Евгений Сухов - Убить Петра Великого
«Интересно, где сейчас государыня? — от приятных дум сердце у окольничего малость оттаяло. — Эх, лебедушка!»
* * *Уставив тяжелый взор в стол, Федор Ромодановский терпеливо выслушивал Маршавина. Взгляд у него был тяжелым — таким только гвозди заколачивать. Может, потому смотрел он на собеседника нечасто, понимая, какое для него это может быть испытание.
— Так ты уверен, что он был у государыни? — спросил сурово Ромодановский, посмотрев на подьячего.
Ни подняться, ни повернуться. Будто бы иглой пришили, как букашку никчемную. Маршавин попытался выглядеть независимо, но рот скривило, будто от лихоманки какой.
— Уверен, боярин. Он только поутру вышел, сам видел… А потом еще на следующий день приходил. Его стрельцы видели, когда он через монастырскую ограду перелезал. Хотели скрутить, как вора, так я не разрешил.
— А государыня чего?
— А Евдокия Федоровна дверцу оставила незапертой… Видно, ждала его на второй день. Вот он и заявился. Так чего же государю-то отписать?
— Отпиши как есть, — сурово заметил князь Ромодановский. — Чего же нам лукавить? А ну давай, бери перо, — приказал он.
И когда подьячий сел за стол, разгладив усы, заговорил:
— «Господину бомбардиру Петру Алексеевичу от генералиссимуса Федора Ромодановского. За государством нашим смотрю в оба ока. Выявляю смуту по слову и делу государеву. Неделю назад кнутами был запорот иеромонах, сказавший о том, что государыня бледна и выглядит плохо…» Написал? — сурово спросил князь.
Гусиное перо бойко бегало по бумаге.
— Написал, батюшка, — вскинул голову подьячий.
— «Вчера на дыбе был допрошен купец Масленщиков, говоривший на базаре о том, что нынешний царь Петр будто бы и не царь нам вовсе, а прижит государыней от заезжего аглицкого графа».
От усердия Маршавин надувал щеки, высовывал язык, но буквы выглядели неровными, разбегались по сторонам, как если бы отплясывали гопака.
— Угу! — прогудел подьячий.
— Ты бы водки-то выпил, — расчувствовался Федор Юрьевич, — а то совсем трясучка одолела.
Отложив перо, Маршавин налил из бутыли полный стакан зелья и выпил его в три больших глотка.
Помутневший взгляд сфокусировался, выражение лица приобрело должную значимость.
— Хороша, мерзавка! Так что там далее, князь?
Обмакнув перо в чернильницу, подьячий в ожидании замер. Ромодановский не торопился. Сунув руку за кафтан, почесал живот, икнул сладенько и продолжал все тем же простуженным голосом:
— «Третьего дня запороли бабу… Будто бы она видела, как у государыни во время моленья торчали из затылка рога. Дел хватает… Служим государству и отечеству нашему как можем».
Маршавин писал резво. Буквы теперь получались не в пример ровнее. Одна беда, что с кончика пера срывались крупные капли, и он то и дело слизывал их с бумаги.
— А теперь о главном… «Бомбардир Михайлов, ты наказал нашему величеству присматривать за государыней, что мы и делаем. На прошлой неделе матушка отправилась по святым местам, взяв с собой две дюжины мамок. Сопровождал Евдокию Федоровну полк стрельцов. Первую остановку государыня сделала в Богоявленском монастыре, где пробыла пять дней. На второй день пребывания государыни в монастыре к ней аспидом-искусителем в келью проник окольничий Степка Глебов, большой охотник до венериных утех. Ушел от государыни засветло, когда именно, сказать не можем. В следующую ноченьку Степка Глебов потопал проторенной дорожкой. Вором мерзким скребся к государыне в келью…» Записал?
— Пишу, Федор Юрьевич, — охотно отозвался подьячий.
— «…Бомбардир Степан Глебов глаголит, что греха между ним и государей не случалось. Будто бы она чиста, как Божья матерь. А только рожи при этом гнусные строит и улыбается шире ушей». Было так? — строго спросил князь.
— Все в точности, батюшка, так и было, — охотно закивал Маршавин. — Я его брагой-то потчеваю да все про государыню спрашиваю, хороша ли, мол, она? Каково с ней Петру Алексеевичу? А он рожу в братину уставит и только смешки строит.
— Хорошо. Напиши: «Кесарь Федор Юрьевич Ромодановский…» Дай подпишу.
Маршавин пододвинул грамоту. Всмотревшись в текст, Федор Юрьевич размашисто расписался.
— Ты вот что, сургуча-то не жалей. Залепи столько, сколько потребуется. Дорога-то не близкая. Где у нас сейчас государь?
— Кажись, к Саксонии направляется, — неуверенно отозвался Маршавин.
— Оно и к лучшему.
Часть II. В ПОИСКАХ СОЮЗНИКОВ
Глава 16 ЗА МОРЕМ ЖИТЬЕ НЕ ХУДО
Ноттингемский дворец в поселке Кенсингтон Вильгельм III купил сразу после того, как был призван на английский престол в ходе государственного переворота. Прежде в нем проживала принцесса Уэльская с двумя сыновьями. Нуждаясь в деньгах, принцесса уступила дворец Вильгельму за 18 тысяч фунтов.
Король Вильгельм въехал туда после недолгих работ, в результате которых дворец получил должный облик, необходимый для королевского статуса.
Проживая во дворце почти десять лет, Вильгельм оценил его явные преимущества и никогда не жалел о состоявшейся сделке. Ноттингем он собирался использовать как загородную резиденцию, но в действительности король проводил там значительно больше времени, чем в самом Лондоне.
Одним из любимейших занятий короля оставалась прогулка по саду, столь же ухоженному и очаровательному, как в его родных Нидерландах. Ежедневный моцион Вильгельм часто совмещал с решением государственных вопросов. В этот раз ему хотелось поделиться своими соображениями о приезде русского царя в Европу.
Визит Петра наделал немало шума в королевских дворах. Прежде столь внушительного и во многом забавного посольства здесь не наблюдали. Передвигаясь от города к городу, пересекая одну границу за другой, царь как будто бы задался целью потешить европейскую знать.
Обладая критическим умом, Вильгельм III никогда не брал на веру слухи и сплетни, предпочитая во всем убеждаться лично. Потому король не мог упустить случая пообщаться с русским царем. Первая такая встреча состоялась в Утрехте, вторая — в Гааге. Не стесненный протоколом, царь сумел тогда раскрыться в непринужденной и живой беседе. Только пообщавшись с Петром накоротке, Вильгельм осознал, что за простоватой внешностью прятался недюжинный ум, с которым со временем предстоит считаться всей Европе. Тут важно не опоздать и попытаться склонить царя Петра на свою сторону сейчас, когда распадаются старые союзы и складываются новые. В воздухе так и потягивает порохом, а потому весьма важно отыскать в лице русского государя единомышленника, тем более что война с Францией, все более набирающей мощь, уже предрешена.
В этот раз в качестве собеседника во время прогулки король Вильгельм выбрал вице-адмирала Митчелла. Короля и адмирала связывала давняя дружба. Митчелл был одним из немногих людей, на которого Вильгельм мог всецело положиться. А кроме того, обладал еще одним немаловажным качеством — способен был расположить к себе едва ли не всякого. Порой казалось, что даже для врагов он приберегал свою широкую располагающую улыбку.
Остановившись у подстриженного куста барбариса, король сорвал красный цветок и спросил:
— Вы можете сказать, какие отношения у русского царя с Людовиком XIV?
— Насколько мне известно, не самые благоприятные. А все потому, что царь делал все возможное, чтобы корону Польши заполучил саксонский курфюрст. Принц де Конти на него в большой обиде.
Вильгельм отшвырнул листочек и терпеливо проследил за тем, как тот, подхваченный ветром, скрылся на тропе, посыпанный мелким гравием.
— Это хорошо. Не исключено, что в будущем нам понадобятся русские полки, а сейчас для нас важно добиться расположения русского царя. Постарайтесь ему понравиться, произвести благоприятное впечатление. Я знаю, что вы это умеете.
— Сделаю все, что в моих силах, ваше величество, — сдержанно пообещал вице-адмирал.
Вице-адмирал был большого роста, пышущий здоровьем, с гладко бритым лицом. Букли длинного парика и слегка отвислые щеки делали его похожим на добродушного спаниеля.
Король Вильгельм, напротив, был человеком хилым, худощавым, с высоким лбом и большим носом, загнутым наподобие орлиного клюва. Лицо отличалось бледно-болезненным цветом. Взгляд у него был несколько задумчивый, можно сказать, даже угрюмый, узкие губы всегда плотно сжаты. Высшая степень веселья короля — учтивая холодная улыбка.
Страдая одышкой, Вильгельм никогда не спешил. Даже прогуливаясь по саду, он часто и надолго останавливался, чтобы перевести дух, после чего двигался дальше так же медленно. Но никто, даже самые близкие люди, не подозревали, что за этой флегматичной внешностью скрывается весьма впечатлительная натура, обуреваемая нешуточными страстями. Он едва ли не с рождения научился не доверять окружавшему его миру, всегда казавшемуся ему очень враждебным. Король по-настоящему ценил в жизни только большую политику, которой он был предан беззаветно.
