Я, Потрошитель - Хантер Стивен
– Господин не желает купить цветок? – спросила девочка.
В руке она держала одинокую увядшую розу.
Это что, сцена из старика Диккенса? А может быть, из миссис Уорд[29], выдавшей свою порцию слезливой патоки для утонченных читательниц, или даже из лишенного чувства юмора Харди? Оба они примерно через пятьдесят страниц убивают какого-нибудь паренька или девчушку, чтобы заработать лишний шиллинг на своих грошовых ужастиках. Однако это была не литература, это происходило в действительности; щупленькая девочка олицетворяла собой всех обездоленных и голодающих, всех тех, кто ютится под мостами, спасаясь от жестоких лондонских ночей, сознавая то, что не далее как через месяц погода станет еще более свирепой.
– Во имя всего святого, дитя мое, что ты здесь делаешь совсем одна? – спросил я.
– Сегодня в ночлежке не нашлось места, поэтому мама отвела меня под мост. Но только я думаю, что она умерла. Она ужасно кашляла кровью. Я не смогла ее разбудить. Я шла целый час. Нашла розу и решила продать ее какому-нибудь джентльмену. Пожалуйста, сэр! Это так важно!
– Тебе нельзя находиться здесь одной. Сейчас уже поздно, и здесь очень опасно. Неужели у тебя, кроме несчастной матери, никого нет?
– Нет, сэр. Мы перебрались сюда из деревни несколько месяцев назад, ради работы, но папа не смог ее найти. Какое-то время назад он ушел, куда, я не знаю. С тех самых пор мы с мамой остались одни.
– Ну хорошо, – сказал я, – я найду тебе ночлег.
– Сэр, всего один пенни за розу – больше мне ничего не нужно.
– Нет, нет, так не пойдет. Эта роза ничего не стоит, а ты бесценна. Идем со мной, дитя мое.
Вот так, не дописав послание и забыв про него, я укутал девочку в свой сюртук и прижал к груди, и она скоро уснула, положив головку мне на плечо. Я направился назад по Гоулстон. В какой-то момент я обернулся на то, что оставил сзади, гадая, удастся ли мне вернуться назад и довести дело до конца, но увидел в квартале позади, приближающийся к той нише, где я останавливался, покачивающийся из стороны в сторону полицейский фонарь, в длинной руке в синем кителе. «Бобби» медленно шел по улице, высматривая насильников, грабителей, мошенников, карманников и даже жестоких убийц, расправляющихся с проститутками, – таких, как я.
Боже милосердный! Если б эта девочка не прервала меня, я все еще находился бы там, завершая свою работу… Но нет, появилась она, и я забыл о том, что привело меня туда, и оставил свой пост. И снова катастрофа прошла так близко, что ее нельзя было заранее просчитать. Опять невероятное везение. Казалось, все это было ниспослано свыше, хотя в моих мыслях и не было места для божественного.
Неся в руках сломленное крохотное создание, я прошел несколько кварталов, мимо темных, наглухо запечатанных зданий, мимо переулков, ведущих в никуда, добрался до очередного перекрестка и увидел далеко впереди свет. Девочка была невесомой, словно пушинка. В какой-то момент мне показалось, что она умерла, и у меня мелькнула мысль, что меня могут задержать и повесить за преступление, которое я не совершал; тем самым Бог, возможно, покажет мне, каким же я был глупцом, что не верил в него. Но нет, это было бы слишком дешево, и наш Отец, которого нет ни на небе, ни где-либо еще, очевидно, отказался от мелочного тщеславия и не стал вмешиваться.
Девочка пошевелилась, устраиваясь поудобнее у меня на плече. Я направился на зарево и вскоре вместе со своей новой подопечной очутился в сиянии газовых фонарей Коммершл-стрит, примерно в миле к северу от ее пересечения с Уайтчепел-роуд. Нельзя сказать, что здесь было многолюдно, но в то же время и пустынной улицу назвать было нельзя. Из нескольких все еще открытых питейных заведений в ночь выплескивалось веселье, взад и вперед расхаживали проститутки, уличные торговцы хриплыми голосами предлагали полуночникам мясо, овощи и сладости.
Пройдя мимо нескольких работниц, я наконец остановился перед той, которая по сравнению с прочими показалась мне не такой безнадежной. Я поднял палец, останавливая ее. Женщина не выказала страха перед Уайтчепелским убийцей, поскольку улица была ярко освещена, а я держал на руках ребенка.
– Мадам, вот какое дело, – сказал я. – Я нашел эту бедную девочку в нескольких кварталах отсюда. Ей некуда идти. Не могли бы вы куда-нибудь ее отвести?
– Бедняжка, она напоминает мне двух моих девочек, – ответила женщина. – Но я сама на мели, господин хороший, пытаюсь заработать на ночлег.
– Если я дам тебе денег на ночлег, ты обещаешь, что сперва устроишь девочку, в церковь, в приют, еще куда-нибудь? Я должен идти. Сейчас никакого джина. Сегодня ты весь свой джин уже выпила, ведь так?
Прищурившись, женщина окинула меня взглядом с ног до головы, и я мысленно вознес молитву о том, чтобы все то насилие, которое я сотворил сегодня на площади или до того, не оставило у меня на лице и груди багровых букв.
Не оставило.
– Ну хорошо, давайте мне девчонку. Здесь недалеко есть приют для беспризорных детей. Думаю, это как раз то, что надо.
Передав женщине свою подопечную, я достал несколько фунтов и, скомкав, вложил ей в кулак. Лишь кисть Росетти[30] смогла бы передать тонкую игру света на полотне «Добрая проститутка, безутешный ребенок и безумный убийца на уайтчепелской улице в ночь с субботы на воскресенье»; жаль, что его уже нет в живых. Но затем я подумал: «Никакой художник не сможет запечатлеть тот полный черного юмора виток спирали абсурда, к которому мы приближаемся».
– Вижу, лицо у вас доброе, – сказала женщина, – и сердце тоже доброе. Да хранит вас Бог!
– Сомневаюсь, – ответил я, уходя прочь.
Глава 18
Воспоминания Джеба
К тому времени, как я прибыл к дому 108–119 по Гоулстон, надпись по приказанию тупицы Уоррена уже была смыта со стены.
– Что? – не веря своим ушам, рявкнул я на констебля, сообщившего об этом.
Вместе с господами из «Таймс», «Ивнинг стандарт», «Мейл», «Пэлл-Мэлл газетт» и других газет мы стояли у входа в дом. Здание в шутку называли «Образцовым жилым домом Уэнтворта» – да, в каком-то смысле его можно было считать образцом того, как унизить рабочего, втиснув его в тесную кирпичную конуру, по двенадцать человек в одну комнату, в которой летом жарко, а зимой холодно, а сортир на улице, так что все, кому приходится им пользоваться, вынуждены терпеть его грязь и убогость.
– Он приказал смыть надпись? – подхватил Каванах из «Таймс».
Мы были потрясены, мы были возмущены, и, полагаю, мы вели себя довольно грубо. Другими словами, мы выполняли свою работу.
– Сэр, он…
– Черт побери, что еще нужно этим надоедливым господам?
Кто-то прервал неуклюжие объяснения несчастного констебля. Оторвав взгляд от его испуганного лица, я увидел самого сэра Чарльза, приближающегося тяжелой походкой подобно чудовищу, сотворенному воображением миссис Шелли[31] или голема из еврейских мифов[32], – коренастый великан, сплошные накачанные мышцы и крупные кости, и невозмутимый взгляд черных бусинок-глаз. Сэр Чарльз Уоррен был создан, чтобы носить военную форму; даже будучи главой полиции Большого Лондона, известной как Скотланд-Ярд, он носил свой мундир так, будто стоял на капитанском мостике крейсера королевских ВМС «Пинафор»; втиснутый в гражданский сюртук, он, казалось, собирался сделать глубокий вдох, взрывным ударом распрямив могучую грудь так, чтобы во все стороны беспощадно разлетелись обрывки черной шерстяной ткани. Этого у него не отнять: он обладал харизмой. Он принадлежал к той же породе англичан, что и Гордон Хартумский[33], – человек-крепость, образец честности, нравственности, веры в себя, убежденности в собственном превосходстве, который смотрит на мир лишь в прицел винтовки, направленной на убегающего черномазого. Как жалко, что при всем том Уоррен был непроходимо туп. Коренастый, широкоплечий, в котелке и сюртуке, с резкими чертами лица, частично скрытыми пышными усами, которые так нравятся кое-кому из сильных мира сего, – двумя большими треугольниками жесткой шерсти, окруживших и спрятавших рот. Подбородок, казалось, был отлит из лучшей британской стали, и при ударе по нему другой британской сталью можно было бы высечь искры, однако ни один из кусков стали повреждений бы не получил.
