Роман Кожухаров - Пуля для штрафника
Евменов неуловимым движением двинул рукой. И вот уже в руке его сверкнуло блестящее лезвие с кровостоком.
— Мой нож всегда заточен, как бритва… Немец даже не ойкнул, когда я провел лезвием по его натянувшемуся, как барабан, горлу. Разрез был глубоким, и я почувствовал рукой, как хлынула из раны горячая фашистская кровь. Он справлял в этот момент малую нужду, и руки его были заняты, и я, когда перерезал ему горло, слышал, как продолжала журчать по земле струя его мочи. А он уже был мертв. Вот его документы, старшина… Тут и фотографии… Все, к черту, намокло… Чтоб в полку было видно, что мы завалили того фашиста…
— Пусть они будут у тебя, Евмен. Сам отдашь комбату, — ответил Андрей.
— Хорошо, командир. Да, мы оттащили того немца к опушке. Лицом вниз его положили, в овражке. Там все было завалено гнилыми ветками… Байрамов взял его карабин. И патроны, а я — документы… Мы стали двигаться осторожнее. Мы засекли их позиции. Траншея тянулась вдоль кромки поля, до самых неясных огоньков, мерцавших вдали, к северо-западу. Там было село. Мы это поняли и решили выйти к селу, сделав крюк, пройти еще дальше вглубь. Так, чтобы не пересечься с траншеями второго эшелона. Перед дорогой мы совещались. Присели на корточки, и я объяснил, как я вижу наше дальнейшее движение. Нам надо было подобраться как можно ближе к селу, и разузнать как можно больше про этих хваленых «пятисотых». На том солдате, которого я полоснул, никаких особых знаков не нашли. Нашивки у него были только за ранение. На рукаве. Я подумал, если бы что-то отличительное у него было, я бы запомнил, а потом по памяти нарисовал бы там…
Евменов кивнул куда-то поверх блиндажного потолка, подразумевая армейское начальство.
— Тот был обыкновенным пехотинцем… Байрамов не хотел, чтобы мы двигались вглубь. Он предлагал пробраться вдоль поля и ближе изучить ситуацию с траншеями. Там все было изрыто переходами и траншеями. Потом, когда прожектора осветили эту местность, мы увидели, сколько там фашистов.
Зайченко вообще предложил вернуться к реке и по дороге взять в плен одного из дозорных. Кто знает, может быть, его план был бы лучше. Или Байрамова… Но я решил по-своему. Мы двинулись вперед, наискось через поле, стараясь подальше уйти от позиций второго эшелона. Да… кто знает, черт побери. Может быть, Зайченко был прав, и нам нужно было сразу уходить обратно в лес.
X
Мы прошли немного, может быть, метров двадцать… Мы услышали голоса. Они шли прямо на нас. Так нам показалось. Мы упали на землю. Повалились в засохший бурьян. Мы лежали там, в этом чертовом поле, и слушали, как прямо на нас надвигаются фрицы. Им было весело. Они смеялись, громко переговаривались. Они шли со стороны села и были пьяны. Голос окликнул их откуда-то из-за наших спин, сбоку. Со стороны их позиций. Я положил палец на курок своего автомата.
Мы были готовы открыть стрельбу Они надвигались прямо на нас, вот между нами остались какие-то метры. И вдруг, услышав этот голос, они остановились. Кто-то из этой группы ответил на оклик. Потом они стояли и переговаривались. Потом они закурили. До тех, кто стоял ближе, было не больше двух метров. Мы лежали на этой траве, застыв от напряжения. Земля была очень холодная. Хорошо, что там еще остался засохший бурьян. Так бы они нас обязательно заметили.
Они стояли и никак не уходили, и мне казалось, что нервы мои сейчас порвутся, как струна. А от них расходились клубы никотина. Этот запах лез мне в ноздри и словно подталкивал: стреляй, стреляй. Но я так и не выстрелил. И Байрамов, и Зайченко… Он выстрелил позже. Но там он сдержался… Немцы вдруг стали петь песню. Они запели ее тихо-тихо. Какой-то марш… Так они пели стоя, а потом повернули в сторону того оклика и пошли туда, продолжая петь.
А мы еще пару минут отходили от напряжения, а потом двинули дальше. У нас был свой план, и мы собирались ему следовать. Так говорил наш лейтенант Ольшанский. Он говорил: «Если ты принял в бою решение, никогда не меняй его. Следуй ему до конца». Так мы добрались до села. Мы не входили в село. Собаки сразу поднимали лай. И в каждой хате можно было нарваться на немцев. Немного выждав, мы обогнули село по кругу. Надеялись встретить кого-то из местных. Но кто будет шастать в поле на ночь глядя? Все сидели по домам, топили свои печки. Ветер разгонял по округе запах сгоревших дров из печных труб. Никого мы не встретили. Мы шли очень осторожно, выжидали и снова шли.
XI
Дальше, с другого края села, горели большие прожекторы. Там слышался непрерывный лай собак Гудели моторы. Это были армейские грузовики. Они двигались вдалеке, по проселочной дороге. Она уходила дальше на северо-запад. Там было много солдат. Я бы узнал эту дорогу на карте. Наверное, там начинались позиции артиллеристов. Мы разглядели в свете прожекторов несколько пушек Грузовики, которые подъезжали под этот яркий свет, тут же начинали разгружать. Они выгружали боеприпасы. Много ящиков. Большие ящики. Похоже на крупнокалиберные снаряды. Несколько машин… И много солдат, но суеты никакой не было. Доносились крики их командиров. Они очень четко осуществляли разгрузку. Исполнительные, гады. Прямо руки чесались пальнуть в них. Или кинуть гранату. Я вполне мог до них добросить. Мы подобрались очень близко. Вся бы их дисциплина пошла кувырком…
Но стрелять мы не стали, а решили вернуться. Поле прошли без проблем, а в лес не полезли. Чтобы судьбу не испытывать. Взяли правее, оставив избушку лесника в стороне. Вроде мы все рассчитали и учли отклонение от маршрута. Но мы промахнулись. И на точку, где мы оставили плот, не попали. Тогда стали прочесывать вдоль обрывов. Искали наш плот. Очень не хотелось оставаться на этом чертовом фашистском берегу. Ну, кто ищет, тот всегда найдет… Вот мы и нашли на свою голову этих двух фрицев. Нашли… А тот, второй, он совсем… А Зайченко…
Евменов замолчал.
— А дальше что? — раздался голос Попова.
— Тише ты, дальше, — одернули его. — Смотри ты. Спит наш Евмен.
— Да… рассказал сам себе сказку на ночь…
— Ладно вам. Человек с того света вынырнул, а вы тут…
— Интересно, а что дальше-то было?
— Тебе, Попов, что, мама сказки в детстве не рассказывала?
— Не, не рассказывала. Я в детдоме вырос. У нас только нянечка была. Но сказки не рассказывала. Она шваброй нас била. Тех, кто плохо себя ведет.
— То-то я бачу, Попов, ты якись трошки контуженый. Шваброй по темечку, небось, тюкнуло.
— Не… Меня ей не достать было. Больно я шустрый был, — ответил Попов. Он, видимо, к данной теме относился серьезно. — Мы и вино проносили в детдом. Во как…
— А винишко деда Гаврила ко времени приспело.
— Да, Евмену как раз вместо успокоительного. Если Нинка его спровадила без всяких лекарств.
— А то ты не знаешь, какие у Нинки лекарства?
— А ты будто знаешь. Гляди ты, знаток. Ну так баба не от хорошей жизни старается. На войне, вишь, не бабье дело обитать. А она все равно об солдатской душе заботится, как может, ласку дает… Да только такому хмырю, как ты, все одно от Нинки обломится. Пойди вон до бревна с дуплом полечися.
— Слышь, ты, это кто тут хмырь?
— Кто-кто… дед Пихто.
— Ну, ладно, хорош, — урезонил спорщиков старшина. — Знатоки выискались. Евмен всем хороший пример подал. Всем отбиться и спать. А ты, Попов, не забудь про смену. И смотри, не задрыхни там, в окопе…
XII
Спустя пару часов старшину вместе с Евменовым вызвали к командиру батальона. В командном пункте опять собрались младшие командиры. На этот раз было несколько штабных офицеров из полка. Никакого чая и Ниночки не наблюдалось. Комбат много курил — верный признак того, что вопрос на повестке дня стоял серьезный. Карта с участком излучины реки была исчерчена цветными карандашами. Аникин к карте не присматривался. Сидел в уголке. Где уж ему, старшине, командиру отделения, было пробиться к водруженной на стол керосиновой лампе через лейтенантские спины. Пусть вон Демьяненко впереди толчется. Он это любит — поближе к штабу притереться. Выслушали Евменова, комбат вместе со штабными майорами что-то помечал на карте. Чистые гроссмейстеры… Е-2, Е-4. Алехины, едрен батон. Придумают шахматные партии, а аникинцам потом их воплощать…
— Как остальные разведчики, старшина? — спросил комбат. Что ж, не забыл, что люди на ту сторону сходили, в волчье логово с головой сунулись…
— Живы все, товарищ капитан… — поднявшись, ответил Андрей. — С Зайченко хуже. Переохлаждение сильное и пальцы, по ходу, отморозил… А Байрамов…
— Хорошо… — перебил его комбат и снова склонился над картой. Как будто ни Аникин, ни Евменов не стояли сейчас перед ним и другими штабными по стойке смирно.
— Разрешите Евменову идти, товарищ капитан. Человек с того берега вернулся, выспаться надо.
— Хорошо… — словно спохватившись, сказал комбат. — И ты тоже двигай. Ждите отдельного распоряжения. Но, в любом случае, начинайте строить плавсредства. Чтобы все отделение могло форсировать… Понял?
