Михаил Ишков - Супердвое. Версия Шееля
Он же предложил подождать «развития ситуации» у своего друга в общем отделе на третьем этаже. Уже на лестнице майор позволил себе процедить сквозь зубы – если батальоны, завидев Геббельса, тут же перебегают на его сторону, то у Ольбрихта лучше не появляться. Понадобимся – вызовут, а если не вызовут, тоже неплохо.
С этим было трудно спорить.
На лестнице мы столкнулись с генерал–полковником Гёпнером – вытянулись, отдали честь.
Тот даже не посмотрел в нашу сторону.
Лейтенант удивился.
— Чем они тут занимаются? Они окончательно забыли о долге и присяге?
Я ответил.
— Главное, нам бы не забыть…
Это замечание окончательно сплотило нас – Радке одобрительно глянул на меня, лейтенант энергично кивнул, и мы отправились на поиски коллег, которые помнили о клятве, данной фюреру».
* * *
— Выбор оказался правильным, дружище. Я нутром чувствовал – этот путч ни к чему хорошему не приведет. Все было настолько сумбурно организовано, что оставалось только недоумевать.
Удача отвернулась от заговорщиков.
Барон на мгновение задумался – видно, его мысли прочно увязли в тех далеких событиях. Однако, как оказалось, его куда больше интересовала чистота стиля и образность выражений, поэтому он уточнил.
– … скорее, им было не по пути с удачей. Это убедительнее и зримее, не так ли, соавтор?
Я машинально кивнул. Странно было отвлекаться на подобные стилистические уточнения, когда слово берет сама история. Ей, в общем‑то, плевать на любовь к изысканным выражениям, которой страдал барон. Я готов был поддержать историю. Опыт написания многочисленных мемуаров подсказывал – в устах победителя хороши любые высказывания, а к неудачникам можно без разбора клеить всякие ругательства и оскорбления, однако подобное пренебрежение никак не устраивало Алекса–Еско, поэтому он выразился «образно» и «омко»:
« …все сгубила преступная нерешительность».
« …покрытый гарью, в обгорелом и разодранном мундире, с выжженными волосами, Адольф Гитлер, опираясь на Кейтеля, самостоятельно выбрался из разрушенного барака.
Один из руководителей заговора, генерал–полковник Эрих Фельгибель, увидав фюрера живым, впал в прострацию. Конечно, вид у того был жуткий, однако не до такой же степени, чтобы до смерти напугать генерала. Казалось, вот он удобный момент – враг в пределах досягаемости, он беззащитен, он не может сопротивляться. Фельгибель имел с собой оружие, но вместо того, чтобы исполнить долг, возложенный на него товарищами по заговору, он не только сбежал с места происшествия, но и не позвонил в Берлин, ведь по составленному плану именно начальник связи вермахта должен был сразу известить сообщников о покушении, а также перекрыть каналы связи ставки со страной.
В первую очередь, с Берлином!
Ничего этого сделано не было, и промедление Фельгибеля во многом способствовало провалу путча.
Помощник Ольбрихта, генерал–майор Штиф, находившийся в ставке и подстраховывавший начальника связи, усугубил ситуацию откровенной трусостью. Вместо того, чтобы действовать, Штиф начал причитать – «все пропало», «теперь не до переворота», «надо позаботиться о своей безопасности», «надо известить единомышленников», «ни в коем случае нельзя звонить на Бендлерштрассе – это прямая улика!»
Будто бы других улик было недостаточно!
Удивительно, но никому из заговорщиков голову не пришло, что Гитлер может уцелеть. Такой вариант даже не рассматривался. Почему‑то он оказался за пределами их тщательно составленного плана. В этой тайне загадок куда больше, чем это может показаться на первый взгляд. Одной психологией всего не объяснишь».
« …как ни прискорбно, в этом абсолютно необъяснимом недомыслии сказался общий порок, свойственный германскому генералитету, включая Гитлера как верховного главнокомандующего.
Мои соотечественники, соавтор, люди рассудительные, предусмотрительные… можешь прибавлять к этому ряду сколько угодно достойных определений. Но до определенной черты. О том что может случиться за ней, немцы порой даже не задумываются Этот порок, например, наглядно проявился при составлении плана «Барбаросса». Всякое иное, отличное от сверстанного расписания движения на Москву, разработчики не учитывали даже на уровне предположений. Никто не поставил вопрос, как действовать после взятия Москвы или как поступить, если Сталин откажется капитулировать.
Дело доходило до смешного. На одном из совещаний Гитлер предложил – после того, как немецкие войска выйдут на линию Архангельск–Астрахань возвести что‑то вроде китайской стены вдоль Волги и тем самым отгородиться от Урала и Сибири…»
« …пока полковник Штауфенберг, уверенный в гибели фюрера, самолетом добирался до Берлина, вхолостую пролетело три часа.
С прибытием Штауфенберга заговорщики наконец зашевелились. Даже в этот момент еще можно было добиться успеха, если взять под контроль связь и радиостанции, занять центр Берлина и арестовать верхушку нацистских руководителей.
Только действовать следовало решительно и безоглядно».
« …шансы на успех были неоспоримы».
« …Я как человек, сумевший со временем проникнуть в тайный механизм подготовки заговора, ответственно заявляю – рейхсминистру Гиммлеру многое было известно. Он был готов на какое‑то время предоставить заговорщикам свободу рук. Об этом как раз и шел разговор на совещании в Линце. Конечно, двусмысленно, полунамеками – как например будут действовать войска СС, если союзники осмелятся выбросить многочисленный десант на территорию рейха?
Его поведение 20 июля подтвердило этот вывод.
За день до мятежа рейхсминистр отправился в свою резиденцию в Восточной Пруссии, расположенную в полутораста километрах от «Волчьего логова». Впоследствии Майендорф признался, что в первые три часа до рейхсфюрера нельзя было ни дозвониться, ни докричаться по радио, но как только ему по своим каналам стало известно, что фюрер жив, он тут же помчался в ставку и уже там развил бурную деятельность.
Учти, дружище, он помчался не в Берлин, где Геббельс, надо отдать ему должное, вел отчаянную схватку за власть, а в ставку, чтобы быть поближе к фюреру.
Преступная нерешительность, разнобой в приказах, неясность обстановки вызвала колебания даже у тех, кто был посвящен в заговор. Одни отказывались действовать, пока не получат прямое указание, а когда получили его, начинали откровенно тянуть с исполнением, не понимая, что своими руками затягивают металлические струны на своих шеях. Другие намеревались приступить к выполнению плана лишь после того, как действия начнутся сами собой. Кто‑то остроумно заметил: «Похоже господа генералы дожидались, пока гитлеровское правительство само отдаст приказ свергнуть его».
Что уж говорить о непосвященных, у которых при получении сигнала «Валькирия», да еще связанного с неподтвержденными заверениями о гибели фюрера, вообще опустились руки».
«Этот разнобой, пассивность, местами откровенная трусость смущали меня более всего и в то же время я испытывал что‑то похожее на энтузиазм от того, что встал на правильную сторону.
Так можно сказать по–русски, дружище? Или лучше, сделал правильный выбор».
Что я мог ответить барону? Даже при некоторой стилистической косолапости «правильной стороны» смысл фразы был предельно ясен.
Я попросил его не отвлекаться.
« …мои товарищи по управлению и, прежде всего, Радке, наоборот, проявили максимум смекалки. Майор первым предложил присоединиться к тем офицерам, кто косо поглядывал на «предателей».
Таких в министерстве было большинство. До поры до времени сторонники фюрера выжидали, ставили палки в колеса, особенно на узле связи, где дежурные до такой степени запутывали телеграммы, что понять их смысл было невозможно, особенно если на местах не было особого желания их понимать. Но как только гнусное слово «предательство» обрело свой подлинный смысл, мы приступили к решительным действиям.
Я первым предложил освободить генерал–полковника Фромма – пусть он либо подтвердит, либо отменит приказы вконец разбушевавшихся Ольбрихта и Штауфенберга. Никому из нас не хотелось быть обвиненным в пособничестве преступникам. Пример майора Ремера, который после разговора с фюрером в одночасье стал полковником наглядно продемонстрировал, что могло нас ждать, промедли мы еще пару часов.
Мы толпой бросились на третий этаж, ворвались в кабинет Фромма, где застали всю эту шайку: Ольбрихта, Вартенбурга, Герстенмайера. Штауфенберга, а его подручного Хефтена обстреляли в коридоре. Бросившегося спасаться Гёпнера схватили на лестнице. Где‑то после 23.00 по приговору тут же созданного военного трибунала Ольбрихт, Штауфенберга и еще двое осужденных были расстреляны во дворе министерства…»
