Сергей Устинов - Дрянь
— Ладно, дурында, проехали. С понедельника начинаем новую жизнь. Иди глянь, чего я тебе напривез. — Мукасей отстегнул ремни, откинул крышку чемодана. Сверху лежал лейтенантский китель с привинченным орденом Красной Звезды, он его отложил в сторону. Под кителем Алиса увидела платье в целлофановом пакете, дальше джинсы из варенки с фирменным лейблом, какие-то кофточки, маечки. Она стала вытряхивать все это на диван из пакетов.
— Будем считать, что понедельник начинается сегодня, — сказал Мукасей.
* * *По кладбищенской дорожке медленно шла лошадь, запряженная в телегу. Птичий свист, скрип телеги, шелест ветра в листве — печальные звуки. Иногда возница легонько трогал вожжи, и лошадь сразу останавливалась. Старик в сером линялом халате спрыгивал на землю, вилами грузил на телегу охапки прелых листьев, мусор, вынесенный к краям дорожки родственниками умерших. Из-за деревьев вышел Мукасей в форменных брюках, но в одной майке, с охапкой сухих стеблей в руках, бросил их прямо на телегу. Лошадь тронулась дальше.
Два овала в граните — отец и мать. Мукасей маленькой лопаткой вскапывал землю, Алиса, подоткнув новое платье, рвала сорняки, мыла памятник. Он взял ведро, сходил к крану, принес воды. Солнце припекало.
— Полей, — попросил он, стаскивая майку. Всю грудь Мукасея пересекал длинный розовый шрам. Когда Алиса стала лить ему на руки, он наклонился, и стало видно, что похожий шрам у него на спине.
— Бедненький, — сказала Алиса. Губы у нее тряслись, в глазах стояли слезы. — Бедненький мой.
За ними наблюдал пожилой подполковник. Он сидел в ограде через две или три могилы от них, перед ним на столике стоял стаканчик, на газетке аккуратно нарезанный помидор, кусочки сыра.
— Эй, паренек! — крикнул он. — Лейтенант! Подойди сюда!
На ходу вытирая лицо и руки майкой, Мукасей подошел.
— Оттуда?
И когда Мукасей молча кивнул, достал из-под лавки припрятанную бутылку, а из сумки еще один стаканчик.
— Выпьешь со мной?
Они выпили, подполковник вздохнул и ни к селу ни к городу сказал:
— Да, такие дела. А я под Ельней, перед первым боем, два дня ничего не ел. Бойся, если в живот ранят, будет перитонит. А ранило-то меня в ноги...
Уже в темноте Мукасей с Алисой возвращались домой. Алиса была оживлена, смеялась, нежно прижималась к брату. Он открыл дверь ключом и замер на пороге. В квартире кто-то был. В родительской комнате горел свет, играла музыка.
— Погоди, — озабоченно нахмурившись, сказала Алиса брату и устремилась туда. Он за ней. Алиса попыталась было прикрыть за собой дверь, но Мукасей не дал, и взору его предстала такая картина.
Две худые полуодетые девицы валяются на грязном ковре возле тахты, на которой ничком, свесив вниз голову и руки, лежит совершенно голый парень. В бесчувственных пальцах у него зажата папироса. На полу между девицами чайник, стаканы с мутной жидкостью. Пепельница, полная окурков. Дым клубами. И запах... Всякому, кто побывал на Востоке, знаком этот запах...
В следующую секунду Алиса буквально вытолкнула его из комнаты и приперла спиной дверь.
* * *— Валечка, погоди, умоляю, только ничего не говори, — судорожно бормотала она, хватая Мукасея за руки и толкая его прочь от двери, в сторону кухни. — Я сейчас все объясню, ты просто ничего не понимаешь... — Было ясно видно, как она отчаянно пытается сочинить что-нибудь поправдоподобней. — Это моя подруга с братом и... и еще одна девочка. Они мои друзья, друзья, разве непонятно? Мне было так одиноко, ну и... у нее есть ключ, но я его заберу. Теперь заберу, хорошо?
Она втащила его наконец в кухню, и тут он сбросил с себя ее руки:
— Вот что, Алиса. Ты дурака из меня не делай. Чтоб через полминуты их здесь не было. А потом поговорим.
Алиса вышла, прикрыв плотно дверь. Но все равно из коридора до Мукасея доносились какие-то приглушенные вскрики, бормотание, совершенно неуместные сейчас, казалось, дурацкие смешки. Пока за гостями не щелкнул входной замок, он по-новому оглядывал следы варварства вокруг. Прошелся по кухне, остановился перед окном. В мутном, давно не мытом стекле отразилась его насупленная физиономия. Сзади скрипнула дверь, из коридора с видом нашкодившей школьницы скользнула Алиса, неясным видением возникла в оконном проеме.
— Ответь только на один вопрос, — не оборачиваясь, сказал Мукасей. — Давно?
— Что «давно»? — невинно удивилась она.
Мукасей сжал зубы, ухватился за ручки окна, что есть силы рванул створки. Мутные отражения пропали с дребезгом, он с жадностью полной грудью глотнул свежего воздуха. Подышал немного, стараясь заставить себя успокоиться. Медленно повернулся.
— Пойми, Алиса, — сдерживаясь, неестественно ровным голосом заговорил бы, — это можно вылечить. Главное — захватить вовремя. Пойми, я тебя сейчас ни в чем не обвиняю. Я только хочу, чтобы моя единственная сестра была жива и здорова. И запомни, я сделаю для этого все. Все, поняла? Сестры-наркоманки у меня не будет.
— Наркоманки? — Она взмахнула ресницами. — Вон ты о чем! Какой глупенький, сейчас многие это курят! Подумаешь, косячок ребята забили — так уже сразу наркоманка...
Кровь бросилась Мукасею в лицо, он схватился за спинку стула, чтобы не ударить ее. Постоял секунду, тяжело глядя на сестру в упор (она в испуге съежилась), отбросил стул, выскочил из кухни и вернулся обратно с чайником, забытым гостями на полу в родительской комнате.
— Что здесь? — спросил он, срывая крышку, расплескивая коричневую жидкость.
— Понятия не имею, — она передернула плечами. — Трава какая-то.
Мукасей понюхал, попробовал на вкус. Сказал неприятным голосом:
— Там, откуда я приехал, эта твоя трава называется мак. А пакость, которую из него варят, кокнар. Интересно, вы его как называете?
— Точно так же! — поняв, что притворяться бессмысленно, с вызовом ответила Алиса.
— Вот как! Значит, кокнар, анаша. Что еще? Ах да, таблетки! А может, ты уже и колешься?
Он схватил ее за руку и потянул к себе. Она выкручивалась, вырывалась. Но Мукасей, перехватив ее руки у запястий, дернул за рукав нового платья, он с хрустом оторвался, и Алиса как-то сразу обмякла. Раскачивалась задетая ими в борьбе голая лампочка на шнуре. В ее тускловатом свете Мукасей увидел, что предплечье сестры сплошь покрыто следами уколов.
Он сидел на стуле посреди кухни, зажав руки между колен, и чувствовал себя как выпотрошенная рыба. Алиса в разорванном платье на замызганном полу в углу натягивала подол на коленки.
— Поедем в больницу, — сказал Мукасей устало. — Прямо сейчас.
— Дурак, — ответила она неожиданно холодно и спокойно, так, что он вскинулся от удивления. — Никуда я не поеду. Ты, может, забыл, мне — двадцать пять, я совершеннолетняя. Сама могу решить, что мне делать. Ишь, Аника-воин! Пока ты там воевал, не думал небось про сестренку-то. А теперь приехал... Провоевался!
Мукасей вдруг увидел перед собой ее прищуренные глаза, полные ненависти.
— Все, все тебя жалели, восхищались: ну как же, интернациональный долг выполняет Валечка! А меня никто не щадил. Мать на моих глазах умирала, отец на моих руках. Никто не думал, мне-то каково... — Она заплакала злыми слезами. — Деньги, которые ты слал, — тьфу, дерьмо, на три раза уколоться. Ну ничего, я теперь сама себе могу заработать.
— Заработать? — нахмурился он. — Это каким же способом?
Алиса хмыкнула, словно подавилась смешком, удивленная, — дескать, неужели действительно дурак не понимает? И в следующую секунду, сообразив по лицу Мукасея — нет, и впрямь не понимает! — издевательски захохотала сквозь еще не просохшие слезы.
— Так я тебе и сказала! — Она хохотала все сильнее, захлебываясь хохотом, зло и торжествующе глядя брату прямо в глаза. — Так вот все тебе взяла — и сказала!...
— А ну прекрати истерику! — Мукасей решительно поднялся.
— Истерику? — Она тоже вскочила на ноги, вжалась в угол, вся ощетинилась, смех оборвался злой и жалкой гримасой. — Это у тебя истерика, Валечка, а со мной все в порядке. Что, думаешь, я не знала, чем наше воркованье кончится? Там выполнил долг, теперь тут хочешь? А если мне не надо, если мне и так хорошо?
Она решительно шагнула к кухонным полкам, широко выдвинула ящик с лекарствами. Мукасей еле успел оттолкнуть ее, выдернул ящик с потрохами, бегом понес в туалет. Все время, пока он в остервенении рвал над унитазом подряд все, что попадалось под руку, Алиса стояла у косяка с кривой недоброй ухмылкой.
— Зря стараешься, завтра меня здесь не будет.
Отбросив пустой ящик, Мукасей кинулся в комнату сестры. Он распахивал шкафы и тумбочки, выволакивал наружу белье, переворачивал матрацы. Не найдя ничего, он замер посреди переворошенной квартиры, напряженно что-то соображая, вспоминая. Потом кинулся в ванную. Сунул руку за трубу, в естественный тайничок, оставленный строителями, и вытащил завернутый в тряпочку шприц, несколько ампул, десяток небольших целлофановых пакетиков с какой-то коричневой застывшей массой внутри.
