Андрей Воронин - Один шаг между жизнью и смертью
– Как в кино, – сказала наблюдавшая за ним из машины Алена, когда он вернулся и сел за руль. – Как в какой-нибудь старой голливудской мелодраме.
– Ты зря пытаешься меня обидеть, – сказал Юрий, который на самом деле обиделся. Алена, как всегда, чутко уловила изменение его настроения и мягко сказала:
– Да что ты! Я не хочу тебя обидеть. Я просто хочу тебя, вот и все. А ты тут сеешь ножи, засоряешь водоем… Пусти меня за руль, я езжу быстрее.
– Зато я доставлю нас домой целыми и невредимыми.., конечно, не считая тех увечий, которые у нас уже есть.
Алена снова засмеялась и суеверно подумала, что это к слезам.
– Правда, – сказала она. – Я совсем забыла, что теперь мне нужно беречь себя. Господи, сколько лет мы потеряли!
Машина тронулась и влилась в широкие вены Москвы одинокой ярко-алой капелькой, двигавшейся немного быстрее, чем другие такие же капельки.
Немного погодя, когда она свернула с Ленинградского на Беговую и миновала ипподром, сзади к ней пристроился неприметный серый “форд" – седан. Он проводил красный спортивный автомобиль до самого дома Филатова, а когда тот остановился, припарковался в сотне метров дальше по улице. Теперь сидевшему за рулем “форда” человеку оставалось только ждать, одну за другой куря дорогие сигареты и экономно потягивая охлажденный кофе из предусмотрительно захваченного из дома трехлитрового китайского термоса.
* * *Лето промелькнуло огромной сине-зелено-желтой шутихой в фейерверке быстрых гроз и солнечного света – как всегда, слишком скоротечное и чересчур наполненное событиями для того, чтобы кто-нибудь смог по-настоящему отдохнуть.
Арцыбашевы провели десять дней на Сейшелах и на обратном пути (заскучавшей к концу отпуска Лене очень понравилось это “на обратном пути”, но она, разумеется, промолчала) на несколько дней задержались в Швейцарии. Лена делила свое время между прогулками по берегу Женевского озера и продолжительными набегами на местные магазины, а загорелый и непривычно веселый Арцыбашев то и дело пропадал где-то на полдня, а то и на полный световой день, возвращаясь еще более веселым и оживленным. В конце концов Лене даже стало казаться, что ее муженек слегка тронулся умом из-за обилия впечатлений и солнечной радиации, и она вздохнула с облегчением, когда тяжелый “А-300” оторвался от бетона взлетной полосы, развернулся и, набирая высоту, взял курс на Москву.
В Шереметьево вовсю светило солнце. “Как на Сейшелах, – проворчал Арцыбашев, стаскивая с себя пиджак и ослабляя узел галстука. – Какого черта нужно было улетать из Москвы, когда тут такое пекло? Сидели бы на балконе, а купаться бегали бы в ванную… Милое дело!” Лена в ответ рассмеялась, сверкнув белоснежной улыбкой на загорелом лице. Ее смех был искренним впервые за две недели, но она довела искусство притворства до совершенства уже много лет назад, и Арцыбашев не заметил разницы.
Машина ждала их на стоянке. Водитель сноровисто начинил просторный багажник разнокалиберными коробками с эмблемами дорогих женевских магазинов, и автомобиль мягко покатился в сторону Москвы. Кондиционер гнал в салон прохладный воздух, радиоприемник бормотал по-русски с напевным московским акцентом, и это было неожиданно приятно. Лене даже захотелось, чтобы для разнообразия пошел дождь, но небо оставалось голубым, и прямо посреди него надраенным пятаком сверкало злое августовское солнце. Арцыбашев покопался во встроенном баре, извлек из прохладных освещенных недр квадратную бутылку и предложил выпить за возвращение. Когда Лена вдруг согласилась, он продемонстрировал некоторое удивление, которого на самом деле не испытывал, и плеснул в стаканы – по-русски, от души. Они чокнулись, думая каждый о своем, и выпили до дна, после чего оставалось либо закурить, либо продолжать пьянку до победного конца. Они выбрали первое, единогласно решив приберечь второе на вечер, и дружно задымили. Он курил “парламент”, она – облегченные “ротманс”, кондиционер работал на всю катушку, так что в ограниченном пространстве автомобильного салона никто не задохнулся.
А потом вокруг них выросла Москва, и облупившийся каменный сифилитик у подъезда улыбнулся им безносым лицом, а охранник в подъезде, просияв, наговорил комплиментов и даже был милостиво допущен Леной к руке, а Евгением Дмитриевичем – к отделению бумажника, в котором хранились мелкие купюры. Охранник принял деньги с благодарностью, но Лена подумала, что иногда Арцыбашев при всем его уме ведет себя как последний парвеню. Замечателен тот факт, что охранник подумал то же самое и почти теми же словами, но говорить об этом по вполне понятным причинам никому не стал. В конце концов, доллар – он и в Африке доллар.
Свалив багаж в первый попавшийся угол, не занятый антиквариатом, они приняли ванну – вначале по очереди, чтобы смыть дорожную грязь, а потом, по настоянию Арцыбашева и при минимальном сопротивлении Лены, вдвоем, чтобы, как выразился Евгений Дмитриевич, “почувствовать себя дома”. Чтобы почувствовать себя дома, Лене требовалось другое или то же самое, но в другой компании, но она все еще не была готова к этому разговору, а мудрый Цыба, конечно же, не стал задавать наводящих вопросов, хотя отлично знал, откуда дует ветер.
Увлечения у Лены Арцыбашевой случались и раньше, но ее современный, лишенный древних предрассудков и с корнем вырвавший почти все комплексы супруг, как правило, не обращал на это внимания. Он сам любил оттянуться в компании веселых и сговорчивых девчонок и не видел, почему бы его жене не делать время от времени то же самое. К чему отказывать себе в удовольствии, когда жизнь и без того коротка и печальна? Человеческая плоть хрупка и недолговечна, а срок, отпущенный ей на то, чтобы получить максимум наслаждения, еще короче, так зачем лишние сложности? Иное дело – семья. Раз уж семья существует, она должна быть крепка и производить впечатление идеально гармоничного и нерушимо крепкого союза хотя бы внешне. Плоть здесь ни при чем, особенно если ее услаждают с соблюдением необходимых мер предосторожности и не рекламируют свои похождения среди широких кругов общественности.
Поэтому Евгений Арцыбашев никогда ни словом не упрекнул Лену в супружеской неверности, хотя иногда принимался в своей обычной шутовской манере высмеивать ее избранников. Лена не сердилась, потому что, поднимая на смех ее очередного ухажера, муж чаще всего был прав. Более того, он никогда не начинал язвить до того, как интрижка жены подходила к концу, чтобы, как он однажды признался, не портить ей удовольствия.
Лена никогда не рассказывала ему о своих увлечениях, но неизменно оказывалось, что он в курсе всех событий. Как-то раз она даже рискнула проэкзаменовать его. Тогда за ней ухаживал ее инструктор по большому теннису, и она позволила ему один-единственный раз завлечь ее в гостиничный номер. Он был неплохим любовником, умелым и сильным, но с куриными мозгами, и Лена разорвала эту связь. Буквально на следующий день за ужином Цыба вскользь проехался по поводу “мускулистых атлетов с теннисным мячиком вместо мозгов”, и Лена, заинтересовавшись, принялась осторожно расспрашивать его. Евгений, естественно, сразу догадался, куда она клонит, напустил на себя таинственный вид, водрузил пальцы на чело, сосредоточился и выдал ей полный отчет о ходе развития ее последнего романа.
Лена приняла его информированность как данность, тем более что он не возражал против ее похождений, которые, кстати, случались нечасто. Было совершенно очевидно, что за ней присматривают день и ночь, но наблюдатели не лезли в глаза, не щелкали затворами фотокамер, а если даже и щелкали, то снимков ей никто не показывал. Ее бдительно охраняли как часть личного имущества банкира Арцыбашева, и ей пришлось смириться с этим точно так же, как она смирилась со всем остальным.
До недавних пор такое положение вещей вполне устраивало Арцыбашева, но потом появился Филарет. Евгений понял, какую совершил ошибку, приведя этого здоровенного зверя к себе домой, в ту самую секунду, как Юрий и Алена встретились глазами. С этого мгновения Евгений Арцыбашев лишился покоя. Он-то знал, чего ему стоило обойти Филарета в той давнишней гонке, и только такой теленок, как Юрий Филатов, мог этого не понимать. Он даже сопротивлялся какое-то время, отвергая авансы Алены, и Арцыбашев почти успокоился, но очень быстро выяснилось, что старый костер и не думал потухать – жаркие угли тлели под слоем пепла все эти годы. Никто ничего не забыл, и если Филарет какое-то время пытался держать себя в руках, то Алена совершенно сошла с ума и бегала за ним, как старшеклассница за поп-звездой. Правда, у нее хватило ума не вытаскивать все это на поверхность, не сбегать к милому в шалаш и вообще вести себя тихо, но Арцыбашев боялся, что это ненадолго.
Несколько раз Филарет сам пытался завести разговор на эту тему, безумно раздражая Евгения своей дурацкой честностью, которая порой казалась ему почти карикатурной. Кому, черт подери, она была нужна, эта его честность?! Во всяком случае, не Евгению Арцыбашеву. Цыба старательно уклонялся от серьезного разговора всякий раз, как Филарет пытался его затеять, и пока что это ему удавалось. Они стали реже видеться, но что-то не давало Арцыбашеву окончательно отпустить Филатова от себя – может быть, старая дружба, а может быть, что-то еще.
