Кавказский транзит - Сергей Иванович Зверев
– Естественно, – кивнул Лавров, – но тем не менее, учитывая сегодняшнее положение, надо быть осторожной.
– Ничего, я тоже умею кусаться, – усмехнулась женщина. – Я ведь не кисейная барышня. Жизнь научила меня многому. – Она, обняв, поцеловала Батяню. – Лежи, я ненадолго.
Хозяйка дома поднялась и, накинув халат, пошла к двери. Батяня проводил ее взглядом. Она вышла из комнаты и направилась в ванную. Войдя туда, Тамара закрыла дверь на защелку. Подойдя к зеркалу, женщина простояла несколько минут, вглядываясь в свое изображение. Затем она присела на краешек ванны, достала мобильник и набрала номер.
– Здравствуй. Да… он у меня, думаю, останется до самого утра. Что?.. Я не стану ему ничего подливать… и не причиню ему зла… – Ее лицо вдруг изменилось и приобрело злое выражение. – Только попробуйте! В общем, так: иначе я больше с вами не сотрудничаю. Все.
С этими словами она отключила трубку и откинулась к стене, тяжело дыша.
– Сволочи… – прошептала она, похоже, в адрес тех, с кем только что пришлось говорить.
В таком положении Кречинская просидела пару минут, затем подошла к шкафчику и, выдвинув полочку, достала оттуда небольшую круглую коробочку с завинчивающейся крышкой. Тамара высыпала из нее на небольшое зеркальце белый порошок и втянула его ноздрей через трубочку. Помотав головой, женщина зажмурилась на несколько мгновений.
* * *
Батяня выбрался из кровати, оделся и вышел на балкон. Тамары все не было. Опершись на поручни, он смотрел на горы, темной громадой высившиеся впереди, под ночным небом. Высоко сияла луна, свежий воздух дарил прохладу. Постояв несколько минут, майор выкурил сигарету и вернулся в дом.
Подойдя к книжному шкафу, Лавров отыскал там книгу отца Тамары, взял ее в руки. Издание было обозначено 1988 годом, а на обложке значилась знакомая для Лаврова пометка: «Для служебного пользования». На одной из закладок, которыми была нашпигована книга, Батяня и раскрыл ее. Углубившись в чтение подчеркнутых красным цветом абзацев, Лавров почерпнул для себя сведения о гориллах – тех самых, которые и разводились тогда в Герашском питомнике. Автор писал о том, что гориллы очень агрессивны к чужакам, что они всегда уничтожают других самцов, оказавшихся на их территории. Кроме всего прочего, отмечалось, что обезьяны данного вида хорошо поддаются дрессировке, поскольку во всем стараются подражать людям, особенно, если получают за это вознаграждение. Профессор Кречинский отметил: поведение горилл меняется под воздействием алкоголя, даже самый низший по социальному положению самец, выпив, поднимает руку на главу прайда, пытаясь завоевать лидирующее положение. Лавров полистал книгу, рассматривая фотоиллюстрации. На одной из них горилла стояла у зеркала с зубной щеткой, чистя зубы. Далее на глаза Батяне попалось фото, где «предок человека» не менее ловко обходился с ножом и вилкой, разделывая что-то съестное. В общем, выходило, что успехи, достигнутые учеными, были действительно немалыми.
Открылась дверь, и в комнату вошла Тамара с благодушным выражением на лице.
– Глядя на обезьян, лучше понимаешь людей, – сказал Батяня, помахав книгой, – забавные, однако, вещи можно узнать о братьях наших меньших.
Неожиданно для него Кречинская переменилась в лице и вырвала книгу из его рук:
– Ненавижу военных! Но это не про тебя, – добавила она с чисто женской последовательностью, будто бы испугавшись, что Лавров воспримет это нелестное высказывание на свой счет. – Дело в том, Андрей, что отец ведь работал на них. Я прекрасно помню, как это все было: приезжали генералы, полковники, и каждый считал своим долгом, выпив, приставать ко мне… – с горечью говорила Тамара. – Было два обезьяньих питомника. Один для туристов – с павианами и прочими, второй… секретный… да я знаю… – сбивчиво говорила она, – там работали с гориллами по программе Министерства обороны…
Кречинская, уже находясь под одурманивающим воздействием порошка, говорила сбивчиво и с паузами.
– А потом началась война, и финансирование прекратили. Нечем стало кормить животных, персонал разбежался… Гориллы очень умные, особенно когда голодные… они выбрались из вольеров, проникли в сарай, где отец хранил чачу для экспериментов. А потом… – ее голос сорвался, – они убили, растерзали отца… а Роберта, который был тогда вроде тренера-инструктора, искалечили. С тех пор он – горбун.
– А ты?
– А я это видела своими глазами! – вскрикнула, запинаясь, женщина. – Я сама убила их всех из ружья.
Уже не таясь, она дрожащими руками насыпала белый порошок, жадно «вынюхала» его.
– Презираешь? – глядя мутными глазами на Батяню, спросила она.
– Нет, мне просто очень жаль, – ответил он.
– А меня не надо жалеть!
Одурманенная белым порошком, Тамара говорила, но Лавров уже не слышал ее бессвязных слов, всхлипов. Перед его глазами вставала картинка того, что произошло или могло произойти в здешних краях более десяти лет назад.
Через некоторое время измученная женщина заснула. Батяня уложил ее в постель, выключил свет и вышел из дома, защелкнув за собой дверь. Впрочем, не так давно он сам убедился, что в дом проникают не только через нормальный вход.
Лавров, оказавшись во дворе, огляделся и двинулся вверх по дорожке, ведущей к хозпостройкам, прикрытым от посторонних глаз камуфляжной сеткой. Слева он увидел пустой открытый вольер с чем-то вроде полосы препятствий. Майор остановился, всматриваясь, – на одной из перекладин раскачивался горбун. По-видимому, несчастный с помутившимся рассудком изображал собой гориллу. Он издавал рычащие, визгливые звуки, в которых не было ничего человеческого, и ухитрялся, несмотря на свой физический недостаток, качаться то на одной, то на другой руке.
Глава 24
– Ты что-то не понял, боец? Я тебе по-русски говорю: выполнять! И ты выполнишь приказ сержанта, ясно? – Узкие, прищуренные глаза Рахимова в упор смотрели на Степченко.
Сержант Рахимов был уже дембелем и по всем соответствующим неписаным законам был несказанно возмущен тем, что ему приходится втолковывать этому рядовому «политику партии». Кроме того, Степченко отрывал старослужащих от важного занятия – карты лежали на столе. Рахимов раздражался все больше – ему очень везло в игре.
Страсти на том самом посту, расположенном на выезде с полигона, кипели, грозя перелиться через край. Нет, слава богу, никаких внешних врагов в окрестностях не наблюдалось. Никто пока не крался с гранатометом или хотя бы с автоматом в руках, стремясь ликвидировать заставу. Все было гораздо проще, но некоторым от этого лучше явно не становилось. «Деды» сидели на КПП, балагурили, играли в карты и совершенно не собирались нести службу. По их глубокому представлению, они свое уже отпахали. Теперь тяжелую работу должны выполнять салаги. Но вот возникли проблемы…
– Да, земеля, я смотрю, «духи» борзеют все больше и больше, – хмыкнул Савельев, толстый рыжеватый увалень. – Когда мы были в его возрасте, то со старшими товарищами не спорили.
Поддержавший товарища Савельев был глубоко уверен в своей правоте. В свое время он выполнял все самые идиотские приказы «дедов» и теперь отыгрывался, как мог, на вынужденных подчиняться «духах». Он рассуждал с железной логикой: ежели ему приходилось вкалывать по полной программе, значит, то же самое должны выполнять и салаги. Савельев с детства привык преклоняться перед силой. Воспитываясь без отца, он рано узнал методы воспитания отчима, выражавшиеся в виде подзатыльников и побоев по поводу и без оного.
– Нет, сержант, распустили мы их с тобой, что ни говори. И ведь что получится: сегодня они уважать «дедушек» перестанут, завтра откажутся приказы выполнять, а послезавтра мы за них вкалывать будем! Все к этому и идет!
– Так что тебе не ясно, боец?
– Я уже свое отстоял, – тихо, но решительно произнес Степченко.
Он решил для себя: хватит. Если кто-то позволяет, чтобы его считали мишенью для насмешек, то он точно не из таких.
– Чего?! Кто отстоял: ты, что ли? Да тебе еще служить и служить! – Рахимов готов был уже взорваться.
Сержант не привык, чтобы всякое чмо шло наперекор его приказам. Какого черта? Если каждая букашка начнет рассуждать так, как ей вздумается, то на порядках в армии можно будет смело поставить крест.
– Тяжело ему! А кому сейчас легко? Я терпел, и ты
