим человеком. Словно и не было двух лет невероятного, головокружительного счастья, пронизанного звуками ночного любовного шепота, откровенных признаний, взаимных ласк…

– Да, я буду звонить Руденко, но сначала я хотел бы спросить у тебя: ты сможешь сейчас поехать со мной к Иноземцевой?

Что я делаю здесь, в этом городе, какое мне дело до той девушки, которая умерла от перитонита ? Даже если я узнаю, кто помог ей умереть, то что изменится? Неужели этот человек как-то опасен для Валентины?

Зачем ему было ломиться к ней сегодня утром ? Что руководило им, когда он стрелял в Иуду? Безумие? Он безумен?

Он даже не слышал, что ответила ему Валентина. Ей пришлось повторить:

– Да, я и сама хотела бы увидеться с ней и задать ей пару вопросов… Думаю, что теперь, когда Либин мертв, она не посмеет мне солгать…

– Тогда давай перекусим и поедем. Воспользуемся машиной Иуды, будем надеяться, что нас не остановят… Как ты думаешь, нам хватит на обед и сборы часа?

– Да, конечно… – Она поднялась с кресла, выпрямилась, провела руками по животу и тяжело вздохнула.

«Да, не такой представляла она себе последнюю неделю перед родами», – подумал Кайтанов и почувствовал неприятную дрожь где-то под ребрами.

Ирина Иноземцева была очень удивлена звонком Оси Краснова. Сообщение о смерти Либина она восприняла как удар. И несколько секунд стояла ошарашенная, не в силах ответить Краснову. Она видела себя в зеркале: высокая стройная суховатая женщина с бледным лицом и вишневыми губами. Черные длинные волосы, черные изломанные брови и ярко-голубые глаза. И все это когда-то принадлежало красивому парню – Сергею Либину. Он наматывал эти волосы на кулак и, шепча ей на ухо горячие бесстыжие слова, которые распаляли их обоих, обнимал ее до хруста в костях. И ей нравились эти объятия, его голос, его жаркое дыхание и запах его влажной, солоноватой на вкус кожи. Она и сама не могла понять, как случилось, что его место в постели все чаще и чаще стал занимать Жора Игудин, не менее красивый и даже более сильный в физическом плане молодой мужчина, который к тому же еще был при деньгах.

Вспоминая события пятилетней давности, когда она, замужняя женщина, обманывая порядочного и ничего не подозревающего мужа, встречалась сразу с двумя любовниками, Ирина испытывала чувство, скорее напоминающее все же стыд, чем нечто другое, что в те годы подогревало ее уверенность в себе и свидетельствовало о ее сексуальности и внешней красоте. Но тогда, казалось, сама судьба вела ее к сладкой и живущей в крови, как наркотик, радости измены: умерла родственница, оставившая ей маленькую квартирку в центре города, где можно было спокойно встречаться с мужчинами, а мужа повысили в должности, и он зачастил в командировки. Случайно познакомившись у своего старинного приятеля Миши Николаиди с Либиным и Игудиным, она позвонила Сергею и обратилась к нему с каким-то пустяком, после чего они и начали встречаться, а уж потом, когда Либин куда-то уехал на месяц, черт дернул ее позвонить Игудину, который только, казалось, и ждал ее звонка… И вот здесь-то она и почувствовала всю разницу в общении с Сергеем и с Жорой. У Жоры, в отличие от Либина, всегда были деньги, которые он щедро тратил на Ирину, покупая ей дорогие духи, предметы роскоши, и только потом, когда их отношения стали более близкими, стал давать ей просто деньги. А у Либина спустя три года с их первой встречи начался роман с некой Валентиной. Казалось бы, что особенного в том, что Либин вздумал жениться? Тем более что у Ирины, кроме Либина, всегда под рукой, что называется, был Игудин. Но Ирина, уже успевшая привыкнуть к Либину и считавшая его почти своей собственностью, не могла вот так, без крови, отдать какой-то девчонке своего молодого любовника. Ревность расцвела в ней пышным цветом и дала всходы: ей захотелось поделиться своей болью с Игудиным, и очень скоро она сделала его, соперника Либина, своим союзником, натравив против Либина и используя его как оружие в борьбе за Сергея. Она не знала что, обратясь за помощью к Жоре, она тем самым оказала ему великую услугу, развязав руки и позволив ему действовать любыми способами, лишь бы разлучить Сергея с Валентиной.

Откуда было ей знать, какие отношения до этого связывали Либина с Игудиным, если в течение трех лет, что она встречалась с обоими, ей ни разу не пришла в голову мысль, что они, прекрасно зная о существовании в ее жизни друг друга, превращали каждое свое свидание с ней в возможность продемонстрировать свои качества соперников и доказать свое превосходство друг перед другом. Что касается соперничества вообще, то Либин и Игудин росли вместе, в одном дворе, ходили в одну школу и учились в одном классе. Но если природа наделила Либина талантом и множеством способностей, не считая красивой внешности, то Игудину, скованному, казалось, от рождения разного рода комплексами, всего приходилось добиваться огромным трудом, терпением и потом. Если Либин блистал своей памятью и ему ничего не стоило выучить любое стихотворение буквально за четверть часа и прочесть его на уроке с легкостью гения-самородка, то Игудин учил стих несколько часов, декламируя его дома перед зеркалом до отвращения к самому поэту, сочинившему эту словесную абракадабру. То же самое относилось и к точным наукам, где Либин все схватывал на лету и дома лишь небрежно просматривал текст в учебнике, в отличие от Жоры, стены комнаты которого были сплошь увешаны сделанными им самим наглядными таблицами для лучшего запоминания формул, как математических и физических, так и химических, системы координат и даже таблицы Менделеева. Либин был прекрасно развит физически, быстро вырос и делал успехи в легкой атлетике. Игудин же, внутренне восхищаясь Либиным, был невысок, неловок, неповоротлив и с тринадцати лет страдал от прыщей (у Сергея, кстати, всегда была гладкая нежная кожа). Но какие бы витамины Жора ни принимал, сколько бы пивных дрожжей ни пил, его лицо напоминало минное поле с розовато-малиновыми блестящими бугорками с желтыми головками готового прорваться наружу гноя… И лишь к десятому классу Игудин внешне изменился – его перестали узнавать даже знакомые. Во-первых, он догнал своих одноклассников в росте, его тело быстрыми темпами приобретало черты и формы мужественности и физической силы, а лицо чудесным образом очистилось от подростковых высыпаний и стало гладким, как у женщины. Он стал красив настолько, что у него случился маленький, но очень бурно переживаемый им роман с учительницей по химии – Ларисой Владимировной, худенькой рыженькой девушкой, затащившей своего породистого ученика прямо с апрельского субботника, с солнечного школьного двора, наполненного детским визгом и суетой, в прохладную лаборантскую с жесткой кушеткой, обтянутой дерматином… Они позже встречались несколько раз у Ларисы Владимировны дома, пили чай, вино, она угощала красного от волнения Жору яблочной шарлоткой, после чего раздевалась сама и раздевала его, ставила рядом с собой перед зеркалом и объясняла, что настоящий мужчина не должен стесняться своей наготы, а тем более проявления желания, что ему надо гордиться тем, чем одарила его природа. Слышать такое из нежных уст своей первой возлюбленной Жоре было все равно что купаться в меду. Он даже хотел жениться на Ларисе Владимировне и подумывал о том, где бы ему для начала взять денег на то, чтобы иметь хотя бы возможность покупать ей цветы, ухаживать за ней по-настоящему.