Сергей Самаров - Капитан Валар. Призовая охота
– Мы за вас, Александр Викторович, молиться будем, – пообещал священник.
Старший следователь глянул на иерея в упор, но ничего не сказал. Только понаблюдал, как отец Василий перекрестил меня, благословляя. Наручники не помешали мне сложить ладони чашей, как положено держать их при благословении.
Подошли к «Газели». Воронец сел, естественно, на переднее пассажирское сиденье. Мне открыли боковую дверцу и зачем-то пригнули голову. Насмотрелись американских фильмов. Там полиция так сажает в машины преступников из опасения, что те себе голову о машину разобьют. У меня такого желания не возникало. Но голову я наклонил и сел на то сиденье, к которому меня подтолкнули.
Однако сразу поехать не получилось, потому что из второй машины вышел человек, обвешанный тремя фотоаппаратами, зашел за калитку и стал снимать в разных ракурсах мою машину. Особенно тщательно сфотографировал номер. Я-то знал, для чего это делается, но старшему следователю предпочел не говорить. Пусть себе голову поломает.
Воронец и так нервничал. Даже потянулся и нажал на кнопку звукового сигнала, поторапливая фотографа. Зачем нужна была вторая машина – бог весть. Можно было ограничиться и одной. Но Воронец предпочел ехать на двух. В них, понятно, помещалось больше бойцов...
Водители на «Газелях» были аховые, и так берегли свои подопечные транспортные средства, что ехали через деревню ползком.
– Чему улыбаешься, капитан? – спросил меня обернувшийся старший следователь.
– Мечтаю, – сказал я просто.
– То, что ты мечтательный, это хорошо. И о чем размечтался?
– Думаю, что буду с деньгами делать.
– С какими деньгами?
– Которые я у вас отсужу. Когда меня выпустят, я, конечно, подам в суд и потребую компенсации морального вреда. Меня перед всей деревней повели в наручниках, как преступника. За это вам придется заплатить.
Воронец хохотнул:
– Тебя, капитан, выпустят не скоро. Думаю, лет восемь-десять тебе обеспечено. Но ты еще и другое учти. Это я просто по сочувствию предупреждаю... Ты убил молодого чеченца, у которого родители – очень влиятельные люди. А тюрьмы, «зоны» и следственные изоляторы у нас переполнены кавказцами. Они там имеют такую же власть, как и «хозяин»[15]. Тебе там трудно придется...
– Спасибо за предупреждение. Я это учту. Только сначала придется доказать, что это я убил. Я смотрел в Интернете ту запись и читал ваши глупые обвинения. Попробуйте доказать, что это я.
– Ты учитывай, капитан, ты учитывай...
– Я учитываю. И говорю, что у меня тем более есть основания добиться своего оправдания. И потребовать компенсацию морального ущерба.
– Значит, у меня есть основания не допустить твоего оправдания, – серьезно и с некоторым раздражением сказал старший следователь. – Иначе меня премии лишат. А для меня и моей жены, ты это учти, премия гораздо важнее твоей свободы.
Я отвернулся и стал смотреть мимо высовывающегося из маски «ночь» чьего-то носа. Вдоль дороги мирно плыли успокаивающие душу пейзажи. Мне особо и успокаиваться не нужно было, тем не менее я с удовлетворением продолжал смотреть на эти знакомые с детства поля и перелески...
Для допроса меня доставили в СИЗО, где есть специальное помещение. Кто-то когда-то мудро решил, что проще следаку приехать в СИЗО, чем возить к нему задержанного или арестованного. Сермяжная правда в этом была, потому что такой, например, заключенный, как я, может убежать при переезде. Сама процедура первоначального допроса была недолгой. Вел допрос вовсе не старший следователь Воронец, а какой-то капитан-дознаватель. Сам же Воронец просто сидел в кабинете, оседлав верхом стул и сложив руки на спинке. Смотрел он при этом умными, как у собаки, глазами и слушал, не вмешиваясь в предварительный допрос.
Не считая стандартных анкетных данных, которые я не скрывал и которые дознаватель внес в «шапку» протокола, весь разговор сводился к одному – к драке на дороге, которую я, естественно, видел в Интернете. Здесь даже отпираться было бесполезно, поскольку я уже ответил на том же сайте какому-то бывшему моему солдату, не пожелавшему себя назвать. И, думаю, что никого не удивил своим утверждением, что это был не я. На естественный вопрос, где я находился в это время, у меня был только один ответ, согласованный с генералом Лукьяновым – на часы не смотрел, могу только предположить, что в это же время ехал по МКАДу в сторону дома мамы. То есть я признавал, что должен был находиться где-то неподалеку. Вернее, предполагал, что должен был находиться неподалеку, но категорично утверждать этого не мог. Ну, не всегда же человек за временем следит. Если торопится куда-то к определенному моменту, он, конечно, может отчитаться по минутам, с этим я соглашусь. А если не торопится, если едет в свое удовольствие, занятый собственными мыслями, то и на часы смотреть, как я полагаю, ему вовсе не обязательно. И нет в Уголовном кодексе статьи, по которой наказывают людей, не следящих за временем. Это естественное состояние любого человека, в том числе и офицера спецназа ГРУ. То есть я отметал претензии, высказанные капитаном-дознавателем относительно того, что офицер спецназа ГРУ должен и обязан знать время точно. Не обязан я, если у меня нет для этого необходимости.
Камера мобильного телефона не зафиксировала момент, когда «Порше Панамера» остановилась перед моей машиной, и было неясно, имело ли место хоть какое-то столкновение транспортных средств. Но на фотографиях, приехавших вместе с нами из деревни, я отчетливо рассмотрел в мониторе ноутбука дознавателя царапины на своем переднем бампере. Объяснить их происхождение я не мог. Сам я точно знал, что ни в кого и никогда на этой машине не въезжал, хотя не отношусь к автомашине как к драгоценности, считая ее только рабочим инструментом, пусть и любимым. Тем более не въезжал я в эту красавицу «Панамеру». Но царапины на бампере увидел и я. Единственное, на что можно было погрешить, – когда я ехал по забытой дороге к разрушенной ферме, пришлось придавить бампером несколько выросших прямо на дороге кустов и мелких деревьев. Царапины могли оставить они. Бампер «Тигуана» сделан из пластика, внешне достаточно жесткого, в действительности же достаточно податливого к царапинам.
После этого мне показали фотографию задней дверцы той самой «Панамеры», сделанную прямо на дороге, где и произошло столкновение с молодыми чеченцами. При увеличении изображения там тоже были видны царапины. Но я сразу определил, что расположены они на добрый десяток сантиметров ниже бампера моего «Тигуана». Впрочем, это козырь, который лучше было до поры до времени припрятать в рукаве. А то, чего доброго, меня еще вздумают отпустить. Хотя едва ли, поскольку подозреваемых в убийстве редко отпускают даже под большой залог. А меня подозревали именно в убийстве. И когда под конец допроса спросили, признаю ли я себя виновным в гибели молодого чеченца, я ответил просто:
– Я в Чечне воевал...
– В убийстве на МКАДе ты участвовал, в той самой драке, которую ты с любопытством, как я полагаю, смотрел в Интернете, – капитан-дознаватель был ехидным, как неудовлетворенная женщина.
Я засмеялся:
– Давайте не будем валять дурака. Мы все люди умные и опытные. Если сможете, докажите, что это был я. Не сможете – заплатите мне компенсацию за моральный ущерб. Я предупреждал, что так этого дела не оставлю.
– Докажем, – полковник Воронец встал. – Не сомневайся, капитан. И умение драться не поможет тебе отвертеться от приговора.
– Я не так дерусь. Я дерусь лучше на класс. Я убил бы их всех, и без сомнения. Без жалости убил бы, просто автоматически. Вы знаете, как меня на Северном Кавказе бандиты зовут?
– Как?
Я вообще-то человек скромный и к хвастовству не склонный. Но перед следаками можно и дурака повалять. Им совершенно ни к чему иметь обо мне правильное мнение.
– Саня Валар. В переводе это значит – Саня Смерть. Они за мою голову пятьдесят тысяч баксов назначили. А вы хотите их заработка лишить.
– Это тоже в протокол записывать? – поинтересовался капитан у полковника.
– Конечно. Это характеристика капитана Смертина, данная им самим. А такая характеристика всегда важна...
* * *Пришли два конвоира, плечистые мальчики с перекачанными руками и животами. Таких – бей, не промахнешься. А если промахнешься ты, не промахнутся они, потому что один будет тебя держать, а второй бить. Но до этого дело пока не дошло. Меня обыскали и нашли одну из шести припасенных скрепок. Спросили, зачем она мне нужна. Я только плечами пожал.
– Наверное, хотел какие-то документы скрепить. Под руку другая попалась, той и воспользовался. Привычка есть – скрепки про запас иметь. Это страшное оружие?
Относительно оружия конвоиры ничего не сказали, но скрепку не вернули.
На мое удивление, у меня не отобрали поясной ремень, хотя я уже приготовился снять его. И это мне, признаюсь, не понравилось. Даже мы в спецназе ГРУ, отнюдь не знающие все тонкости задержания, закрывая куда-то пленника, обязательно забираем у него поясной ремень и шнурки, чтобы не допустить самоубийства. Шнурков у меня не было, поскольку увезли меня из дома в коротких резиновых сапогах, и, обчистив содержимое карманов, больше забирать ничего не стали.
