Дмитрий Красько - Охота на охотников
Ловить машину в четыре часа, да еще в ночь с субботы на воскресенье — занятие довольно нудное. Бежать к телефону, с которого я накануне звонил в «Технопарк» с целью выведать местонахождение Иванца, не хотелось. Далековато, а в темноте и заблудиться не мудрено. Я, конечно, таксист с небывалым стажем, и город знаю, как свои пять (почему пять?! у меня двадцать!) пальцев, но только когда за рулем. Пребывая в пешеходном варианте, я чувствовал себя неуверенно, а порой вообще откровенно терялся. Странная метаморфоза, но — что есть, то есть. Рисковать не стоило.
Торчать у дороги в ожидании машины пришлось добрых полчаса. Я мужественно выдержал это испытание, хоть и продрог изрядно. А подобрал меня какой-то потрепанный «Москвич»-универсал, каких я, не совру, уже лет десять не видел. Водила был злой, потому что невыспанный, и неразговорчивый, потому что злой. Угрюмо выслушал, куда мне надо, назвал цену, я согласился, и мы поехали.
Остановив его в полукилометре от места назначения, я рассчитался и дальше пошел пешком. Заблудиться в дачном поселке не боялся. Он, хоть и был вообще лишен какого-либо освещения, зато возводился квадратно-гнездовым способом, а эти самые квадраты-гнезда я днем старательно пересчитал. Преждевременно же пугать обитателей интересующей меня дачи лишним шумом, светом фар и прочими прелестями издыхающего изделия Московского автозавода имени Ленинского комсомола было ни к чему. Я рассчитывал застать их врасплох.
По-моему, небезосновательно. Время с половины пятого до пяти — не самое то, чтобы навещать лежачих больных в больнице. Даже с целью помочь им отмучаться. Я почему-то был уверен, что охотники на Иванца в это время должны еще сладко спать.
Оказалось, я ошибся. Возможно, ход их мысли был схож с моим. В том смысле, что означенное время — не самое удобное, чтобы во все глаза охранять покой пациента, и дежурный мент благополучно закемарил. А может, планы у них были несколько другие, к Иванцу никакого касательства не имевшие.
Обитатели домика не спали. Причем, не спали откровенно, никого при этом не стесняясь. Да и кого, собственно? Милиция на дачный поселок сроду внимания не обращала, даже когда здесь бомжи из породистых собак шашлыки жарили. Дачников же, по случаю изрядной уже осени, холодных ночей и собранного урожая, в округе не наблюдалось. А если и был кто, то какое ему дело, что соседи с утра пораньше собрались куда-то ехать? Может, у них водка закончилась. А может, закуска.
Во дворе рычал давешний черный «краун» — прогревался. Завели, видимо, совсем недавно, потому что двигатель еще громко тарахтел и время от времени сильно вздрагивал, раскачивая машину. С крыльца в направлении автомобиля бил сильный сноп света — человек, построивший дачу, в свое время стащил где-то прожектор, и не нашел для него лучшего применения, кроме как двор освещать.
В небольшом окошке тоже горел свет. Но даже не он убедил меня, что это не кто-то случайно вышел отлить и на всякий случай решил прогреть машину. Просто рядом с «Крауном», повернувшись лицом к каким-то кустам, росшим вдоль дорожки, — то ли смородине, то ли крыжовнику, — курили два типа. Они о чем-то трепались, и пытаться прорываться к дому через их ряды было не просто рискованно, а откровенно глупо.
Но, поскольку прожектор целенаправленно бил на дорожку перед домом, практически не высвечивая ничего вокруг, я все-таки решил подобраться поближе. Парни, стоящие в потоке яркого света, не могли увидеть меня, подкрадывающегося к ним из темноты. Да и услышать тоже вряд ли могли. Слишком увлечены беседой. К тому же машина под самое ухо рычит.
Обойдя участок по периметру, я перемахнул через забор там, где меня уж точно никто не смог бы заметить — у покосившегося гальюна очень военного (после бомбежки и то лучше смотрятся) вида. Сперва, правда, во избежание недоразумений, на карачках припав к земле, долго прислушивался, не доносится ли из покосившегося строения каких посторонних звуков. Но, не услышав ни сопенья, ни кряхтенья, сомневаться перестал и пошел в прорыв.
Пригнувшись и попетляв по каким-то плодово-ягодным кустам, я довольно скоро оказался в пределах слышимости от сладкой парочки. Мне действительно удалось остаться незамеченным, и это бодрило. Последнее было кстати — долгое ожидание извозчика и разочарование, испытанное при виде проснувшихся и уже куда-то намылившихся обитателей дачи заметно выбили меня из колеи. Я, как бы поточнее выразиться, ослаб решимостью. Настолько, что даже начал сомневаться — а стоит ли вообще лезть на рожон?
Но, с одной стороны, отступать было уже поздно (хотя, собственно, почему? разве только из-за собственного упрямства), а с другой — разговор курильщиков показался вдруг необычайно познавательным. Потому что говорили в том числе и обо мне. Выдавая на-гора массу полезной информации. Стало даже до слез обидно, что начало беседы осталось неуслышанным. Однако фразы: «Че ты заладил — «мокруха, мокруха!»? Тебе же сказали — водила Вани за все ответит!», — оказалось достаточно, чтобы понять — жизнь… Пардон, ночь прожита не зря. Речугу толкал тот самый мужичонка, что привел меня сюда вчера. А его слушателем выступал курносый парнишка, простреливший Иванцу шею. И мне было даже странно слышать, что он вдруг переметнулся в лагерь пацифистов. Но — факт, потому что следующие слова его оппонента недвусмысленно указывали именно на это:
— Ваня сам Кобе сообщил, когда на дело сговаривались. Типа, взял нового водилу — в самый раз. Черт наглый, борзый и тупой. Такого подставить — как два пальца, сам бог велел. Так что не боись — тебе на тюрьме шконарь мять не придется. Там место, можно сказать, уже занято. Нам чуть-чуть напрячься осталось, а ты очком зассал.
— Я понимаю, что чуть-чуть напрячься осталось, — вяло мямлил курносый. — Только Ваня же свой.
— Ты поэтому его позавчера не привалил? — зло процедил мужичонка и сильным щелчок отбросил окурок поверх кустов в мою сторону. Слава богу, не попал. — Ну ты и говнюк! Да таких «своих», как он, в детской коляске подушкой давить надо! Ты же сам знаешь, Батон, как он пацанов на тюрьме кинул. И Коба сказал, что поставит Ваню на перо. А Коба — он за базар отвечает. Если сказал, что быть Ване жмуром — значит, будет. И все. Хорош базлать.
В ответ на это молодой тяжело вздохнул и тоже послал «бычок» в мою сторону. На сей раз тот упал мне на спину и осыпал куртку снопом искр. Бандюки, к счастью, ничего не заметили — сочтя разговор законченным, они синхронно развернулись и направились к дому.
Не самый длинный, в принципе, разговор. Но из него многое стало ясным. Или, во всяком случае, мне так показалось.
Первым делом — Иванец отнюдь не был невинной жертвой. Если, как сказал мужичонка, они с Кобой сообща сговаривались на дело. Видимо, два с половиной миллиона — это отступные, которые Ваня предложил своему бывшему боевику за отказ от мести. Ну и, возможно, кое-что себе на жизнь планировал оставить. А Коба, верный слову, решил и деньги поиметь, и Ваню на тот свет спровадить. Только с последним что-то все никак не клеилось. Ну, так ведь в любом деле накладки бывают. Главное — не отчаиваться, а пробовать снова и снова, как говаривал Брут, тыкая в Цезаря ножиком.
Мне, согласно подслушанного разговора, готовилась роль главного подозреваемого. И сволочь Иванец обговорил со своими подельниками этот момент с самого начала. Он-то не знал, что его самого грохнуть захотят. А теперь никому и не скажет, пока медики глотку не починят. И, главное, написать не сумеет — рука тоже на привязи. Правая, которой он писал. Почему сразу после ограбления не сообщил, хотя сам уверял, что целили ему в грудь, а рукой он прикрылся? А шут знает. Может, надеялся, что все это лишь недоразумение. А может, боялся, что придется рассказать о своем участии в сговоре. Неласковый Зуев за такое бы по головке не погладил. И Ваня продолжал играть в свою игру, пока до второго покушения не доигрался. Зато мне с этого момента можно было прекращать корчить удивленную мину, слушая, как Зуев уверенно шьет дело. Так было предусмотрено по плану. К стыду следователя — не по его плану.
Несколько огорчила оценка моей личности Иванцом — наглый, борзый и тупой. Если с первыми двумя пунктами я, скрепя сердце, еще мог как-то согласиться, то последний вызывал отторжение даже на подсознательном уровне, не говоря уже о сознательном. Вступать же с противником в полемику смысла не было — это слова Иванца, невзрачный только повторил их. И бежать на поиски Зуева, чтобы передать ему подслушанный разговор, тоже бессмысленно — где я его сейчас найду, Зуева-то? Да и не поверит он мне. Снова скажет — выдумываешь ты все, Мешковский. Лишь бы в тюрьму не садиться. А мне на это даже возразить нечего будет. Потому что никаких доказательств, что я такую беседу действительно подслушал, а не с потолка высосал, не было. Облом-с.
Единственный положительный момент (если, конечно, его можно было назвать положительным), следовавший из моих рассуждений, состоял в том, что отныне я усвоил наверняка — теперь отступать никак нельзя. Раз уж я здесь, раз уж сподобился подслушать такие откровения, то стоит попробовать и языка заполучить. Который сможет подтвердить Зуеву, что разговор действительно состоялся и факты, в нем озвученные, имеют место.
