Геннадий Васильев - Я из тех, кто вернулся
– Это точно! Умников у нас не любят. А дуракам везде у нас дорога! У нас же страна дураков… Дурак дураком погоняет… Под дурака надо косить, замполит. В целях маскировки… Петухом кукарекать, как Суворов при царском дворе. Ты, замполит, не переживай… – Булочка хохотнул, топнул сапогом по тропе: – Нас голыми руками не возьмешь! Мы же пионеры, дипломаты на веревочках…
Шульгин улыбнулся, растаяла складка между бровей.
– Что-то я не пойму? Вы меня утешаете, что ли? Вы меня воспитываете?.. Кто кого должен воспитывать? Что я, сам не знаю?.. Нужна эта идиотская маска и голова, как у китайского болванчика, чтобы согласно кивать всему. Прекрасно понимаю…
Шульгин скорчил нелепую преданную физиономию. Закивал подбородком. Вытянул шею из плеч.
– Как ваше здоровье, шеф? Эти цветы я вырастил собственными руками, ше-е-еф!..
Голос задрожал натянутой струной… Шульгин брезгливо скривил губы.
– У нашего времени нет лица. Одна только маска. А мне очень хочется сохранить лицо. А тому, кто блаженно кивает головой, хочется плюнуть в морду.
33
Всклокоченные рыжие шапки плыли впереди них. Тряслись жиденькие похудевшие вещмешки. Качались вороненые стволы. На провалившихся солдатских щеках пробилась щетина, стариковская, сизая. Солдаты покачивались. Выбрасывали в стороны руки. Роняли головы. С трудом выпрямляли ослабевшие колени. Сказывались голодные деньки. Даже Шульгин изредка прикрывал глаза и минуту-другую скользил в сонной полудреме.
Орлов с тревогой поглядывал на свою притихшую «Метель». После взятия «Зуба», после неудержимого порыва, на который ушли последние силы, двигались сейчас по козьей тропе истощенные тени с тяжелой ношей на худых плечах. Шли затылок в затылок неуверенными шагами. И каждый видел у другого выступающие голубые бугорки позвонков на шее. И тонкие посиневшие запястья, торчащие из широких рукавов. И дрожащие от напряжения колени. Нащупывали солдаты в карманах жалкие крошки от сухарей. Слизывали их с грязных ладоней. С досадой плевались тягучей слюной и с тоскою поглядывали на небо, искрящееся синевой. Не верилось, что нельзя было сбросить с этого чистого безоблачного неба хоть по одному сухому пайку на десятерых. Не верилось. А небо оставалось безучастным к их мольбам.
Орлов несколько раз выходил на связь. Требовал сухой паек. Но каждый раз ему раздраженно отвечали, что рисковать «вертушками» больше нет возможности, что и так сбито две машины, что одна «вертушка» стоит около миллиона рублей, то есть дороже пайка для орловской роты в сотни тысяч раз. Словом, будет хлеб и будет песня тогда, когда они дойдут до нормальной посадочной площадки.
А до нормальной площадки были целые сутки перехода. Неимоверного по трудности перехода через то самое ущелье, по которому камень падает медленно, дробясь на куски, и лень смотреть на его бесконечный полет.
Орлов опять поставил Шульгина в прикрытие. Подтягивать отстающих, выбивающихся из сил солдат. Рядом с замполитом по-прежнему держались неразлучные Матиевский и Богунов.
Покачивались в живой веренице растрепанные солдатские фигуры. Хватались руками за воздух. Терли грязными пальцами слипающиеся глаза. С трудом двигали ватными ногами. На продавленных погонах терлись ремни запыленных автоматов.
Вскоре первый солдат обессиленно присел на обочину тропы, откинул безвольно голову. Закрыл глаза. Затих после протяжного вздоха.
– Эй, коллега, – Матиевский потряс его за плечо. – Вставай. До привала еще далеко.
Солдат дернулся, руки безвольно съехали вниз.
– Не могу, – едва шевельнулись губы на посеревшем безжизненном лице.
– Рядовой Лаптев, подъем, – Шульгин потянул за лямки вещевого мешка. – Не можешь сам, так поможем. Не кисни…
Он вывернул из-под рук Лаптева вещевой мешок, закинул себе на плечо. Матиевский подхватил автомат. Богунов расстегнул «липучки» на бронежилете, стянул его через голову Лаптева, как майку. Распахнул гимнастерку.
– Шагай налегке, турист… Чтоб обо мне так заботились.
Сержант рывком приподнял Лаптева, поставил на ноги, слегка подтолкнул в спину.
– Давай, шлепай ластами. Пионер снежных вершин…
Лаптев наклонился вперед, шагнул неуверенно, косо повел ртом, хватая воздух. Матиевский поддержал его за локоть.
– Вперед, дружище. Неси свою впалую грудь с достоинством.
Лаптев медленно поплелся по тропе, приседая вниз на каждом шагу.
– Вот и ладно, – Богунов покрепче сжал его за талию. – Прекрасно шагаем. Так и до полка дойдем. – Обернулся к Шульгину. Тихо сказал: – Хреново… Долго не протянет. Скоро скопытится.
Шульгин кивнул головой. Им уже приходилось вытаскивать отстающих солдат. Часто помогала группа прикрытия уставшим и обессиленным дойти до привала. Но только крайне редко они снимали с солдат снаряжение, и не было еще случая, чтобы они забирали у отстающих оружие. И уж раздетые солдаты шли сами. Завидно было смотреть на их легкий шаг. Лаптев, даже раздетый и лишенный оружия, едва шевелил ногами.
С каждым шагом он все глубже кивал головой, будто качался легкий поплавок на коварных волнах. Выпуклые лаптевские глаза покрылись дымкой. Сознание его проваливалось в глухую дремоту.
Шульгин заметил, что их маленькая группа все больше и больше отстает от роты.
– Метель, я – Метель-один! – Шульгин вызвал Орлова по связи. – У меня на руках доходяга. Начинаю сильно отставать. Прошу идти медленнее.
– Метель-один! – отозвался голос Орлова. – Понял тебя. И все же очень прошу не снижать темпа. Если духи вернутся и зайдут к нам в спину, то сам понимаешь, какой будет расклад. Держись, замполит… Не снижай темп… Останавливаться нельзя!..
Лаптев продолжал еще идти сам, семеня куриным шагом. Но колени Лаптева ходили ходуном. Солдат обморочно шатался. Размахивал невесомыми руками. То заваливался на бок, то выныривал обратно на тропу. Хватал воздух перекошенным ртом. Через расстегнутую гимнастерку было видно, как пульсировала на шее, трепетала тонкая голубая жилка.
И все же повело Лаптева в сторону. Богунов не успел подхватить его за руку. Нелепо взмахнули вверх ноги, и Лаптев рухнул на тропу, с хрустом ударившись ребрами о камни. Всхлипнул. Тихо забормотал протяжным плачущим голосом:
– Не-е могу-у бо-ольше… Не тро-о-гайте…
Богунов сердито и горячо закричал:
– Ты что, ошалел, салага?! Оставлять духам такие подарки… Еще чего…
Втроем они подняли Лаптева, поставили на ноги. Повели. Но идти такой кучкой по узкой тропе они не могли. Ноги Лаптева поминутно съезжали вниз, сбивали комья земли, камни. Гранитные гладыши неслись по отвесному склону, гулко грохотали по ущелью.
Матиевский ворчал, уткнувшись губами в ухо Лаптева:
– Не позорься, юноша. Ты же налегке идешь. Это же пионерская прогулка. Шевели лаптями…
И Лаптев, казалось, услышал. Начал неуверенно вразвалку выкидывать колени вперед. Пошел. Склонил голову на плечо. Прикрыл помутившиеся глаза.
Матиевский и Богунов поддерживали его за локти с обеих сторон. Так они прошли около часа. Иногда срывались. Падали втроем на тропу, стараясь не скатиться в пропасть. Медленно поднимались, вяло и негромко ругаясь. Подталкивали Лаптева в спину, тащили за руки. Встряхивали, осаживали безвольное, заваливающееся тело на неподвижные ватные ноги. Лица солдат покрылись липкой испариной. Ссадины на щеках и бровях, полученные при падениях, начали кровоточить.
Впереди на извилистой скользкой горной тропе тоже начали оседать, приваливаться спиной к камням уставшие солдаты. Они присаживались, безвольно опустив головы на колени. Расстегивали бронежилеты. Тяжело с надрывным хрипом ходили под бронежилетами худые ребра. Но стоило Лаптеву ныряющим шагом подойти к ним поближе, как измученные фигуры солдат выпрямлялись и устремлялись вперед. Вид солдата, нечеловечески истерзанный и угнетенный, подстегивал их, как бичом. Понимали солдаты, что второго такого же Лаптева группа прикрытия не выдержит.
Матиевский грозил им кулаком:
– Я вам пинками помогу, тараканы беременные! Я вам нарисую две подошвы на заднице. До старости синяки не отмоете.
Богунов кивал:
– Шевелите прутиками, зелень, пока я их не оторвал. Будете у меня на руках скакать, как страусы.
Отставшие беззлобно огрызались:
– Догоните сначала…
– Волокут одного доходягу – прямо пупки надорвали…
Матиевский дико вращал глазами. Богунов беззвучно хватал ртом воздух.
А Лаптев уже совсем перестал двигать ногами… Коленки у него изредка вздрагивали, проходила по бедрам короткая судорога, но, увы, это был уже не шаг. Эта нелепая дрожь только мешала Богунову и Матиевскому. Лаптев грузно вис у них на плечах, давил острыми локтями шею, бился болтающейся головой о виски, разбивая угловатыми скулами запекшиеся ссадины своих товарищей.
Матиевский и Богунов тоже начали делать передышки. Падали на тропу, как убитые. Лежали, не двигаясь. Успокаивали гулкое биение загнанного сердца. Вздыхали медленно, осторожно. При быстром вздохе, как нож в брюшину, кололо снизу вверх остро и беспощадно.
