Анатолий Гончар - Афганский компромат
Водитель, не сбавляя скорости, перескочил через камни, торчавшие на дороге, и бронетранспортер прилично тряхнуло. Сергей вылетел из люка, почувствовал удар, ощутил боль и потерял сознание.
Потом были больничная палата, белые стены и люди. В полубессознательном состоянии все контуры оказались размыты. Он едва слышал свое тяжелое дыхание и ощущал сильную жгучую боль.
— Наркоз не действует. Ему больно…
— Сделайте еще!
Свет, темнота, боль.
Следом серое безвременье, откуда доносился безликий голос:
— Что тебе передал полковник Дорохов?
— Ничего, — прошептали губы. — Ничего…
— Он вручил тебе какой-то документ?
— Нет, — ответило за Сергея непонятное упрямство, сидевшее в нем.
Как противовес, ему отозвалось эхо, тающее далеко-далеко в подсознании:
«Что толку отпираться? Они ведь все знают».
Новый вопрос, ласковый, почти отеческий голос:
— Мы его друзья, хотим забрать то, что он отдал вам.
Сергею хотелось сказать, мол, да, забирайте все. Я покажу, где спрятал.
Но какая-то вкрадчивость, проступавшая в звучащем голосе, заставила щелкнуть некий тумблер, включающий воспоминания:
«Никто никогда. Никогда никто. Твоя жизнь в твоих руках».
— Я не понимаю. — Губы Ефимова едва шевелились, но тот человек, которому были предназначены эти слова, все слышал.
Молчание длится вечность.
— Поправляйтесь.
Мужчина, говоривший с Ефимовым, сделал определенный вывод. Заскрипел стул. Подошвы ботинок зашлепали по полу. Прошло несколько мгновений, шаги удалились, стихли.
«Полковник говорил, что моя жизнь будет зависеть только от меня. Я все сделал правильно, иначе сейчас уже умер бы. — Сергей с трудом разлепил веки. — Никого. Он ушел, или все это мне пригрезилось? Скорее все-таки ушел. Я жив, значит, первый раунд за мной». — Глаза прапорщика закрылись сами собой, его сознание окунулось в пучину временного забытья.
Утро началось чьим-то смехом. Выглянув из палатки, Ефимов увидел бойцов, кормивших обыкновенную полевую мышь. Та сидела на локте одного из них и, смешно перебирая лапками, тщательно обкусывала со всех сторон печенье, предложенное ей. Когда мышь наелась досыта, ее отнесли в сторонку от лагеря и выпустили, предварительно разбросав по округе пачку армейских хлебцев.
За ночь небо очистилось от туч, ветер стих. Небольшой морозец окончательно осадил влагу, копившуюся в воздухе. Ветви деревьев, сосновые иглы посеребрило инеем, чуть покачивающим длинными ресницами.
Ефимов встал, с наслаждением втянул в себя свежий, пахнущий хвоей воздух, с хрустом потянулся. Дышалось необычайно легко. Мысли Сергея сами собой устремились к дому. Этот день можно было уже списать в расход, оставалось всего пять, меньше недели. Потом автобус, поезд, двухчасовая поездка в кузовах грузовиков, короткое построение, и ты дома. Что может быть лучше?
Бойцы подкинули дров в костер. В безветренном воздухе пахучий дымок лениво расползался во все стороны.
— Сергей Михайлович!..
Ефимов обернулся и увидел Олега Анатольевича, идущего со стороны инструкторских палаток.
— Готовность к возвращению через два часа.
— Хорошо. — Сергей наклонился, сунул руку в палатку, выудил оттуда рюкзак. — Чайку с нами попьете?
— Спасибочки вам, — отмахнулся инструктор. — Мы там с мужиками устроились. — Последовал кивок в сторону инструкторских палаток. — Костерок развели, чайничек поставили, так что нет, благодарствую.
— Да как хотите. Наше дело предложить. — Ефимов улыбнулся. — Нам больше достанется.
— Это правильно, — согласился инструктор, и снег смачно захрустел под подошвами его ботинок.
Из палатки командира группы доносилось сонное сопение.
— Михаил Константинович! — окликнул Трясогузкина Ефимов. — Вставай, жрать пойдем.
— Я потом, — пробормотал тот и продолжил спать.
— Как хочешь, — произнес Ефимов вслух, но скорее для себя, чем для Михаила.
Потом старший прапорщик вытащил из палатки рюкзак, поставил его на свободное место подле костра и вытащил пакет с продуктами.
Времени до момента убытия оставалось много. Можно было перекусить горячей, хотя и консервированной пищей не спеша, с чувством, с толком, с расстановкой. Текли минуты, личный состав постепенно выползал из палаток, покрытых инеем. Одни ежились, другие, как и Ефимов, с удовольствием вдыхали в себя утреннюю свежесть.
На сосну, росшую напротив, сели два поползня. Теперь они наперегонки бегали по ее стволу, выискивая под корой мелких насекомых. Где-то в отдалении стучал дятел. В небе, тяжело махая крыльями, проплыли два ворона. Легкое облачко на миг затмило солнце и поплыло дальше. Оставляя за собой белую нить, высоко-высоко летел авиалайнер. Поползни, видимо, освоились, стали потихоньку посвистывать. Затем один вконец разошелся. Его трели понеслись над лагерем, раскинувшимся в горах.
Остро запахло тушенкой, разогреваемой на костре. Едва уловимо пахнуло паприкой, следом в воздухе потек ручеек аромата черного кофе. Бойцы прибывали к кострам, шумели. Птичьи трели становились едва уловимы. Людская суета заглушала их.
Сергею почему-то пришли в голову давние дни, когда ватага охотников отправлялась в поле. Лыжи, хрустящий снег, даль, искрящаяся под солнцем, березы, сверкающие серебром.
Ефимову невольно вспомнилась поэма «Пороша», прочитанная недавно.
Охота, осень, под ногами гончихЗемля сырая, пухлая земля.А я один из тех… немногих… прочих…Люблю охоту без собаки я.Люблю бродить, неспешно и неслышно,Глядеть, нахмурясь, в стаи облаков,Что в одночасье набухают пышноИ сыплют дождик золотом веков.Люблю ходить в раздумьях и бесцельно,Тропить по следу сизых русаковИ бить лисиц безжалостно прицельно,Оправдываясь мудростью веков.Но в этот год то слякоть, то морозы,Пороши нет, земля в ногах гремит.Поникшие нахмурились березы,И сердце в ожидании щемит…
Я жаждал снега, ждал до отупенья,Молил богов и дьявола молил.Готов был слушать ста метелей пенье,Когда господь меня благословил —На горизонте распласталась туча,Такая важная, надутая как мех.И из груди изнеженно-могучейВниз заструился серебристый снег.Он шел и шел, он тихо-тихо падал,Он засыпал и села, и поля,Бугром ложился посредине садаИ пригибал в поклоне тополя.Он все струился, ночь когда настала —Потухло солнце, звезды не взошли.Одна луна сквозь облака блистала,И облака неспешно в небе шли.Я спал едва ли, ожиданье чудаМеня сковало. Мысли невпопад,Как одеяла скомканного груда.А за окном все сыпал снегопад.Зарницы в небе осветили долы.Еще чернел бескрайний небосвод.В зарю дымят проснувшиеся села.Снежинки прекратили хоровод.Поднялось солнце, бликами блистало.С небес сверкала нежная лазурь.Зима вдруг крылья за ночь распласталаПо-тихому — без ветров и без бурь.Легла пороша поволокой синей.Слепит глаза заснеженная даль.Ресницами лежит на ветках иней.Стволов чернеет вороная сталь.На поле белом чистые пушинкиЕдва-едва под ветром шелестят,А чуть заметные, уснувшие травинкиОковами холодными гремят.Ковер зимы от ног до горизонтаЗапеленал восторженную степь.Голубизна божественного зонтаВдруг на земную опустилась крепь.Душа играет, просит на охоту.Собрать в рюкзак продукты — пять минут(Вдруг накатило, вспомнил свою роту,Последний бой… не вырваться из пут…).Меня шатает, отчего-то мыслиМои скользят по склону, по горам,На проводах зарницами повисли…И снова ноет позабытый шрам.На лыжи, с Богом. Под ногой без хрустаПериной снег прогнулся, потускнел.И где вчера еще пустынно-пустоСугроб пушистый кипенно белел.Ружье за плечи. Не спеша, не слышноСкольжу по полю, словно на коньках.Постель зимы, приподнятая пышно,Как золото в нависших облаках.Нет ни следа, ни шороха, ни звука,Один как перст иду по тишине,Как тетива натянутого лука,Дрожит струна предчувствия во мне.В стволах патроны. Старая двустволкаВоспоминанья прошлого кружит.На прошлый год вот тут мы взяли волка,Вот тут лисицу…На губах дрожитХолодный иней, тает от дыханья.Мороз сердится солнцу вопреки.Как поздний крик, как лета трепыханье,Белесым паром валит от реки.Как есть к обеду приближаюсь к яру.Он словно шрам расползся по степи.И чувствую, как ноги сходят с пару.Но ничего, братишка, потерпи.Мороз и вправду нынче дюже жгучий:Щипает щеки, обижает нос.И ветерок волнующе колючийТак и дерет мне уши, кровосос.Скольжу быстрее, мне пора согреться,У костерка чуть-чуть перекусить.Ах, надо было мне теплей одеться.Но поздно плакать, поздно голосить.
Спешу в лощину, палкой снег вздымаю(Ружье с плеча я не хочу снимать).Но вот обед, неспешно отдыхаю,Не забывая небесам внимать.Костер трещит сучками бурелома,Жар так и пышет, обжигая плоть.Мне как перина серая солома…Ржаного хлеба отхватив ломоть,Я с наслажденьем аромат вдыхаюПолей родных и запахи зимы.Я ощутил, что недоступно раю.Да что мне рай? Еще успеем мы…Играет в теле струнка молодая.Горячей кровью налились виски.Чуть на слуху собака в роще лает,Но сердце жмут холодные тиски…Хандру стряхнул, на лыжи встал и — в поле.Пороши пух заледенел уже.Свободы дух и ощущенье воли,Когда с бугра, когда на вираже.Уже и ветер не сечет, а гладит,Мороз не жжет, а только щекотит.А солнце, оказавшееся сзади,С улыбкой восхищения глядит.Скольжу, смеюсь, лениво озираюсь,Почти забыл, зачем и как я тут.С природою в единое срастаюсь,Освобождаясь от житейских пут.Но вдруг споткнулся, полетели палки,В глазах искрится разноцветный снег.Снежинки, как цветущие фиалки,С искрой последней выпали из нег.Остановился, тяжело вернулсяВ свой прежний мир. Растерянно сижу,Не понимаю, будто я проснулсяИ белый мир глазами обвожу.
Как Дед Мороз из ледяной купели,Я из сугроба вылез, смех до слез.На горизонте улыбались елиПод хохот дружный ветреных берез.Пора до дому. Загрустил немного.Я ни следа не видел, ни следа…Домой всегда короткая дорога.Охоты нет, но что же, не беда…Уже деревни показались хаты,Уже собак я слышу перебор.Широкий след — прошествовал сохатый,С оврага направляясь в темный бор.Вздохнул тихонько, за плечом ружьишкоКачнул легонько и опять вздохнул.Вдруг снег поднялся, хрустнуло. ЗайчишкаВзлетел в двух метрах и в поля рванул.Ах, к черту палки! Вмиг сорвав двустволку,Повел стволами, отпустил чуть-чуть(В упор стрелять немного будет толку),Но вновь на сердце накатила муть.Опять я вспомнил выстрелы другие,Треск пулемета, всполохи огня,Как прошивали линии тугиеМоих друзей-товарищей, меня.Повел стволами, медленно на мушкуЯ взял косого, упредив чуть-чуть.И снова вспомнил: поднимали кружку,Друзей в последний отправляя путь.А им под пули тоже было страшно,И умирать никто ведь не хотел.Я уцелел в войне чужой, вчерашней,А вот мой друг, увы, не уцелел.Я отпустил косого, жалко стало.Пусть он живет, несчастьям вопреки.Ему и так отпущено столь мало…Так пожалеем зайца, мужики!
Уже и солнце опустилось к яру,Снег золотом покрылся, ветер стих.И облаков багровую отаруСогнало к югу. Как последний штрих —Мороз крепчал, щипало снова щеки.Я улыбался, трель синиц лилась.Я тихо брел, придумывая строки,И понимал: охота удалась!
Сергей давно не ходил на охоту. Теперь у него и ружья-то не было. Но воспоминания о посиделках у полуденного костра остались. Они тогда были молоды, что им пара-тройка десятков километров, пройденных с утра по свежему снегу! Костер, нехитрая снедь, разговоры по душам, что может быть лучше?
