Эльмира Нетесова - Фартовые
— Но ведь у Кляпа нет выбора: кентов лишился. Может, заставил последнюю службу сослужить. Принести общак в другое место.
— Не столь трудно это и самому сделать, в потемках. Слишком велик риск доверять последнее такому засранцу, как Гнида.
— Зачем ты его пристопорил теперь?
— Нельзя его отпускать. Этому фрайеру уже терять нечего. Вот сейчас может Кляпа предупредить о нас. Тогда жди всего. Петух на Сезонке был просто местью, не за общак, за побитое мурло. А пятерых кентов Дамочки не стало.
— Да, за фрайеров и общак, будь его воля, накрутил бы нам этот беспределыцик, — согласился Берендей. И тихо присел на бетонную плиту, отделяющую свалку от погоста.
Берендей велел своим кентам подойти ближе к могиле, где был общак, укрыться за оградами, кустами.
Предупредил: если с Кляпом будет Дядя, даже по случайности не задеть его.
— Пасите Гниду, он один знает Кляпа в мурло, — наказал Берендей кентам.
На кладбище всегда темнеет раньше, чем где бы то ни было. Печально шелестит листва над крестами и памятниками, одинаково заботливо укрывает ночь ухоженные и забытые могилы. Для нее все покойники равны. По всем одинаково скорбит плачущая звездами бледноликая лупа.
Она не высвечивает имен, выбитых в камне, не смотрит на лица мертвых портретов.
У покойников нет лица, нет имени. Есть маленький клочок земли и память. Но и та не о каждом. Не по всем льют слезы живущие. Случается, что память умирает раньше человека. А по могилам ходят люди без оглядки. Да и чего бояться: покойник не встанет, не обругает, не прогонит, не постоит за себя. Ему безразличны слезы и память живущих. Он отмучился, отстрадал свое. Его ничто не тревожит и не. волнует теперь. К чему фальшивые слова сожалений об утрате-потере? Их не слышат мертвые. Им давно не больно, им никого не жаль. Чужие и родные — все одинаковы. Ибо все когда-то окажутся на погосте. Навсегда умолкнут. Заснут. И забудут о земных заботах и суете.
Говорят, что все мертвецы одинаковы и похожи один на другого, как близкие родственники. Это правда. Ведь Создатель посылает на землю одинаково красивых детей. Может, потому и в кончине все похожи друг на друга.
На погосте нельзя шуметь и говорить в полный голос, чтобы не тревожить сон и души усопших. Преклони колени перед прахом. Кем бы он ни был в жизни, теперь он — вечность.
Помяни добрым словом ушедшего. Ибо каждая жизнь и судьба прошла свои муки и испытания. Прости мертвого врага, ибо ушедший не ответчик за дела земные. Он ушел, а значит, уступил и достоин прощения.
На погосте нельзя сквернословить. Так принято издавна. У могилы говорят доброе. А коли нет в сердце добра — молчи. Потому что судят мертвеца лишь законченные негодяи и трусы.
Врожденный страх перед кладбищем знаком и фартовым. Не суеверный он. И отчаянные лихие воры даже в самом глубоком угаре никогда не матерятся у могил, не приходят на погост пьяными, не ходят по могилам, никогда не забывают снять шапку и склонить голову перед прахом. Есть у них своя этика; а вдруг здесь, в земле, спит фартовый. Пусть ему будет спокойно…
Никогда не считают фартовые деньги на кладбище. По глубокому убеждению. Посчитал — значит, последние они в жизни.
Уважающий себя вор в законе не мародерствует, не вытаскивает у покойников золотые коронки и зубы, не снимает украшений с мертвецов. Не грабит похоронную процессию. Это — удел щипачей.
Кладбище — единственное место, примиряющее фартовых с фраерами, грабителей с ограбленными, убийц — с убитыми.
Потому, затихнув в укромных углах, молчали фартовые, прикусив языки.
Впервые за всю жизнь им приходилось свести последние счеты с врагом на погосте. Так распорядилась фортуна. А фартовым не хотелось более терять кентов. Зачем им уходить из жизни раньше времени? И так вон сколько могил поприбавилось! Там кенты… Не сами по себе ушли. За их смерть отомстить надо. Кровыо за кровь. А уж потом помянуть всех усопших. Таков обычай фартовых.
Шепталась листва на деревьях. Громадные тени деревьев пролегли по кладбищенским дорожкам. Лишь в конце кладбища звал голубку дикий голубь, да хор кузнечиков стрекотал.
Привидение замер у ограды длинным серым бревном. Неподалеку от пего, завесившись кустом можжевельника, прикинулся муравьиной кучен Берендей. Даже припоздавший ворон поверил, присел на голову фартового. Тот не пошевельнулся, а птица, заорав от удивления, полетела, крича: мол, главаря обгадила и ничего, жива!
Время шло к полуночи, когда еле приметная легкая тень скользнула через кладбищенскую ограду, прижалась к столбу,
огляделась и, махнув кому-то рукой в темноту, юркнула в заросли рябинника.
Через ограду полезла громоздкая лохматая тень Дяди.
— Верняк, говорю тебе! Не дрейфи! Шустри, тут рукой подать! — говорил первый.
— Не люблю погостов. Мое дело сейфы. А это — мародерам. Зачем меня сфаловал? — оглядывался Дядя.
— Тише! Хлебало заткни. Не место ботать. Давай сюда. Майдан примешь, — звал Кляп.
Привидение ждал, когда он начнет поднимать доску и наблюдал за беспредельщиком через решетку ограды.
Дядя шел вразвалку, не торопясь. Кляп торопил его.
Едва беспределыцик откинул землю, Берендей вылез из кустов, присел на корточки Привидение. Готовые к прыжку, замерли кенты.
Кляп ухватил доску, сдвинул ее и в это время тишину вспорол предсмертный крик:
— Гнида! За что?
— Смывайся, хозяин! Хана здесь! — услышали фартовые надтреснутый голос Гниды.
Кляп выстрелил, не целясь. В темноту.
— Бо-ольно, — упал Гнида простреленным мешком.
Привидение, перемахнув через ограду, мчался наперерез беспределыцику. Берендей прыжками догонял убегающего. Кенты, что гончие, обходили с боков.
Кляп метнулся в дальний угол погоста, скатился в распадок, заросший кустами п бурьяном. Дальше — тайга. Продолжать погоню было бесполезно и небезопасно.
Привидение, обхватив руками голову, шел, шатаясь, пьяной тенью. Берендей проклинал свою уступчивость, молча ругал Привидение последними словами.
Лишь выйдя за ограду, увидели, как жестоко убил Гнида сторожившего его кента, вспоров ему живот. У того не только защититься, даже подняться не было сил. Только на крик их и хватило.
— Ишь, «маслина» насквозь прошла, — указал Привидение на Гниду.
— Иди ты… Не надо было его оставлять здесь.
Положив мертвых в кучу, задвинув доску и закидав ее землей, фартовые только теперь приметили, что рядом с ними нет Дяди. Не было его и во время погони. Исчез, будто привиделся, приснился. Но и с Кляпом он не убегал.
Лишь кенты, дежурившие на стреме у выхода, сказали, что заметили Дядю вскоре после выстрела. Он мчался к свалке, напролом. Оттуда — ближе всего к городу.
Чувихи на танцплощадке враз узнали милиционеров, переодетых в штатское. Они не раз шмонали Сезонку и никогда не появлялись случайно.
Девки, привычные в любой ситуации снимать пенки, подходили к милиционерам, как к старым знакомым:
— Кого зашухарить хочешь? Не меня ли случайно? Пошли, прошвырнемся в аллейку. Замылим, а?
Милиционеры делали вид, что не слышат, не знают чувих. И тогда те, задетые за живое, шли буром:
— На какую курочку зенки вставил? Да она не лучше меня, не мечтай. И у нее не с золотыми краями. Пошли! Чего топчешься! Иль уламывать хочешь? Ты меня уломай! Я с червонцем и без уговоров согласная…
Чувихи отвлекали на себя милиционеров не без умысла. Надо дать фартовым свое провернуть. Ведь только из-за них может собраться в горсаду столько мусоров сразу. Видать, большое дело проворачивают кенты. Будет пир на Сезонке! Вот только бы не сорвали фарт лягавые. И старались чувихи вовсю, изображали на крашеных мордах такую страсть, какую оперативникам уже никогда не доведется увидеть. Чувихи сгорали от нетерпения и желания. А сколько любви вспыхивало в их глазах и улыбках! Устоять и не поверить было мудрено.
Оперативники уходили, снопа появлялись. Но вдруг исчезли нес сразу. Чувихи испугались.
— Что-то стряслось… Кенты засыпались…
— Стой! Руки за спину! — потребовал один из «штатских», как только Привидение и Берендей поравнялись с ним.
Это оперативники, дежурившие здесь, привлеченные звуком выстрела, устроили засаду.
Покажи ксиву с санкцией прокурора, потом командуй, — нашелся Берендей.
— Быстро в машину! — потребовал оперативник.
— Отвали! — не сморгнул глазом Привидение.
— Обыскать и этих и кладбище! — послышалось повелительное.
Фартовые стояли молча. Яровой, стоявший поодаль, в тени, внимательно наблюдал за каждым. Но ни тени страха, беспокойства не промелькнуло ни на одном лице.
— Кто стрелял?
Привидение, сложив губы в морщинистый узелок, вдруг так щелкнул, что оперативники отпрянули. Выстрел, да и только. А фартовый, ощерившись, попер буром:
