Черная тень под водой - Александр Александрович Тамоников
– Но все равно интересно, – подумав, заключила Рита. – Про маяк нам рассказали – все же сооружение заметное. Он бездействует, но, в принципе, цел и со временем может вернуться к работе. Доступ туда не закрыт, эта штука никому не интересна. За исключением… – Рита задумалась, в серых глазах зажегся подозрительный огонек.
Алексей насторожился. Думающая женщина – явление нечастое и в чем-то даже пугающее.
– Ты снова о своем?
– Да, прости, это становится навязчивой идеей, – она вышла из оцепенения, как-то виновато улыбнулась. – Если в бухту соберется проникнуть вражеская субмарина, если она уже неподалеку… Ей незачем всплывать, сигналы с маяка моряки засекут через перископ. Если же подлодка с петергофскими ценностями все еще находится в районе – для них связь через маяк, возможно, единственный способ получения данных.
– Ты точно одержима. В бухту не пройдет подводная лодка – и не сможет выйти из нее. На катерах стоит современное оборудование, работают опытные кадры – там сделали все, чтобы исключить подобные просчеты.
– Наверное, ты прав. – Рита его не слушала, не мигая смотрела на маяк, и ее глаза затянула дымчатая поволока.
«Одержимая идеей женщина – это еще хуже», – с опасением подумал Алексей.
К отделению ГБ они подъехали в шестом часу вечера. По двору с раздраженной миной вышагивал капитан Хазов. Сорвался, бросился к машине.
– Нагулялись, Маргарита Львовна, хорошо провели время? А то, что товарищ Мокроусов полчаса висит на проводе, ожидая ваше высочество, – это ерунда…
Он неласково глянул на Хабарова. «Ревнует, что ли?» – недоуменно подумал Алексей. Рита второпях простилась, побежала в здание, прижимая к себе булку хлеба. Хабаров покурил, тоже вошел внутрь, поднялся в кабинет. Сотрудники прибыли через полчаса – уставшие, но довольные и, судя по цветущему виду, сытые.
– Отработали всех, – заявил Олежка Казанцев. – Пообщались с сотрудниками горкома, горисполкома, с водителями товарищей Корчинского и Сорокина, а также со старшим лейтенантом Истоминым, лежащим в больнице.
– Как он? – спросил Алексей. – С этим парнем мы вчера беседовали, правда, по другому поводу.
– Парень плох, – вздохнул Окулинич. – Сегодня его состояние ухудшилось, он с трудом открывает глаза, может только шептать. Но сознание в норме… в те часы, когда он его не теряет. А также мы поговорили с Елизаветой Петровной Проценко, но не стали упоминать о ее интимной связи с полицаем Деминым. Эта дамочка никуда не денется.
– Ситуация такая, – продолжал Казанцев. – Первым был убит Перфилов Петр Аркадьевич. Весь день он вел себя стандартно, беспокойства не выказывал – человека ничто не терзало. Корчинский об этой новости узнал не сразу, а когда сообщили, переменился в лице. Он был не просто опечален – испуган. Друзьями с Перфиловым они не были, даже товарищами трудно назвать, общались по работе и нечасто. Функции их ведомств редко пересекаются. Но история на него подействовала, он замкнулся, больше часа просидел в кабинете. Секретарь потом вынесла полную пепельницу окурков. Вроде успокоился, начал заниматься делами. После обеда поехал в отделение милиции, имел беседу с товарищем Остапенко. Последний отмечает растерянность товарища Корчинского. Тот выяснял подробности, интересовался вероятностью несчастного случая – скажем, мог ли сам Петр Аркадьевич по оплошности выстрелить себе в затылок. Или покончил с собой по ряду неизвестных причин. Технически это возможно, но… глупо. Порадовать товарища Корчинского было нечем. Он покинул отделение милиции и рано уехал домой. А прежде чем это сделать, имел телефонный разговор с товарищем Сорокиным. Но о чем говорили, история умалчивает – он выставил секретаря в коридор. По словам водителя, всю дорогу он молчал, а когда прибыли, приказал явиться завтра в семь тридцать утра. Это на полчаса раньше обычного. По словам Елизаветы Петровны, Владимир Романович и дома вел себя нервно. На вопрос, в чем дело, стал грубить, чтобы не лезла в чужие дела. В общем, довел бедняжку до слез. Потом, впрочем, извинился, вроде успокоился. Легли спать. Как мужчина, этой ночью он был ни на что не способен…
– Какие подробности, – проворчал Алексей.
– Да, мы старались. Елизавета Петровна всячески старалась удовлетворить наше любопытство. Могла почувствовать интерес к своей персоне.
– Да она заигрывала с тобой, – фыркнул Окулинич. – Двух кормильцев потеряла, а тут такой гвардеец пропадает. На безрыбье, как говорится…
– Чушь несешь, – отмахнулся Казанцев. – Не имею интереса к женщинам, которые спят с полицаями. Лишь один интерес – посадить их за решетку. Ночью он спал беспокойно, сбрасывал с себя одеяло. Когда под утро постучали в дверь, чуть не замерз. Но нашел в себе силы подойти к двери. Потом вернулся – как ни странно, успокоенный, повеселевший, шепнул, что это к нему по делу, он скоро вернется. Получается, что Владимир Романович боялся, но не того. Угрозы от ночного посетителя не почувствовал. Дальше все известно – утро, пустая постель, хладный труп на крыльце…
– В этот же день был сильно обеспокоен Ефим Макарович Сорокин, – сказал Окулинич. – Эту весть он объявил на внеочередном заседании горкома. Преступников обещал покарать, теснее сплотить ряды. Но даже не закончил выступление, закашлялся и ушел. Он много курил, стоял у открытого окна, рычал на подчиненных. Секретарь подтверждает факт его беседы с Корчинским, но происходила она за закрытыми дверями, а секретарь не страдает любопытством. После обеда Сорокин вызвал водителя, но потом передумал, остался в кабинете. На следующее утро пришла весть о смерти Корчинского. Ефим Макарович был белее бумаги, сник, от выступлений отказался, сославшись на недомогание. Снова вызвал шофера, но приказал ему оставаться на месте, отобрал ключи и ушел – якобы развеяться. Он действительно куда-то уезжал, вернулся через час. Настроение лучше не стало. Помощник видел, как к окончанию рабочего дня первый секретарь доставал из сейфа пистолет. То есть он явно переживал за собственную безопасность. Тенденция прослеживалась – убивают представителей власти. Помощник Шлыков предложил усилить охрану «бунгало», хотя подобное и не принято. Сорокин сначала согласился, потом отказался. С девяти часов вечера он был как на иголках. Истомин вспомнил, как тот бегал по домику, перед сном выпил полбутылки армянского коньяка. Он дважды выгонял Истомина на улицу, куда-то звонил, снова хватался за рюмку. Сказал охраннику, что спать не будет, а если уснет, пусть Истомин в три часа его разбудит. Видимо, все же уснул – от коньяка потянуло в сон. А Истомин, как ни крути, проявил преступную небрежность.
– Вывод напрашивается, товарищ капитан следующий, – сказал Казанцев. – Этих людей связывала не только работа. Гибель одного сильно обеспокоила двоих. Но это
