Эдриан Маккинти - Миг - и нет меня
Сегодня эти ребята в домино не играют, просто сидят и разговаривают. Разговаривают они вроде бы по-английски, но понять их невозможно. Черта с два поймешь.
Я убираю носовой платок и пытаюсь отдышаться. Я дышу и смотрю по сторонам. Все те же машины. Все тот же город. Та же река — обыкновенная, вонючая, грязная. В этом душном мареве и не поймешь, где кончается река и начинается Гарлем. Купающихся, разумеется, нет: даже дураки здесь не настолько глупы.
Наконец я отрываюсь от воды и смотрю в другую сторону. Трудно поверить, как много здесь пустующих домов и как много домов — просто пустые, выжженные внутри скорлупки с провалившейся крышей. Дальше на восток, в направлении бульвара Аполло, дела обстоят еще хуже. Весь этот район отлично виден с того места, где я стою, так как линия надземки проходит здесь довольно высоко.
К примеру, 126-я улица пролегает сразу за внушительным зданием «Адам Клейтон Пауэлл-джуниор билдинг», где я получал водительские права, а другие люди получают карточки социального страхования и прочую муру, поэтому несведущий человек может решить, будто дома в этом районе представляют собой первоклассную недвижимость. Но это не так. Почти все здания на протяжении трех кварталов заброшены и разрушаются. Что касается 123-й улицы, на которой я сейчас живу… Впрочем, об этом я еще расскажу.
Я зеваю. Привстаю на цыпочки. Кручу головой. Потягиваюсь.
Н-да…
Рано или поздно (через несколько минут? часов?) поезд все равно придет. Он отвезет меня на 173-ю улицу, где я должен встретиться со Скотчи, который едет из Бронкса; Скотчи наверняка опоздает и начнет вешать мне лапшу насчет очередной девчонки, с которой встречается. Затем мы поговорим по душам с одним владельцем бара, которому необходимо втолковать несколько элементарных правил безопасного бизнеса, и может быть — если этот жмот Скотчи раскошелится, — мы возьмем такси и поедем в другой бар на 163-й, где нам предстоит обломать рога некоему Дермоту Финюкину, что, пожалуй, будет немного сложнее. Если мы отправимся туда пешком — а это где-то около десяти кварталов, — прогулка по такой жаре запросто меня прикончит, но я знаю, что без крайней необходимости Скотчи не потратит и десяти центов. Мы попремся на 163-ю своим ходом, а он еще будет подсмеиваться надо мной и говорить, что для меня, дескать, это полезное упражнение. Да, так все и будет… Сначала мне придется выслушивать всякое дерьмо от Скотчи. Потом от Финюкина. Потом мне придется одному возвращаться домой. Ужинать в кафе быстрого обслуживания «Кентукки фрайд чикен». Покупать за четыре доллара упаковку пива в супермаркете «Си-таун», чтобы было чем скоротать вечер. Тоска.
Чернокожая девушка разговаривает о чем-то с доминиканцами у винного погребка. Картина начинает все больше напоминать эпизод из «Вестсайдской истории», когда доминиканцы и негры на разных сторонах улицы начинают переругиваться. Только перестрелки мне сейчас не хватало. Боже, прошу тебя, сделай так, чтобы поезд поскорее пришел и чтобы в нем работал кондиционер! Но поезд не идет, и я отворачиваюсь на случай, если перестрелка все-таки начнется и мне придется давать в полиции свидетельские показания.
В тоннеле со стороны Сити-колледжа появляются огни фар. Подходит поезд, идущий в центр города; гамбийцы садятся в него вместе с другими пассажирами, и на платформе остаюсь только я и несколько придурковатых подростков в дальнем конце, которые развлекаются тем, что плюют с высоты шестидесяти футов на проходящий внизу Бродвей. На платформу поднимается какой-то бродяга, несомненно перепрыгнувший через турникет. Он грязен, от него воняет, и я чувствую, что он собирается попросить у меня четвертак. Так и есть. Откашлявшись, он произносит:
— Лишнего четвертачка не найдется, сэр?
Его руки распухли и выглядят чуть не вдвое больше нормального размера. Что с ним, я не знаю — то ли последствия зимнего обморожения, то ли натуральная долбаная проказа.
— На, — говорю я. Мне не хочется дотрагиваться до него, поэтому я кладу монету на асфальт и сразу же об этом жалею. Жестоко заставлять шестидесятилетнего старика наклоняться, чтобы поднять с земли четвертак. Тем не менее он наклоняется, подбирает монету, благодарит и ковыляет прочь.
Потом за моей спиной начинает звонить телефон-автомат. Кто бы мог подумать, что эта штука вообще работает?! Но телефон звонит и звонит. Подростки перестают плевать и глядят на меня. В конце концов я подхожу к автомату и снимаю трубку.
— Алло? — говорю я.
— Майкл? — спрашивает знакомый голос.
— Да, я, — отвечаю я, стараясь скрыть удивление.
— Это Лучик, — говорит он.
— Привет, Лучик. Но как, ради всего святого, ты узнал этот номер телефона? — спрашиваю я, даже не пытаясь изобразить равнодушие.
— Знать такие вещи — моя обязанность, за нее мне и платят деньги, — говорит он загадочно.
— Да, но…
— Слушай меня, Майкл: на сегодня все отменяется. Темный срочно едет к боссу и берет меня и Большого Боба с собой. Все остальные на сегодня свободны. Скотчи позвонит тебе завтра.
— О'кей, — говорю я и собираюсь спросить насчет денег, но Лучик дает отбой. Вот гнида! Он — правая рука Темного Уайта, и, должен сказать, я еще никогда не встречал более верткого типа. Во всяком случае, среди тех, кто подвизается в нашем деле. Худой, худее даже, чем Скотчи, Лучик носит тоненькие, словно приклеенные к верхней губе усики; голова у него почти лысая, а остатки волос он зачесывает с затылка на лоб, что придает ему некоторое сходство с Гитлером. Когда я впервые его увидел, я сразу решил, что передо мной растлитель малолетних, но я, похоже, ошибся. Во всяком случае, Скотчи говорит, что подобного за Лучиком не водится, а Скотчи его терпеть не может. Чего не скажешь обо мне. После того, как пообщаешься с ним немного, он кажется совершенно нормальным. Я даже считаю, что в целом он скорее неплохой парень.
Повесив трубку на рычаг, я глупо таращусь на аппарат, пока один из подростков не подходит и не спрашивает, мне ли это звонили или не мне. Пареньку на вид лет десять, и он явно пошустрее своих товарищей, хотя, возможно, он просто больше других изнывает от скуки. Его крупные руки, сложенные за спиной, находятся в непрестанном движении. Одет он аккуратно, на ногах у него — новенькие кроссовки.
Я киваю.
— А кто ты вообще такой? — спрашивает он и, прищурившись, чтобы защитить глаза от солнца, глядит на меня снизу вверх.
— Я… я — злой страшила, — говорю я и ухмыляюсь.
— Но ты же совсем не страшный, — говорит паренек. Его американский выговор звучит одновременно агрессивно и испуганно. Иногда я действительно могу испугать.
— Ты всегда делаешь то, что говорит тебе мама? — спрашиваю я.
— Иногда, — отвечает он, озадаченный моим вопросом. — А что?
— А то, что когда ты в следующий раз вздумаешь не слушаться маму, не удивляйся, если ночью увидишь меня у себя под кроватью, или в стенном шкафу, или на пожарной лестнице за окном. Я буду сидеть там с во-от такими зубами и ждать… Тебя.
Парнишка поворачивается и отходит, стараясь казаться спокойным. Возможно, моя речь действительно не произвела на него впечатления. Здесь, в Гарлеме, нелегко напугать даже малышей. Зато большинство их бабушек способны до полусмерти напугать меня!
О'кей, домой так домой… Торчать здесь и дальше нет никакого смысла. Наверное, получить жетон назад не удастся, хотя я так никуда и не поехал. Я оценивающе смотрю на кассиршу… Это настоящая бой-баба — угрюмая, мрачная, грудастая. Одна ее тень способна уложить меня на обе лопатки. Пока я раздумываю, кассирша в свою очередь окидывает меня враждебным взглядом, и я решаю не рисковать. И вот — топ-топ-топ — я спускаюсь пешком по сломанному эскалатору, который так и не починили с тех пор, как я сюда приехал.
На нижней ступеньке я едва не наступаю в лужу какой-то липкой дряни.
Потом я иду по 125-й улице мимо магазина, где торгуют живыми цыплятами, мимо винного погребка, где продают спиртное со скидкой, мимо грязного ларька, где производят отвратительные пончики, мимо католической церковной лавочки, где можно найти предметы культа, относящиеся практически к любой религии. За церковной лавкой я перехожу на другую сторону. Мужчина за импровизированным лотком продает бананы, апельсины и еще какие-то зеленые тропические фрукты, название которых мне неизвестно. Все фрукты имеют вполне товарный вид, но, учитывая уровень загрязнения воздуха и царящую вокруг антисанитарию, вы не станете покупать и есть ничего из того, чем он торгует, если только вы не сумасшедший. Впрочем, сумасшедших здесь довольно много, поэтому к лотку выстроилась очередь.
На перекрестке я невольно останавливаюсь, как остановился бы на моем месте любой человек. Отсюда открывается полная панорама Гарлема. Все, что в нем есть, — все перед глазами. Движение. Пешеходы. Дети, собаки и хромые старики, сидящие в тени под балконами. Плакаты фонда Джеки Робинсона.[4] Из многочисленных динамиков доносится музыка «Паблик энеми»: Чак Ди и Флейвор Флав пытаются перекричать друг друга. Жара, духота, крэк и общее веселье. «Толкачи», покупатели и остальные… Непривычного человека эта насыщенная, плотная атмосфера просто подавляет, но на самом деле здесь, в Гарлеме, живут не так уж плохо. На меня никто не обращает внимания. Меня принимают как данность. Как деталь пейзажа. Пейзаж, кстати, напоминает пляж. Влажность, жара, на тротуарах, точно на песчаных дюнах, яблоку негде упасть, а огромный, распаренный город — если продолжить аналогию — похож на грязную, серую Атлантику.
