Евгений Сухов - Государственный преступник

— Очень приятно, — протрубила дама.

— А это, — сделал Павел Аполлонович жест в сторону дамы, — Епихария Алексеевна Шитникова, вдова и моя хозяйка, у которой я нынче снимаю квартиру.

— Весьма, весьма, — улыбнулся Слепнев, с легким поклоном пожимая пальцы вдовицы, поросшие жестким рыжим волосом.

— Вы к нам прямо из-за границы? — пробасила Шитникова, изобразив на лице вежливую улыбку и прищурив глаза, отчего стала похожа на китайского болванчика.

— Не совсем чтобы прямо, — ответил Александр Александрович. — Я еще побывал в Петербурге и Москве у наших общих с Павлом Аполлоновичем знакомых, и они попросили меня кое-что передать вашему постояльцу, — он многозначительно посмотрел на Рывинского, — tet-а-tet. Да и у меня есть к Павлу Аполлоновичу кое-какое дельце.

— Кхм, кхм… Епихария Алексеевна, — правильно понял нежданного визитера Рывинский. — Не могли бы вы оставить нас с господином Слепневым наедине?

— Да ради бога, — снова вымучила из себя улыбку Шитникова и поднялась с кресла. — Я пока велю приготовить чай.

Как только она затворила за собой двери гостиной, Рывинский взорвался:

— Как вы могли заявиться прямо ко мне? — воскликнул он, брызгая слюной. — За мной следят!

— Ну, насколько мне удалось убедиться, за вами никто не следит, — спокойно парировал гость. — И не надо разговаривать со мной в таком тоне.

— Прошу меня извинить, — мгновенно изменился в лице Павел Аполлонович, уколовшись о взгляд гостя, пронизывающий ледяным холодом даже через затемненные стекла пенсне. — И все же вы могли бы как-нибудь предупредить меня о нашей встрече. Через третьи лица.

— Уж не через поручика ли Пушкарева? — с язвочкой в голосе спросил гость.

Рывинский открыл было рот, но промолчал. Поручика Пушкарева он считал одним из своих замечательнейших приобретений и лично провел его вербовку в члены тайной революционной организации. Блестяще исполнив несколько поручений Рывинского, Пушкарев, как слушатель Академии Генштаба, обещал стать со временем весьма полезным и деятельным функционером организации и был познакомлен с самой ее головкой. А потом, по приезде в Средневолжск жандармского полковника Мезенцова, полиция арестовала мещанина Сруля Клауса, любимого ученика Чернышевского по саратовской гимназии, подпоручика Ромуальда Станкевича и аптекаря Эраста Гельмана, заведение коего на Воскресенской улице в собственном доме служило одной из явочных квартир. Под подозрение попали лекарь Фридель Бургер, доктор Лейзор Гросс, ксендз Галимский, несколько студентов Императорского университета и сам Рывинский. Оказалось, что Пушкарев написал шефу жандармов князю Долгорукову рапорт об обществе заговорщиков в Средневолжске, где назвал некоторые фамилии и по пунктам изложил план действий злоумышленников. Об этом ему поведал в записке, написанной симпатическими чернилами и доставленной специальным курьером, сам член Петербургского революционного центра Михаил Серно-Соловьевич. За Рывинским, по предписанию губернатора Козлянинова, было установлено наблюдение как за фигурантом, «имеющим сношения с подозреваемыми лицами в злонамеренном предприятии». Павел Аполлонович вовремя это заметил, стал крайне осторожен, и полицмейстеру барону Дагеру только и оставалось, что писать в своих докладах о надзоре за Рывинским крайне огорчительную для него фразу: ничего дознать не удалось.

— Кстати, Павел Аполлонович, не подскажете, где ныне обитает сей патриотический поручик? — прервал размышления Рывинского Александр Александрович.

— Где проживает, не знаю, но имею сведения, что он посещает одну молодую особу едва ли не каждый день.

— Вот как? — заинтересованно спросил Слепнев.

— Именно так, — ответил Рывинский, стараясь не смотреть гостю в лицо. — Ее зовут Амалией Викторовной Колычевой, и проживает она в собственном доме в Кошачьем переулке.

— Где это?

— От Рыбнорядской площади вверх. Третий дом по левую руку, — пояснил Павел Аполлонович, по-прежнему не глядя собеседнику в лицо. Вот так же два года назад, сидя в отдельном кабинете кондитерской Германа и избегая смотреть собеседнику в лицо, он сообщил человеку в пенсне с синими стеклами два адреса, после чего вдруг скоропостижно скончался вице-губернатор статский советник Михаил Иванович Калинов, и прямо на улице замертво упал пораженный сердечным ударом губернский прокурор Иван Федорович Нечаев. В столице были включены некие тайные механизмы, после чего средневолжским вице-губернатором был назначен устраивающий Петербургский революционный центр коллежский советник Модест Маврикиевич Кониар, а губернским прокурором и вовсе поляк Август Казимирович Жизневский. Сии господа подтянули к себе поляков из высланных и сочувствующих. Столоначальником губернского правления стал Яцек Поступальский, письмоводителем канцелярии губернского прокурора — высланный из Польши за участие в Варшавском мятеже титулярный советник Яков Просвирский. В младшие помощники правителя канцелярии губернатора по протекции Кониара были приняты по их прошению губернские секретари Кир Лепоринский и Изя Флеринский, также высланные в Средневолжск из Варшавы после разгона правительственными войсками демонстрации на Замковой площади 15 февраля 1861 года, благо управляющим экспедицией о ссыльных был родственник главного фрондиста Царства Польского маркиза Сигизмунда Гонзаго-Мышковского надворный советник Александр Миретц. Нарочитую сумятицу и неразбериху вносили в дела канцелярии губернского присутствия секретари Яндашевский и Троицкий, мутил воду и тайно саботировал дела строительной и дорожной комиссий коллежский секретарь Лев Казимирович Хрщеневич. Вместе с чиновниками особых поручений при Казенной палате Жорой Беликовичем и Илюшей Альсоном запускал руку в государственную казну ее председатель — его превосходительство действительный статский советник и кавалер Иван Фриделевич Гжелинский, а губернская почтовая контора возглавлялась ярым ненавистником «московитов» Аркадием Аполлоновичем Домбровским, тайным засланцем польского Центрального национального комитета. И подымись ныне в Средневолжске мятеж или даже студенческая буча вроде той, что случилась два года назад, многие службы в городе оказались бы искусственно парализованы, — заговор готовился тщательно и долго. Все это крайне пугало Рывинского, и он даже приготовил для себя фальшивый паспорт, дабы когда запахнет жареным, скрыться из города и более сюда уже никогда не возвращаться.

— Благодарю вас, — раздумчиво произнес Александр Александрович, тоже не глядя на Рывинского. — Вы, впрочем, как и всегда, владеете интересующей нас информацией. А эта ваша хозяйка, — повел он головой в сторону двери, в которую вышла Шитникова, — она что, андрогин?

— Это не ваше дело, — резко ответил Павел Аполлонович, бросив на собеседника негодующий взгляд.

— Ошибаетесь, сударь, — возразил ему Слепнев. — Все, что касается вас, это наше дело. Не забывайте, что вы принадлежите нам со всеми вашими потрохами. Так она… или он — муже-женщина?

— Ну и что? — воскликнул Рывинский. — Почему это вас заботит?

— Нас заботит все, что связано с вами, я уже имел честь только что сказать вам об этом. И не кричите, пожалуйста, нас могут услышать…

— Я не кричу.

— Впрочем, это ваше дело, с кем вам жить. Мы просто должны знать об этом.

Рывинский выглядел оскорбленным:

— Ну, теперь знаете, и что дальше?

— Ничего. Просто, насколько мне помнится из греческой мифологии, сын Гермеса и Афродиты Гермафродит был очень красив, чего не скажешь о вашей хозяйке.

— Она красива внутренне, — недовольно буркнул Рывинский.

— А-а, — насмешливо протянул Александр Александрович, — ну, тогда все в порядке. В университете вас еще не восстановили? — вдруг спросил он.

— Нет, — коротко ответил Рывинский.

— А что же профессора Григорович и Шпелевский? Последний многим нам обязан и мог бы содействовать вашему возвращению в alma mater, — заметил Александр Александрович.

— Семен Михайлович заболел новой любовию, — без тени иронии ответил Павел Аполлонович. — Ему теперь не до меня.

— И кто же его новая пассия? — хмыкнул гость.

— Студент Урбанович. Два года назад он пришел из рекрутчины и нынче заканчивает университетский курс. Профессор снимает у него квартиру в Ново-Горшечной улице.

— Этого Урбановича забрили в солдаты за мужеложество? — Слепнев брезгливо поморщился.

— Только за попытку, — возразил Рывинский. — До чего же Россия все же не демократическая страна.

— Да, действительно, — не без иронии произнес Александр Александрович. — Однако я вам скажу, городок у вас тот еще. И как вы друг друга только находите?

— Ну…