Эльмира Нетесова - Пасынки фортуны
— Ах, ты, гад! За что убил? — услышал запоздало. И путейский рабочий, ухватив Кузьму за шиворот, оторвал от мальчишки, потерявшего сознание. Огрызка тут же сдала в милицию орущая толпа, оставив воришке саквояж Кузьмы, не поверив в то, что озверевший мальчишка — владелец саквояжа. В милиции тот сказал, что Кузьма хотел отнять у него саквояж, и если бы не люди, подоспевшие на помощь, убил бы и сбежал.
Кузьма не отвечал на вопросы милиционеров даже тогда, когда двое здоровенных лбов едва не измесили его в котлету.
Огрызок целый месяц провел в камере. За это время милиция узнала, что он сбежал из детдома. Обратно взять Кузьму отказались. Испугавшись, что ставший вором бывший детдомовец дурно повлияет на окружающих детей, отгородились от пацана барабанной формулировкой: мол, опозорил детский коллектив, носящий имя Ленина…
Милиция, прочитав этот отказ, не очень удивилась. И, вытащив Кузьму из камеры, наподдала напоследок авансом и вышвырнула за двери, сказав, что в другой раз, если попадется, отправит гулять на Колыму. Кузьма решил сыскать виновника беды и целую неделю разыскивал его по всему городу. Но пацан словно сквозь землю провалился.
Огрызок уже валился с ног. Голодный, без угла, избитый милицией и бедами, он решил вернуться к ворам. Пусть лучше они убьют. В одиночку без них жизни нет. Да и кому он нужен? А воры, может, простят.
— Возник, как падла! Нарисовался, мокрожопый! Чего ж сам не фартуешь, как грозился? Слаба кишка? — встретили его насмешкой.
— Бухой был. Что брехал, не помню. Облажался, как последний фрайер. Но с кайфом — завязал. Горя много, а греву — с хрен. Дурное нутро, коль водяра шилом вылезла, — он остановился на пороге. И тут же увидел своего обидчика — вихрастого пацана.
В момент все понял. «Малина» специально подослала его. Организовала и поимку. Вплоть до милиции.
— За что? — спросил он тихо. Ответ на свой вопрос он знал.
— Кайся, гнида! Грызи землю! Всяк за свое получает. И ты не на халяву схлопотал. За то, что «перо» на фартового поднял. Закон нарушил, выблядок! — гремел лысый толстый вор.
— Мокрите, коль виноват. Один дышать не могу, — признался честно.
— Ну что, кенты, как сговоримся с этим падлой? — спросил лысый у троих воров.
— На кого он хвост поднимал, пусть тот и трехнет. Так и будет.
— Вали в хазу до вечера. Там кенты решат, как быть с тобой… Кузьма сидел у окна, слушал разговоры фартовых, думал о своем. Вихрастый пацан держался подальше от Кузьмы на всякий случай. Он уже знал, что не всегда фартовые успевают на помощь вовремя. А Огрызок прошел у них хорошую школу.
Кузьма уже не злился на него. Понял, что вихрастого взяли взамен его, Огрызка. И учат. Но теперь уж осмотрительно, жестко, не выделяя, не хваля, лишь требуя и наказывая.
Поздней ночью вернувшиеся с дела кенты согласились оставить Кузьму, но не без условий, которые он обязан был выполнять.
Унизительными были они. «Но что делать, если никому, даже самому себе, перестал быть нужным?» — вспоминал Кузьма и зацепился ногой за корягу, утонувшую в сугробе. Как незаметно сбила она с ног! Не предупредив, не пощадив.
Да и кто жалел его, хоть когда-нибудь в этой жизни?
Кузьма с трудом выбрался из сугроба, отряхнулся от налипшего снега. И оглядевшись, правильно ли идет, не сбился ли он с пути, продолжал продираться сквозь ночь и пургу, так похожие на его жизнь… Лишь потом понял Кузьма, почему его оставили в «малине» и стали брать с собой на дела. Все было просто. Он сам согласился и винить особо было некого.
Огрызок знал законы «малины». Понял, что именно его, в случае провала дела, подсунут мусорам, чтобы сумели выйти сухими фартовые. Дважды сыпалась «малина» на делах. Оба раза ловила милиция Огрызка, прикрывавшего собою убегающих воров. Милиция гналась за пацаном, не видя в темноте, что нагоняет малолетку с пустыми руками и карманами, подкинутого на живца.
Огрызок, конечно, отбивался. А кто из нормальных людей добровольно согласится пойти в милицию? К тому ж, случись такое, Огрызком просто не заинтересовались бы, и продолжали бы погоню за ворами. В милиции его, конечно, колотили. Вламывали, как вору. А Кузька божился, что никогда им не был. Не видел и не знает фартовых.
Огрызка с неделю трясли, как грушу, следователи и опера. Но все без толку. Огрызок клялся всем на свете, что никогда, ни у кого, ничего не украл.
Промучившись с ним несколько дней и не добившись ничего, к нему в камеру подсадили «утку». Но Кузьму и на этот случай подготовили фартовые, и Огрызок не раскололся. Его выбросили из милиции под черный мат. Во второй раз Кузьме пришлось труднее. Два месяца просидел он в следственном изоляторе на хлебе и воде. А потом вбили в камеру к нему парнишку-ровесника. Желтолицего, изможденного как старика. Избитого и изодранного. Тот назвал кликуху пахана всех городских «малин». Сказал, что сам ворует вместе с кентами, мол, попутали лягавые в деле. И вкинув в дежурку, решили приморить его тут. Но кенты не бросят. Вытянут. Помогут слинять. А если Огрызок захочет, то и его с собой возьмут. Кузьма к тому времени не верил никому. И хотя так хотелось ему иметь настоящего кента, с кем без опаски всем на свете поделиться можно, удержался и в этот раз. Ничего не сказал о себе. Лишь то, о чем говорил следователю.
Вслух он восторгался, завидовал мальчишке. Но ни о себе, ни о фартовых словом не обмолвился.
Эта скрытность спасла его вторично. Кузьма знал, в третий раз из милиции его либо мертвым вынесут, либо увезут в ходку — на севера. Огрызок слышал, что воры, не принятые «в закон», на дальняках вкалывают за себя и за фартовых. Навар отдают паханам, чтобы вольготно дышали законники.
В лучшем случае, если повезет, «на пахоту» не посылали, определяли в шестерки, шныри, чтоб промышлял хамовку для фартовых, тряся Иванов или политических. Последние добром свое не отдавали. Вламывали шестеркам всей кодлой. Так что те после побоев с месяц, а то и больше на катушки встать не могли.
Шныри и сявки были лишь на ступень выше обиженников. И Кузьма, конечно, не хотел оказаться в зоне.
Он уже не раз обдумывал, куда ему слинять, приткнуться, исчезнуть из своей «малины». Боялся лишь того, что за откол фартовые распишут его где- нибудь в темном переулке.
Огрызок теперь стал осторожнее и не подставлял милиции себя за кентов. Держался рядом. Но однажды посмеялась судьба. Зашел он вместе с ворами в притон выпить, повеселиться вздумала «малина» после удачного дела. — Тебе, Огрызок, коль с водярой завязал, надо к шмарам подвалить.
Закадри какую-нибудь. Ну и пофлиртуй ночь. Уже пора тебе знать, чем девки
от нас отличаются. Зажми. Глядишь, мужик и проклюнется. Кентель подымив- хохотали фартовые.
На их смех, голоса из комнатенок, из-за ширм бабы вышли. Всякие. Крашеные, лохматые, навеселе, они вмиг облепили фартовых.
— Эй, Красавчик, пошли ко мне сегодня! — висла на фартовом шмара, мусоля его морковными губами.
— Нет! Тебя сегодня не хочу! Кралю закадрю на вечерок. У ней, падлы, сиськи с мой кентель!
— А этот чего сюда возник? — приметила задастая девка Огрызка.
— Наш он. Привели, чтоб мужиком стал!
— А какой молоденький! — обняла Кузьму за шею потная, узколицая девка и прижалась к Огрызку напудренным наспех носом. Тот вывернулся из цепких объятий.
— Видать, нецелованный! Свежак совсем! Ну иди ко мне, жеребенок мой. Я покажу тебе, где у теток хорек прячется, — пошла за Огрызком. Тот к стене прижался, обалдев от стыда. Баба ухватила его меж ног. И, хохоча, объявила: — Это маленькое дерево все в сучок вымахало. Ишь какой! С виду
— замухрышка! А зажмет, мало не покажется ни одной! Кто за него башли даст? Он за десяток мужиков управится, — держала Огрызка накрепко.
— Эй, Выдра! Не оторви утеху у пацана.
— Если не заплатите, возьму на талисман.
— Так он же тебя еще не зажал!
— Потому и держу, чтоб не отняли!
— Эй, Огрызок! Не ссы! Сам себе бабу выбери! Выдра— лярва старая! Ты помоложе кобылку оседлай!
— Не слушай их, кролик мой, все бабы в темноте, как кошки, одинаковы. Ни у одной нет золотых краев! — тащила Кузьму за перегородку. Тот, обалделый, растерялся. Но вскоре оказался в постели Выдры.
— Ну, что, вороненок желторотый? Чем я хуже других? Будешь моим хахалем? — приставала шмара.
— Отвали ты от него! Обкатала и ладно. Пусть Огрызок сам подколется к какой захочет! — вступился кто-то из фартовых.
С тех пор, что ни день, повадился Кузьма в притон к бабам. Что ни день новая шмара. Все веселые, ласковые, податливые. Они вскоре привыкли к Огрызку и признали его общим хахалем. Случалось, без навара обслуживали. С ними Кузьма быстро осмелел, повзрослел, заматерел, а в «малине» его стали считать первейшим кобелем.
— Эй, Огрызок, пока ты со шмарами кайфовал, мы два дела провернули. Ты ж без навара остался! Чем с бабьем рассчитаешься? Они ж на халяву долго не потерпят. Оторвут все хозяйство и вякнут, мол, без мудей родился. Докажи потом обратное! — звали кенты в дело.
