Юрий Козлов - Колодец пророков
Пухов отметил, что бледный, в испарине, как вишневым вареньем с косточками испачканный кровью и мозгами, Дровосек в общем-то держится молодцом. У майора еще было время, чтобы, используя подавленное состояние шефа, задать ему несколько вопросов, но оно стремительно убывало.
Собственно, во всей этой, пока складывающейся для майора крайне удачно ситуации два момента его сильно настораживали, ответы же хотелось получить на четыре вопроса.
Его настораживало неожиданное (сказочное) обретение могущественного союзника, почти невозможное (как выигрыш в рулетку на зеро), внезапное совпадение его и Дровосека намерений в отношении генерала Сака, вернее, того разбойничьего скорпионьего питомника, в который отчасти и благодаря усилиям генерала Сака была превращена так называемая Республика Гулистан — перманентно воюющее государство, то съеживающееся под ударами российских войск до периметра защищаемых туманами и лавинами гор, то (во время мирных переговоров) расползающееся по полям и равнинам Кавказа чуть ли не до границ Ставропольского края. Насторожило Пухова и совершенно неожиданно возникшее на его пейджере сообщение, что директор Федерального центра по борьбе с терроризмом просит майора в отставке срочно связаться с ним по указанному номеру, а также вдруг переданная на пейджер информация о времени вылета из подмосковного Чкаловска очередного борта на Бердянск. Выходило, что желание майора Пухова нанести визит генералу Саку совпадало не только с желанием одного из богатейших людей России — Дровосека, но и — государства (в данный момент в лице Федерального центра по борьбе с терроризмом), которому Пухов когда-то исправно служил, но которое последние несколько лет не вспоминало про верного майора.
Пухов не верил в подобные совпадения.
Если же говорить о четырех вопросах, которые начальник службы безопасности хотел задать главе крупнейшей в России финансово-промышленной группы «Дроvosек», то Пухов руководствовался здесь не столько стремлением узнать не сильно интересующие его последние тайны из жизни шефа (в случае необходимости это сделать было не трудно), сколько желанием сэкономить время.
Майору хотелось знать: как избавляется от трупов Дровосек (его люди)? Судя по тому, что труп куратора Черноземья Тукало до сих пор не был найден, они использовали достаточно эффективную технологию, обладали в этой области неплохим ноу-хау.
Майора интересовало: что конкретно требовали от Дровосека братья Хуциевы? Естественно, они требовали деньги. И, естественно, деньги, на которые, как им представлялось, они имели все (или некоторые) права. Пухова интересовало, сколь велика гулийская составляющая в общем исчислении капитала Дровосека и насколько чувствительной для его финансовой империи была бы потеря этой составляющей?
Наконец, Пухов был не прочь задать шефу личный вопрос — о Лене Пак: свободная она девушка или как?
И вопрос для Пухова не очень приятный (он не любил без крайней на то необходимости вмешиваться в чужие отношения), но обязательный, потому что от ответа на него зависело главное — то, что дает преимущество в жестокой Игре на выживание. А именно о гарантиях первичного (как дыхание) сохранения тайны в ближнем кругу Дровосека. Это было совершенно необходимым условием для нанесения первого удара. Вопрос о Ремере.
И Пухов его задал.
— Позови Ремера. — Дровосек уже вполне овладел собой и в данный момент пытался шагнуть к бару, чтобы налить себе выпить. Однако сделать это было непросто, потому что на его пути лежал, обратив к потолку то, что еще недавно было лицом (наглым и самодовольным, нехорошим лицом), свежий труп. — Он в курсе.
Пухов выглянул в приемную.
Ремера не было.
Распорядившись по рации никого не впускать и не выпускать из корпуса Дровосека, запретив охранникам подниматься сюда самим, Пухов бросил рацию Дровосеку, чтобы тот подтвердил и разъяснил, сам же выскочил в коридор.
Коридор был пуст, но он уловил гаснущую тень недавнего движения возле одной из дверей. Это была дверь в женский туалет. Двигаясь в ее направлении, майор рассеянно размышлял: есть у Ремера пистолет или нет?
Вытащив из бумажника металлическую шпильку, Пухов на всякий случай заблокировал замок на двери в туалет, сам же неслышно вошел в соседний — мужской, открыл окно и, пройдя пару метров по почти отсутствующему карнизу, как сверло электродрели — головой вперед, ввинтился в небольшое помещение в грохоте разбитого стекла и холоде ворвавшегося внутрь снежного ветра. Он нашел Ремера, сидящего на полу в кабинке, крест-накрест обхватившего голову руками, как будто его прилепившиеся к голове руки могли послужить препятствием для пули, вздумай кто прострелить Ремеру голову. Пистолета у него не было. Майор встряхнул помощника главы крупнейшей в России финансово-промышленной группы за шиворот, заметил, что убегать, не предупредив начальство, нехорошо, после чего повел его, припадающего на ослабевшие ноги, в кабинет Дровосека.
Ремер решительно не нравился майору Пухову. Дровосеку не следовало приближать к себе такого труса.
Майор вспомнил давние (и вечные) споры ребят из своего (и других — аналогичных) подразделения: существуют ли в природе честные и верные трусы? Теоретически выходило, что да, существуют, если никто не предлагает им денег и сильно не пугает. Но в жизни так получалось редко. Честный и верный трус был чем-то вроде оставленного без присмотра поперек людной улицы витринного стекла. Сколько продержится, пока кто-нибудь не расколошматит к чертовой матери?
Пухов не сомневался: Ремер никогда не простит его за то, что он понял его сущность.
Дровосек окончательно овладел собой. Он даже оттащил за ноги трупы к стене, освободив пространство вокруг круглого стеклянного столика, на котором уже стояли бутылка виски и три толстых коротких стакана-обрубка.
— Помянем грешников. — Глаза у Дровосека блестели, и Пухову не составило труда догадаться, что за спасение собственной души шеф уже выпил. — А потом прикинем, куда их, сердешных.
Майор почувствовал внезапные угрызения совести. Он работал у Дровосека всего ничего, а уже дважды предал своего шефа. Конечно, можно было утешаться тем, что это были, так сказать, неумышленные, точнее некорыстные предательства. Некорыстные предательства, между тем, склонность к которым обнаруживают многие люди, являлись, по мнению генерала Толстого, не только неоспоримым свидетельством существования ада, но и неким приуготовлением душ к этому аду. Ибо у некорыстно предавшего страдает в первую очередь именно душа, а не ум или воля. В сущности, ведь и Иуда предал Христа не за тридцать сребреников, хоть и немалую по тем временам, но отнюдь не решающую всех проблем сумму. Майор Пухов овладел в Германии (а потом и в Москве) девушкой Дровосека. А теперь подвел шефа под меч генерала Сактаганова. Если у генерала Сака доставало сил противостоять в Гулистане всей российской армии, то что для него показательная (и, по его мнению, абсолютно заслуженная) казнь главы крупнейшей в России финансово-промышленной группы?
Пухов прекрасно знал с самого начала, что братья Хуциевы не собирались убивать Дровосека. Иначе пистолеты у них не были бы на предохранителях, и не сидели бы они беспечно в кабинете, не оставив в тылу человека, то есть не прикрыв собственные, как выражаются американцы, задницы.
…Майор вдруг вспомнил вечер негритянского юмора в Лос-Анджелесе, на который однажды занесла его судьба. Он хотел затеряться в бескрайнем разбросанном городе, но затерялся как-то странно: единственный белый в огромном зале среди негров. Негритянский юмор был своеобразен. «Джо, — обратился с эстрады один негр к другому, — у твоей матери была такая большая задница, что когда она предстала пред очами Господа, он сказал ей: "Подвинься, Салли, твоя задница застилает мне вид на Землю!"»
Майор подумал, что грубость американского английского во многом проистекает от его межрасовой универсальности. «Если бы на русском, — подумал Пухов, — разговаривали еще и негры, латины и китайцы — это был бы совсем другой русский».
Но на русском (кстати, удивительно лаконично, точно и по-своему образно) разговаривали гулийцы, в их числе генерал Сак, под меч которого путем неумышленного, некорыстного предательства, то есть старым и нечестным как мир Путем, майор Пухов подвел главу финансово-промышленном группы «Дроvosек».
Впрочем, Пухов недолго раскаивался. Он почувствовал себя, что называется, в форме. Майор чувствовал себя в форме, когда окружающая жизнь внутри намеченного им пространственно-временного круга (в данном случае достаточно обширного) — возможные решения, действия, моральные и прочие обоснования вовлеченных в круг людей — как бы растворялась в его воле. Воля майора Пухова была тем воздухом, которым они дышали. Люди превращались в пластилин, и майор был способен вылепить из этого пластилина все что угодно.
