Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников
— Нет, Вить, не выбрался. Я оказался слабаком, не смог удержать эту силу. Я растратил её на поиски загадочного тумблера, который, рассчитывал, разом отключит глубокое чувство безысходности и крушение прежней жизни… Но, никакого тумблера не оказалось и дело было ни в нём…
— В чём тогда?
— В семье, — сказал Егор с горечью. — В семье: в жене и сыне; моя сила была в них с самого начала. Я пренебрёг этой силой. Я её попросту проебал!
— Где они теперь? — осторожно спросил Витька, чувствуя, что ступает на чужую запретную территорию.
— В Москве… — сказал Егор.
— Так чего ты уехал от них?
— Мы уже два года не вместе, — сказал Егор, потеряв голос и закашлявшись как старик прокуренным горлом.
— А хотел бы? — прицепился Витька.
— Больше жизни… — признался Бис так жалостливо, что Песков, какое — то время назад ощутив излучаемую человеком напротив магическую силу при одном только упоминании о спецназе, вдруг увидел его ничтожность и уязвимость, будто выданная авансом ценность была вручена зазря и теперь он, Виктор, может совершенно законно и обоснованно забрать её, лишить этого права и даже справиться с эти жалким калекой — спецназовцем одной левой.
Так случается часто, что молодые люди, вроде Пескова, не всегда со зла, а в силу возраста и характера, неспособны иначе дифференцировать себя с обществом, кроме как установив свою собственную уникальность исключительно по факту вероятного доминирования или физического превосходства над другими, проще говоря, при помощи кулаков. Как и многие, Виктор Песков допускал это несознательно.
— Так чего ты тут! — понизив голос, сказал Витька, будто злясь.
— Уже поздно… Слишком долго я не считался с ними, считая семьёй спецназ: «Это моя семья! — говорил я. — Другой семьи не будет!» — так я думал. Знал, ведь, что прекрасно спецназ обойдётся без меня… и боялся, что я без него — нет. Весь смысл моей кропотливой борьбы тогда заключался в службе в спецназе, в поддержке братишек, в преодолении себя ради того, чтобы вновь оказаться с ними на войне. А для чего мне это было нужно — я ответить не мог… Однажды в госпиталь приехала женщина, звали её — Мэри Бушуева. Солдатики, за её кукольный вид и немного угловатую походку, прозвали — Мэри Поппинс. Выглядела потрясающе, не хватало только шляпы и зонтика, чтобы летать. Она была первой и, наверное, до сих пор остаётся единственной женщиной в стране покорившей знаменитый Нью — Йоркский марафон… Помню: март, в Москве еще лежал снег, а в коридоре главного военного госпиталя Бурденко, какая — то женщина вкусно так рассказывает, что в Зугдиди, — это в Грузии, — уже вовсю цветут цветы и мандарины… Я тогда, лежал в палате, а у меня в голове запах цветущих мандариновых деревьев стоял — так она вкусно рассказывала. Она могла без конца говорить о Грузии, о тамошних людях, их жизни, о грузинском гостеприимстве, ну, как любой о родной любимой земле… Ты когда — нибудь был в Грузии?
— Нет, никогда, — покрутил головой Песков.
— Я тоже… Тогда — у меня по Грузии слюни текли, как хотелось там оказаться, а с августа восьмого совсем перестал думать, какая — то вина появилась необъяснимая… Мэри была без одной ноги — правой — ещё в детстве на каком — то семейном празднике к ним во двор залетел грузовик и придавил её к дому — ногу отрезали; но я в жизни не встречал более счастливого и жизнерадостного человека. Она как живая розетка заряжала меня энергией, правда, ненадолго. После — всё равно возвращалась моя тянучая тоска… Обо всём она говорила такими простыми словами, и я никак не мог взять в толк, как она это делала. О своей безграничной радости говорила: «…я не умная женщина, поэтому мне всё легко в жизни удаётся. Когда много думаешь, как начать, всегда находятся тысячи причин ничего не делать». О своём протезе говорила: мой протез — «мерседес»… Потом, она рассказала мне о марафоне и протезе, на котором я когда — нибудь смогу побежать… буквально, бежать, — сказала она… Затем ко мне пришло осознание, что жизнь, которую я жил, направленная на защиту Отечества, закончилась. Если ты военный — твое предназначение воевать. Быть спецназовцем с оговоркой «годен с ограничениями», сидеть в штабе — меня не устраивало, и я принял решение об увольнении. Просто понял, что всё, что я мог отдать Родине, я отдал. Пришло время подумать о своей настоящей семье, но к тому моменту от семьи уже мало что осталось.
— А эта, твоя Мэри, симпотная?
— Она была замужем, — догадался Бис в чём дело. — Вышла — уже без ноги…
— Не, ну, а что? — сказал Витька. — Я тут, в «инсте» видел тёлочку — глазки, реснички, губки, как у уточки, сисечки, попка, ну, просто огонь! — Витька шумно втянул воздух ртом, «подобрав» распущенные слюни, которых не было, — …тоже протез ноги, но красивый… почти как твой, но посочнее цветом… как «Феррари»! Я после знакомства с тобой обращаю на таких людей внимание, — да!.. Короче, я б ей вдул! — признался Витька. — Реально! Ну, чего ты так смотришь?
На лице Биса застыло изумление, будто он подавился рыбьей костью.
— Бля, у тебя лицо, когда ты так… как у маньяка! Правильно, тебе тёлки не дают! И я б не дал, а вот ей с протезом — реально бы вдул!
— Дурак, ты, Витька! Ой, дурак! Двадцать три года — и такой, блядь, дурень?! — смеясь одними уголками рта, сказал Егор. — В твоём возрасте — я уже ротой командовал, два ранения получил, у меня жена и сын были… — снова вспомнил Егор, — …а у тебя — одно на уме?!
— Ты потому несчастный такой, что всё у тебя в прошедшем времени! — сказал в ответ Песок. — А у меня, — в будущем! Как раз к мои тридцати шести! И то не всё, всего не надо: командовать — не моё, ранения — спасибо, ни к чему… В двадцать три у меня план: вдоволь натрахаться!
— Давай — давай, герой — осво… осеменитель!
— Это, может, патология какая — то, Егор? — осторожно спросил Песков. — Протез меня теперь не сильно смущает! Даже наоборот…
— Если ты насчёт девушки на протезе, то тебе так кажется, — развеял Егор сомнения. — Это твоя дурная фантазия, извращенец! Вот, посмотришь: она ровно до момента, когда ты увидишь её без протеза, без «Феррари», как говоришь; пока не окажешься с ней в постели — она
