Михаил Рогожин - Мой нежный убийца
— Отдай перстень.., перстень…
Протягиваю руку.
— Не этот.., черный агат…
Он душит мое отражение, а я не в состоянии сделать хотя бы шаг в сторону. Ну почему же я не .сопротивляюсь? Неужели хочу этого?
Как же я смогу существовать без отражения?
Вдруг из глубины вылетает мерзкая пиковая дама.
Корчит мне рожи. Совсем нестрашные. Кажется, она желает меня поддержать. Ее старческая физиономия, изрезанная мелкими морщинами, разглаживается, и я вижу очень знакомое лицо… На кого она похожа? Ресницы вытягиваются, сплющенный нос заостряется и кокетливо задирается вверх, изломанные бескровные губы вытягиваются в элегантную линию, сморщенный лоб становится выпуклым, его украшают тонкие подвижные дуги бровей… Боже! Это же Инга! От неожиданности зажмуриваю глаза. Дышать совсем нечем. Пат продолжает душить мое отражение.
— Спаси, Инга! Спаси… Я буду любить тебя, сделаю все, что захочешь, только спаси…
Сама не слышу — шепчу или кричу. Дышать становится легко. Тело испытывает прилив восторга. Почему же я медлю и не открываю глаза? Вот уже и ноги слушаются меня. Делаю шаг назад. Немыслимое блаженство накатывает волнами. Едва приоткрываю глаза. Сквозь ресницы вижу в зеркале, как Пат и Инга ласкают мое обнаженное тело.
Я ничего не чувствую. Но начинает колотить нервная дрожь. С каким упоением они целуют мои груди, бедра, ноги. Пат прикасается к моему отражению руками, и в моем теле возникает забытая, но до боли знакомая музыка. Мелодия подхватывает и заставляет меня в такт ей раскачиваться. Инга пальцами расчесывает мои волосы. Ничего нет прекраснее. Завороженно смотрю на свое отражение. И не замечаю, как Пат опускается" на колени и молит:
— Верни мне перстень.., черный агат…
— Он у Инги, Пат, посмотри, видишь, мои волосы намотались на ее палец, убери их — и увидишь свой перстень.
Пат послушно старается схватить руку Инги.
Она, извиваясь, выскальзывает и оборачивается ко мне совсем иным лицом. Передо мной снова мерзкая пиковая дама. Хохоча беззубым ртом, она исчезает. Пат хочет ее догнать, путается в полах халата, падает и стонет:
— Верни мне кольцо…
Боюсь, что он снова примется меня душить, пробую шагнуть в сторону. Получается! Еще шаг, еще — и я оказываюсь за зеркалом. Боже!
Заманали! Боюсь поверить в то, что видела. Бегу к камину. Там на столике стоят бутылки с напитками. Пью из горла, не глядя на этикетку. По-моему, бренди. После десятого глотка выпускаю бутылку из рук. Она падает на мраморный пол, но не разбивается. Покачиваясь, возвращаюсь к зеркалу. В нем ничего, кроме моей пьяной морды, не отражается.
Дура я, дура! Меня мучают галлюцинации. Хорошо еще Хазбар за мной не гоняется. В исступлении кричу в зеркало:
— Покажись, Хазбар! Что ж ты не высовываешься? Хотел меня трахнуть? Смотри, я стою перед зеркалом голая. Могу специально для тебя расставить ноги! Где же ты, Хазбар?
Резкий крик Христофора приводит меня в чувство. Перестаю орать. Никакого Хазбара нет. Подхожу к зеркалу и смачно в него плюю. Желтая слюна медленно скользит вниз. Неужели от всех мучений у меня поехала крыша? Но ведь тело до сих пор изнывает от ласк. Как они меня завели…
Зря я выпила. Теперь хочется спать. Поднимаюсь наверх, на крышу. И, не раздумывая, падаю в бассейн! Боже, какое счастье! Сверху вода совсем теплая. Жить бы так вечность. С Лимоном. А может, и Инга не помешает. Неужели я видела ее в зеркале? Нет… Глупости. Ничего я там не видела.
Не дай бог кому рассказать — примут за сумасшедшую. Лучше молчать. С такими наворотами и до дурдома недалеко. Пат, конечно, меня преследует.
Почему я не передала ему слова Наташки? Он бы успокоился. Сегодня, когда утром Инга пришла ко мне, в ее глазах было что-то бесовское. Ей нравится мое тело. У нее, правда, тоже неплохое. Все! Забываю.., забываю.., забываю и загораю до одури.
Вылезаю из бассейна и в кайфовом состоянии опускаюсь в шезлонг. Солнце быстро согревает меня.
Шезлонг мерно покачивается. Кажется, будто я лежу на волнах, которые шумят совсем рядом.
В Афины Инга и Лимон въехали под вечер. Уже закончилась сиеста, открывались магазины, в тавернах появлялись отдохнувшие посетители. Легкий ветерок залетал в открытые окна «Альфа-Ромео». Тент над машиной был поднят в целях безопасности. Лимон вообще не любил открытые пространства. Он смотрел по сторонам и удивлялся тому, что такой старый город застроен в основном современными, легкими зданиями. На балконах кипела жизнь. Там обедали, смотрели телевизоры, воспитывали детей, ухаживали за цветами.
— Отвези-ка меня на русский рынок, — неожиданно попросил он.
— Лучше завтра с утра. Сейчас там мало народа, — возразила Инга.
— Очень хорошо. Познакомлюсь. Может, кто-нибудь возьмет переночевать.
— Я боюсь за тебя. Не забывай про рану.
— Ерунда. Уже не болит. Чего ждать? Раньше сядешь — раньше выйдешь. Возьми мои документы. И дай немного денег. Я теперь снова богатый человек, можешь давать, не стесняясь.
— Дурак. — Инга поцеловала его в щеку и повернула к Омонии. Остановилась возле аптеки.
Дала Лимону двести тысяч и предупредила:
— Граната слишком оттягивает карман куртки. Оставь ее в машине.
— Ни за что, — воспротивился Лимон и переложил гранату в задний карман джинсов. Один пистолет сунул за пояс, другой, с глушителем, отдал Инге.
Они простились без поцелуев. Но крепким дружеским рукопожатием дали понять друг другу, что снова вместе.
Лимон быстро добрался до указанного места.
Рынок действительно был немноголюден. Располагался он по периметру раскопок, отгороженных железной сеткой. Продавцы использовали ее как витрину, подвешивая свой товар. В основном это были набивные шерстяные платки всевозможных расцветок, шапки, военные фуражки, ремни, постельное льняное белье, шинели. На земле лежали палехские шкатулки, жостовские подносы, бело-голубая гжель. Толпились матрешки с лицами Сталина, Брежнева, Горбачева. Короче, весь ассортимент арбатских лотошников. Лимону стало как-то обидно, что ничего путного здесь не продают. Разве что сигареты подешевле. Стоят они четыреста драхм, а в Москве меньше доллара, вот и чистый навар. Но сколько же их нужно завезти? Лимон прикинул и понял, что сигаретами торгуют не туристы и не эмигранты, а люди, получающие из России крупные поставки. Значит, этот Мальборо-кентовый ручеек не минует рук Димитриса Федороса и его ребят.
— Московские? — спросил он молодого невзрачного парня, разложившего на чемодане пачек двадцать.
— Американские, — бросил тот, всем видом показывая, что не относится с почтением к русскому туристу.
— Дай-ка пачку «Кэмел», — Лимон протянул пятисотдрахмовую купюру.
Парень, не глядя на него, отсчитал сто драхм и предложил жестом брать сигареты.
— Оставь себе, — отмахнулся Лимон от денег.
Достал из купленной пачки сигарету, закурил.
Парень поднял на него удивленные глаза. С мгновенно возникшей любезностью предложил:
— Может, возьмешь блок, отдам подешевле.
Лимон покачал головой. Осмотрелся вокруг, подошел к парню поближе и заговорщицким тоном предложил:
— Может, мое заодно продашь?
— А что у тебя? — без особого интереса спросил тот.
Лимон сел на корточки, обозначив зековскую принадлежность, хитро сощурился, подождал, пока парень наклонится к нему.
— Товара — сколько угодно. Ковры, серебро, золотишко…
— А чего ж ты сам не торганешь?
— Да мне западло барыжничать.
Парень сразу смекнул, кто сидит перед ним.
Хоть и молод был, но знал, что настоящие воры никогда сами не продают. Откуда же он тут взялся?
Товар предлагает слишком шикарный для здешнего ассортимента. Такой нужно реализовывать в Пирее, на воскресной барахолке, или, по крайней мере, в Монастыраки. Раз не знает, значит, приезжий. А такому рога обломать нетрудно. Здесь свои законы.
— Чужим не торгую, — важно ответил он.
— Может, знаешь кого, кто возьмет оптом? — настаивал Лимон. — Цену для начала ломить не буду. Поосмотрюсь, а уж потом…
Парень потупил глаза, чтобы не выдавать заинтересованности. Он был самой мелкой сошкой из существующих на рынке, поэтому ему польстило предложение незнакомца. Но без брата ничего решать не мог.
— Приходи завтра с утра, — предложил он. — Я всегда на этом месте.
— Завтра не могу. Мне ведь некогда по базарам ходить. Мой принцип такой — скинул и ходу.
— Ворованное?
— А твое?
— За свое я в ответе, — обиделся парень. Ему очень не хотелось упускать клиента. Но поблизости не было никого из знакомых, а брат сидел в таверне. Надо бы к нему смотаться, хотя чревато взбучкой. Он запретил вступать в разговоры с покупателями. Правда, тут особый случай, может, еще и спасибо скажет. Посерьезнев от этих размышлений, заключил:
— Мне товар не резон сворачивать, приходи завтра, поговорю кое с кем.
