Эльмира Нетесова - Закон Тайга

Тихон из писем родни знал о семье все. Жена после войны получила хорошую квартиру. И, проработав несколько лет в поликлинике, окончила ординатуру. Замуж не выходила. Вид­но, ждала Тихона. Хотя не писала ему долгих тридцать лет.

Сыновья, окончив школу, поступили в институты. Конеч­но, отца они не помнили. А Тихон никогда их не забывал. Он помнил ребятишек смеющимися, плачущими, бегущими ему навстречу. Ведь удалось перед войной увезти их в деревню к сестре. Там они здорово загорели, поправились, подросли. А вскоре... Нет, это лучше не вспоминать: вокзальная суматоха, растерянные глаза жены, слезы сыновей. Их сердца чувствова­ли, что расстаются на долгие годы, а может - навсегда...

Тихон гнал от себя воспоминания. Война отняла у него не только семью, здоровье, а и все, что было, о чем мечтал...

Ни луча надежды не светило. Решил после окончания срока вернуться к овдовевшей сестре. В деревню. И вдруг письмо от жены. В нем - фотография.

Тихон, разглядев ее, спрятал в карман пиджака. Неожидан­ный, дорогой подарок. И загорелся огонек надежды. Надо вы­жить, чтобы вернуться.

Но кем? Как назовут сыновья? А жена? Примет из жалости. И будет стыдиться его. Да и дети разве поверят, что осужден ошибочно? Ни за что! Разве мертвый герой лучше живого отца, пусть и зэка - не по своей вине? Но пой­мут ли? Поверят ли? Признают ли отцом? Ведь не растил их...

От родни, большой и дружной, теперь осталось так мало. Сестра с племянниками и жена с сыновьями. Кто из них при­мет Тихона, кто поверит ему без упреков?

Валил лес бригадир. Летели из-под топора щепки. Ладони к топорищу прикипели намертво. Свободу зарабатывал. Потом и кровью, нечеловеческой усталостью. Физической и моральной. Да и один ли он здесь такой...

Конечно, жене письмо написал, короткое, сдержанное. Без телячьего восторга от ее приглашения вернуться к ней. Пусть обдумает все. Дал время поразмыслить, отказаться. Ведь годы разлуки изменили обоих. Стоит ли заново начинать?

Написал, где и кем работает. Когда ожидается освобожде­ние. И хотя вопросов возникло много, спросил лишь о детях. О ней самой - не решился.

Чтобы Дашка не нашла фото семьи, спрятал его в полу пид­жака. И берег его пуще глаза.

Дашка по лицу Тихона поняла, что не удержать ей его. Уедет, вернется к семье, как только придет время. И запила...

Вначале хотела выгнать, но сообразила, что пойдет по ру­кам. А за это участковый отправит обратно в зону. А туда ей вовсе не хотелось. И баба, понимая, что теряет Тихона, все чаще устраивала ссоры, напивалась.

Вот и теперь лежала, мордой в пол воткнувшись. В столо­вой условники угостили. Дашка уже давно не готовила дома. Не хотела, не могла заботиться о Тихоне. А сама ходила в сто­ловую. Там было весело.

Заметив отсутствие Тихона, условники теснились, жались к Дашке, напропалую угощая вином и водкой, купленными в ларь­ке, подсовывали котлеты, пельмени и безнаказанно лапали ее со всех сторон.

Дашка, наевшись и напившись до отвала, не позволяла ус- ловникам большего. Отвесив кому-то пару оплеух, осыпала му­жиков щедрой горстью отборной матерщины и плелась домой.

Тихон понемногу привык к этому. Он не бил, не ругал бабу, к которой давно охладел. И жил под одной крышей, жалея себя и ее репутацию. Ждал своего часа, торопил время.

Так было и сегодня. Пьяная Дашка привыкла к протоплен­ной каморе, к спешному чаю по утрам, заботливо просушен­ным валенкам и телогрейке.

А потому, проснувшись утром и найдя валенки с телогрей­кой у порога, где сама их оставила еще вчера, несказан­но удивилась.  

Тихон не разбудил ее. Шаря в'потемках, баба нашла спички. Зажгла свечу и вскрикнула от испуга.

Тихон лежал у порога в исподнем. Не шевелился.

—  Тишка, ты что? На работу опоздаем. Вставай. Скорее, - дернула мужика за руку и отскочила в ужасе, заорала от страха.

Тихон был мертв. Это о него споткнулась, на нем проспала всю ночь. Волосы на голове бабы зашевелились. Ей стало хо­лодно, страшно.

Дашка вскочила в чавкнувшие сыростью валенки. Руки ни­как не могли попасть в рукава телогрейки.

Забыв о платке, нараспашку, бледная, она неслась по селу, крича во все горло:

—  Люди! Помогите! Тишка помер!

Машина, было дернувшаяся в тайгу, затормозила. Из нее условники высунулись. В услышанное не верилось. С чего бы мужику помереть? Еще вчера вкалывал как вол, ни на что не жалуясь. Смеялся. И вдруг умер...

—  Нет. Тут что-то нечисто, - не поверилось бригаде Тихо­на. И, соскочив с машины, затопали мужики к каморе.

Кто-то догадливый сообщил об услышанном участковому.

Тот не заставил себя ждать. И, опередив всех, не велел ни­кому входить в помещение, пока он лично все не проверит.

Дашка вечером не пошла в столовую. Сидела, запершись в каморе, одна, съежившись, притихнув.

Темнота в комнате, звенящее одиночество заставили заду­маться, вспомнить многое.

Трагическая нелепость случившегося отбила сон, не хоте­лось есть, даже к выпивке пропала охота.

Умер Тихон. Его повезли в Поронайск на вскрытие. Зна­чит, что-то заподозрил участковый.

«Эх, дурак ты, лысый мусор. Да мне, если б поднять Тихо­на, ничего больше от жизни не надо было бы», - подумала баба и вздрогнула от внезапного стука в дверь.

Наскоро включила свет, дрожащей рукой скинула крючок с двери. Даже не спросила, кто просится. Поверилось в чудо. А может, не умер? Может, вернулся? Но в дверном проеме стоял участковый с незнакомым человеком, представившимся следо­вателем Поронайской городской прокуратуры.

Они уверенно вошли в комнату.

Следователь огляделся. Подошел к постели, смятой Тихо­ном. Дашка не догадалась, не успела ее прибрать. Осмотрел простыню, одеяло, подушку.

Переговариваясь с участковым вполголоса, подошел к печ­ке. Заглянув в топку, быстро осмотрел заслонку и сказал, будто себе самому:

        - Так я и предполагал...

Участковый подскочил к нему, лицо подергивалось.

— Не может быть, - вырвалось невольное. - Печку не тро­гала сегодня? - спросил Дашку участковый.

—  Не до нее мне, - отмахнулась баба.

—  Вчера вы ее закрывали? Задвижку? - спросил следова­тель.

— Я ее никогда не закрывала. А в последнее время и Тихон перестал ею пользоваться. Дров хватает. Слава Богу, в лесу жи­вем. Топливо не переводится.

Баба сидела у стола и не видела, что задвижка печки была закрытой.

—  Чем открываете задвижку, когда топить собираетесь? - спросил следователь Дашку.

—  Не достаю ее. Высоко. Потому не закрываю. Сказала уже, чего еще спрашивать? - начала злиться баба.

— Да куда ей до задвижки, если она только на четвереньках ходит. Ее, беску, в тайге звери за свою скоро примут. Не про­сыхает, стерва. Пьет, - ответил за Дашку участковый.

—  Не за твои. Сама зарабатываю. И ты мне не указ. Ко мне приперся, да еще и обсераешь. У себя в глотке посчитай. Иль сам святоша? Вон морда, хуже моей. Вся опухшая. Стань перед зеркалом и спроси себя, с чего это получается. А в меня не тычь. Понял? Я пью на свои. А ты?

—  Угомонись! - прикрикнул участковый на Дашку.

Баба осеклась на время. А потом взъярилась:

—  Я в своей хате, не у тебя в гостях. А потому - ты помол­чи! Сам алкаш.

—    Тебе что, в зону захотелось? Назад к своим? Скажи спаси­бо, что под стражу сразу не взяли! - терял терпение участковый.

— А за что меня под стражу? - изумилась Дашка.

—  А за то, что Тихон убит. Не своей смертью умер, - вы­рвалось раздраженное.

Бабу будто по голове огрели. Глаза у нее округлились, рот открылся. Скулы побелели. Она смотрела на следователя, на участкового, не понимая, всерьез они так думают или пошути­ли над нею.

Вспомнились некстати слова сожителя, что его вовсе ни за что осудили. Уж, видно, судьбе было угодно посмеяться над бабой, но тогда не поверила она Тихону, подумав про себя, что ни за что на столько лет в зону не сажают. Значит, есть грехи, о каких говорить не хочет. Теперь ей страшно стало. А что, если и вправду повесят на нее убийство Тихона? Ведь она на нем всю ночь пьяная проспала. Но от этого еще ни один мужик на свете не умер. Вон, целая свора условников только и мечтают о том, как провести с Дашкой ночь. Никто из них поме­реть от того не боится.     

Следователь внимательно разглядывал пыльную печную за­движку.

—   Вы уж извиняйте, не достаю я до нее, протереть не могла, - подала баба робкий голос.

—  На счастье свое не достали и не протерли, - ответил тот, даже не глянув на Дашку.

Он осмотрел всю камору. Вытряхнул из жестяной банки окурки в кулек. И сунул их не в помойное ведро, а, на удивле­ние Дашки, в саквояж. Взял со стола ложки и стаканы, недопи­тую бутылку водки заткнул. И тоже в саквояж спрятал.

Дашка смекнула. Сунулась под койку. Достала банку ту­шенки, протянула следователю.

—  Зачем? - удивился тот.

—  На закусь сгодится.