Валериан Скворцов - Укради у мертвого смерть

Вместе вслушались в затихавший треск пулеметов. Взры­вов не доносилось. Бой катился на убыль.

Кули сноровисто выбивали пробки в носовых и кормовых развалах кренившейся на борт джонки. Луна высвечивала чурбаки, смываемые с нее течением. Кажется, железнодо­рожные шпалы. Ворованные, конечно. Скольких пущенных на распыл жизней стоили просмоленные чушки, походив­шие на фантастических обитателей болот, высовывающих на поверхность лоснящиеся плоские спины?

Бруно, кряхтя, сел на сырую траву, закинув «Мате» за спину.

—     Ты ведь сержант, я вижу, — сказал ему Лин Цэсу. — Значит, можешь достать пенициллин?

Спустя много недель Бруно, конечно, разобрался, что на­тянуто-лживая улыбка бандита — застывшая гримаса отвер­девших мускулов. Кончики рта тот держал приподнятыми, наверное, и во сне. На деле же, растягивая губы или выдав­ливая привычное «ха-ха», он не улыбался и не смеялся. По­добная расхлябанность была бессмысленной роскошью в его жизни...

Но это еще предстояло узнать.

—     Сколько же ты платишь за пенициллин? — спросил Бруно.

— Двадцатикратная цена... Если упаковок больше полуто­ра тысяч, двадцатипятикратная.

—   Тридцати, — сказал Бруно.

Он сбывал консервы, напитки, сигареты и лекарства на рынке из запасов, остававшихся после получения довольст­вия от убитых и убывших по ранению, сливал бензин и технические масла. Но на пенициллин цен не знал. Поэтому решил придерживаться главного правила спекулянтов: за­прашивать, пока чутьем не уловишь — ниточка, на которой висит интерес покупателя, истончилась, дальше обрыв.

—   Согласен. Но доставка твоя, сержант.

Над затонувшей джонкой закручивалась воронка, в кото­рой судорожно выгребала лапками крыса, всплывали и тону­ли обрывки рогож, сопревшие корзины, щепки. Бруно до­стал из брезентовой кобуры кольт.

—  Подойдите! — крикнул китаец кули. — Рассчитаемся и разойдемся...

Над полями, в той стороне, где шел бой, поднялись три зеленые ракеты, которые означали, что маркиз заполучил «шишку». Потом пошли две красные и снова зеленая: общий сбор, пленных не брать, собирать раненых.

Бруно стрелял левой, с той стороны, с которой на корточ­ках восседал Лин Цэсу. Китаец ухом не повел, когда ровными интервалами грохнуло три раза у щеки.

Выглядело , будто кули прикончили Суана, а Бруно — кули. Их оружие он побросал в мешок, где лежал пакет с деньгами.

—    Приедешь? — спросил бандит.

—   Могу.

—   Привезешь сколько сказал?

—   Куда и когда?

—   Канал У Кэй в Шолоне, мостки возле паровой мельни­цы. Спросишь господина Клео. Это я... Любой четверг с пяти до шести вечера.

—   Бандитское время. Закат...

—   Я сказал.

Бруно обхватил партнера левой рукой. От китайца несло тиной. Правой вытянул из-за его спины солдатский кольт, который по бандитской манере был под рубахой за поясом. Отшвырнул далеко в воду. Сказал:

—   Все. Иди.

—   Зачем вернул, а теперь выбросил?

Бруно постарался натянуть улыбку в манере нового пар­тнера, по-французски воспроизвел китайскую поговорку:

—   Жизнь прекрасна, а боги отлучаются порою, и прихо­дится надеяться на себя и никому не верить. А?

Их смех, пока они расходились по осыпавшейся под но­гами тропе, звучал некоторое время вместе, а потом каждый слышал только свой собственный.

За Меконгом, на востоке, занималась заря. На околице деревни, где вповалку спали легионеры, в камфорных и тамарисковых деревьях путалась синеватая дымка парного рассвета. Ветер разносил трупную вонь, запахи тины, рыбно­го соуса и гари.

Лейтенант де Биннель докладывал по радио о «шишке», который, связанный проволокой, сидел на корточках. Две женщины из деревни крутили педали движка, питавшего рацию. Вьетнамки заплевали землю жвачкой. Связист кле­вал носом, машинально твердя им: «Крутите, крутите...»

Маркиз сделал жест Бруно, чтобы подошел. Бруно скоро­говоркой доложил: некоторые лодочники при джонке разбе­жались, трое убиты, переводчика потерял, захвачено три кольта.

Де Биннель прикрыл микрофон ладонью. Под глазами над белесоватой щетиной темнели коричневые полудужья. Симптом курильщика опиума.

—    Груз?

—    Затоплен в протоке бандитами перед бегством.

Маркиз принялся выкрикивать данные кому-то в Сайго­не.

Бруно лег на траву. И будто перехода между явью и сном не было... Он стоит в проеме отодвинутой двери самолета, внизу — чудище с оленьими рогами и выдавленными из орбит глазами. Рыбья чешуя лоснится на змеином теле, ла­пы тигра скребут орлиными когтями. Из пасти исторгаются огонь и вода. Бруно пятился, пытаясь вдавиться назад в «дакоту», но стоявшие за спиной старухи, изготовившиеся к прыжку, подпирали, кивали черными тюрбанами и улыба­лись кровоточащими от бетеля губами. Подолы «ао-зай» — платьев с разрезами до бедер — трепало над оливковыми галифе пехотинцев, которые они надели вместо традицион­ных черных штанов. Из-за старух пытался пробраться в бе­лом легионерском кепи маркиз, который кричал:

—   Боишься? Прыгай! Настоящий дракон из пагоды Тыа Онг чешуи не имеет...

И добавил, заходясь в истерике:

—    Да что такое! Сержант! Двигайтесь! Поднимайте лю­дей...

Лейтенант стоял над ним, расставив кривоватые ноги, вокруг которых ветер винтом завивал широченные штаны десантника с комками засохшей серой грязи на коленях.

Желтоватая с прозеленью жижа канала У Кэй лениво тащила в реку Сайгон отбросы, размокшие картонки, корич­невую пену со щепой и соломой, пятна мазута. С перил деревянного моста, меся воздух ногами, с визгом кидались в воду голые дети. По доске, перекинутой с набережной на джонку, семенили, горбясь под мешками с зерном, кули с синими венами на коричневых икрах. Через двадцать минут, которые Бруно Лябасти простоял у моста, нависнув над во­дой радиатором грузовика «дженерал моторс» с товаром для Лин Цэсу, джонка, став легкой, уже показывала подернутую слизью обшивку подводной части.

Над паровой рисорушкой, в приемный люк которой сбра­сывались мешки, стлался едкий дым, сползавший к воде. Вокруг теснились лавки, чайные и забегаловки, где ничем не торговали, кроме похлебки из свиных потрохов, лапши да лимонада невероятных химических оттенков от ярко-руби­нового до сине-зеленого. Стоял кухонный чад, треск мопе­дов, сплошной незатихающий крик с прорывавшимися те­лефонными звонками, которые на самом деле были трезвоном рикш с велосипедных рулей трехколесок.

Теснота и скученность усиливали тревогу. Иногда подка­тывала тошнота от вони гниющей рыбы. Отсутствие оружия порождало почти чувство стыда, будто он, Бруно, оказался среди этого сброда голым.

Двое лоточников подогнали сзади под кузов грузовика тачку с дымящимся чаном. Вылавливали в кипятке сетчаты­ми половниками пампушки с собачатиной, за которыми росла очередь. Попытайся теперь Бруно уехать, развернуть машину не удалось бы. Дорвавшиеся до бросовой еды кули, если потревожить раздачу, сбросят его в канал вместе с гру­зом. В груз же вложены все его деньги, по крохам собранные на обменах пиастров на франки, плюс сумма, которую Рене де Шомон-Гетри позаимствовала из сейфа отца. Удача с перепродажей пенициллина, купленного в интендантстве, сулила тридцатикратную прибыль. Риск ее стоил...

С балкончика третьего этажа утюгообразного грязного дома, клином выходившего к мосту, Клео наблюдал, как очередь за пампушками обвивает грузовик «дженерал мо­торе». Легионер в пестрой распашонке, отражавшей варвар­ский вкус заморских чертей, с тревогой озирался с подножки кабины.

—     Еще кон? — спросил у Клео партнер по «мачжонгу», складывая пирамидку костей на суконной скатерти, свисав­шей с низкого столика. Скатерть достали ради высокого го­стя.

—      Потому что удача твоя, чтоб небо обмочило четыре поколения твоих потомков? — съязвил Клео. Жена хозяина квартиры прибирала серебряные монеты, которые он проиг­рал.

Клео собирался отказаться, когда прилетевшая со сторо­ны канала чайка круто взяла вниз, пытаясь что-то подобрать на карнизе, и тягуче крикнула над его головой. Он сказал: