Александр Звягинцев - Стабильное неравновесие
– Я здесь, Андрюша! – сказала она. – Что тебе, родной?..
– Пить!
Она намочила в стакане воды жгут бинта и, поднеся его к потрескавшимся от жара губам, виновато сказала:
– Военврач велел только губы мочить.
К ней, опираясь, на костыль, подошел молодой раненый в наброшенном поверх пижамы кителе с сержантскими погонами на плечах:
– Везла бы ты домой сосунков, сестренка, присмотрим мы за лейтенантом!
Закусив губу, та упрямо замотала головой и, схватив стоящую в углу швабру, начала протирать пол палаты.
Сержант отошел к раскрытому окну и стал вглядываться в городскую толчею, просматривающуюся сквозь прутья забора и листву деревьев, окружающих госпиталь.
– Закурить не найдется, земеля? – дотянулся до него костылем здоровенный раненый, лежащий на высокой кровати, с подвешенными на растяжках, забинтованными ногами.
– Ожил, земеля! – улыбнулся сержант, протягивая пачку «Явы». – А вчера из тебя лишь мат с юшкой…
– Блин, я до министра обороны дойду, суки! – глубоко затягиваясь сигаретой, проскрипел зубами тот. – Нас из Герата на «тюльпане»… Ящиков пятнадцать «груза двести» и нас, тяжелораненых, больше ста, всех вперемешку, и салабонов, и «полканов»… Вместо Ташкента в Мары, в Туркмении ссадили. «Тюльпан» на крыло – и назад в Афган, а нас навалом на песок у взлетной полосы… Жара – сорок в тени, ни кустика, до стекляшки аэропорта версты две…
– Вот суки! – вырвалось у сержанта.
– Военврач бегает между нами, что делать, не знает, у самого слезы на глазах… У него ни бинтов, ни йода, блин!.. Кричит: «Погодите, не умирайте – заберут вас скоро!» Ага-а, забрали, блин! Три «газона» с туркменскими ментами подъехали. Менты сытые, из глаз масло льется!.. Смотрят они на нас, как на зверей в зоопарке, смеются: «На все воля Аллаха – вас здесь никто не ждал!» Шесть часов мы на этой полосе загорали. За это время человек пятнадцать тяжелораненых «грузом двести» стали, а остальные поползли по бетонке к стекляшке, а за ними полосы кровавые и мухи их азиатские роем…
– Возьми пачку себе! – сказал сержант и взял прислоненную к спинке кровати, видавшую виды, в солдатских наклейках гитару. Прижав ее культей левой руки к себе, он здоровой правой перебирает струны и поет хриплым голосом, не замечая вошедших в палату Толмачева, Николая Степановича, капитана-порученца и двух военврачей в белых халатах поверх армейских рубашек.
Грохот боя и адская сушь —У войны лик такой некрасивый!Белый снег на хребте Гиндукуш —Опоздавший подарок России!Повезет – разойдемся со смертью,Злую память утопим в вине,Только вы нам не верьте, не верьте —Мы останемся здесь, на афганской войне!
Раненый с подвешенными ногами толкнул поющего сержанта костылем, показывая ему на дверь. Однако тот, оглянувшись и увидев незваных гостей, только развернулся и еще сильнее прижал культей гитару. В его сузившихся глазах полыхнула злость, и он запел, чеканя слова:
Вам вовек не дождаться возвратаНаших грешных, погубленных душ —Им блуждать и блуждать под Гератом,За афганским хребтом Гиндукуш!Генералам на грудь лягут Звезды,Ну а нам – седина в двадцать лет!Птица-юность сгорела под Хостом,И виновных, конечно, в том нет!
– Уж слишком они себе позволяют! – вскинулся Николай Степанович и ястребом посмотрел на стушевавшегося военврача.
А сержант, прикрыв глаза, словно не было у него больше сил смотреть на тошные лица командиров, продолжил петь с надрывом:
Грохот боя и адская сушь —У войны лик такой некрасивый!Белый снег на хребте Гиндукуш —Опоздавший подарок России!
Исподтишка погрозив раненым кулаком, военврач показал вошедшим на кровать, возле которой приткнулась детская коляска.
– Лейтенант Шальнов, товарищи! – сказал он и вздохнул: – Состояние тяжелое, сделана операция по пересадке кожи…
– У вас здесь госпиталь или детский сад? – перебил его Толмачев, показывая на коляску.
Со шваброй в руках вперед вышла измученная хрупкая женщина.
– Извините, пожалуйста! – покраснев, произнесла она. – У них здесь не хватает нянечек, так что я заодно на общественных началах!.. А их, – показывает она на посапывающих малышей, – деть некуда… Им всего по два месяца, – совсем смутившись, добавила она. – Один мальчик у нас и девочка… Тоже одна… Вот…
– А вы, собственно, кто? – спросил генерал.
– Я?.. Я Лена Шальнова, жена лейтенанта Шальнова.
– Понятно! – улыбнулся Толмачев и наклонился над кроватью: – Лейтенант? Слышь меня, лейтенант? Открой, сынок, глаза, если меня слышишь.
Шальнов открыл затянутые мутной пеленой боли глаза и, мгновенно ослепнув от яркого солнечного света, врывающегося в палату, снова закрыл их.
– Не трогайте его, товарищ генерал! – попросил врач. – Он сейчас один на один с костлявой…
– Мы вот хотели поговорить с лейтенантом! – обратился тот к Лене. – Да не вовремя, видно!.. Подарки вот хотели передать, – кивнул он нагруженному пакетами порученцу, и тот аккуратно поставил их рядом с кроватью. – И вот еще, – сказал Толмачев, вкладывая в откинутую к краю кровати забинтованную руку Шальнова орден Красной Звезды. – А это, дочка, нашьешь на его китель, – протянул он погоны с одним просветом и тремя звездами.
– Спасибо! – зардевшись, ответила она.
Наклонившись к ее лицу, Толмачев подмигнул и спросил:
– Сосунков окрестила?..
– Нет еще! – шепотом ответила она. – Ребята из их группы хотели после возвращения оттуда… – Она всхлипнула. – Они все хотели, чтобы крестным отцом был Игорь Сарматов. А о нем ничего не известно?
Толмачев нахмурился, покачал головой и, обведя взглядом палату, стремительно направился к выходу… Николай Степанович удивленно посмотрел ему вслед и, повернувшись к Лене, сказал:
– Я, собственно, тесть… э-э… капитана Савелова… У меня большие возможности, может, я могу что-нибудь сделать для вас с лейтенантом?
– Нет, нет, спасибо, у нас все есть! – торопливо ответила женщина.
– Эй ты, тыловая крыса, если у тебя большие возможности, не мог бы мне новую руку сделать?! – зло спросил лежащий у окна сержант и показал свою культю.
– Не забывайтесь, молодой человек! – вспыхнул тот и под насмешливые ухмылки раненых так же быстро покинул палату.
Ближнее Подмосковье
3 июля 1988 года
…Стремительно бегут навстречу черной «Волге» заросшие сурепкой подмосковные поля, задумчивые березовые рощи и неказистые деревеньки. Водитель Трофимыч бросил встревоженный взгляд на сидящего на соседнем сиденье, задыхающегося от жары и гнева Толмачева и участливо произнес:
– Эко вас перевернуло, Сергей Иванович!.. Мало раненых, безногих и безруких на своем веку видели, что ли?..
– Много, Трофимыч, ох, много! – закашлялся тот. – А теперь вот сам вроде бы как подбитый!..
– Сердце прихватило?
– Хуже! – обронил Толмачев и отвернулся к открытому окну машины.
Павел Иванович Толмачев встречал брата у ворот двухэтажной, обнесенной бетонным забором дачи в компании красавца-сеттера и угрюмого бладхаунда.
– Это, брат, ко мне! – бросил он начальнику охраны и под локоть повел генерала в стоящую на отшибе оранжерею.
Среди экзотических деревьев в кадках и не менее разнообразных дивного вида цветов был сервирован небольшой стол. Сергей Иванович взял с него графин с коричневой жидкостью и, понюхав ее, спросил:
– А у тебя «шила» не найдется, брат?
– Чего? – удивленно вскинул тот брови.
– Спирта. Чистого, как слеза ребенка, спирта, брат!
– Понесло! – усмехнулся Павел Иванович и снял трубку с примостившегося на столике телефона.
– Ага, понесло. С утра еще! – криво усмехнулся генерал. – В госпитале погоны и Звезду Савелову вручал. Тесть его был, Николай Степанович.
– Ну и что? Клюнул Николай Степанович?
– Еще как!..
– А Савелов, этот зять его?
– Поперхнулся было, но проглотил… Правда, он малый с мозгами, что к чему, просек сразу, но принял погоны и Звезду.
– Слава богу, что не дурак! – удовлетворенно заметил Павел Иванович. – Дело-то у тебя какое?
Генерал протянул ему три паспорта с готическими буквами на корочках.
– Ксивы, как ты просил, готовы! – сказал он. – Все подлинные! Можешь выбрать любой, но лучше возьми все три, мало ли что…
Павел Иванович раскрыл паспорта, некоторое время внимательно их разглядывал, удовлетворенно улыбаясь.
– Ни одна спецслужба не подкопается! – гордо заявил Сергей Иванович и продолжил: – По поводу забугорной собственности я ввел в курс моих людей, и они готовы приступить к ее выявлению – ждут приказа. Сначала займутся Европой, а потом всем остальным…
– На днях дам я тебе наводку, и отдавай приказ. Думаю, что, чем раньше мы легализуем своих людей за бугром и развернемся, тем быстрее будет отдача и для государства, как говорится, и для человека. Так что с богом!
