Контрольный выстрел - Михайлов Александр Георгиевич

Адмирал потер виски.

— Итак, восстановим. Когда мы подъезжали, здесь стояла милицейская машина.

— Стояла. — Бойцы кивнули.

— Потом раздались выстрелы, и на обочину снизу выскочил мужик.

— Выскочил.

— Так откуда мог взяться второй?

— Не знаю. Но где мешок?

Водитель даже дно багажника пощупал. «Дыры нет».

Ничего не вязалось, ничего не стыковалось.

36

— Ну, ты рад? — Терехова достала пудреницу. — По-моему, все миленько разрешилось.

Монитор ушел сияющий. От радости его синяя рожа стала еще синее — хоть защитный экран надевай. Обоюдное согласие, как продукт непротивления сторон, было скреплено кое-чем получше крови: гарантией, что кровь не прольется. Монитор так и сказал. Даже небольшого опыта общения с такой публикой было достаточно, чтобы осознать всю надежность его слова.

Тем не менее Морозов сидел сморщенный, словно объелся прокисшей клюквы.

— Не горюй, все самое страшное позади. — Терехова не потеряла самообладания, наоборот, после появления в кабаке Монитора у нее поднялось настроение, словно упоение будущей битвой грозило не поражением, а неотвратимой победой. Ее тонкие ноздри трепетали, как у породистой кобылы.

— Ничего себе... — Морозов изумленно поднял на нее глаза. — Ты хоть понимаешь, под чем я подписался?

— А, собственно, под чем? — Лидия поправила щеточкой ресницы. — Что, собственно, ты такого совершил? Списки жирных котов. Их счета, суммы, передвижения средств... — Терехова словно вбивала гвозди. — Ну и что? Десятки банкиров приторговывают информацией. Кстати, эти же сведения можно купить и у налоговой полиции. В конце концов, ты навариваешь на бабках клиента, которые он тебе сам и принес. Ведь не ты за ним бегаешь, он к тебе идет. Это не твоя проблема. Это теперь будут их проблемы. Помнишь: «тебя посадят, а ты не воруй»? Так и здесь...

— Но ведь речь идет о коммерческой тайне! Это святая святых... Это принцип.

— Да какой принцип! В нашей стране самый доходный бизнес — это торговля принципами. — Лидия Максимовна бросила пудреницу в сумочку. — Подумаешь, принцип. Секретари обкомов партии сначала в эту КПСС из-за принципа вступали, а потом, также из принципа, эту партию — фью! — по жопе мешалкой! А ты — принцип!

— Если кто-то узнает, это будет крахом всему. — Морозов понимал последствия, и отчаянию его не было предела. Узколобый Монитор схватил за самое важное звено в эпоху всенародного рэкета. «И как этому барану такое в голову пришло? Тут мозги нужны. А какие мозги могут быть у отмороженного? Впрочем, что это я? Конечно, отмороженные...»

Все невзгоды сплелись в тугой узел, который перетянул Морозову горло. Стало не хватать воздуха. Он налил себе остатки коньяка, залпом выпил. Ни запаха, ни вкуса. Бутылка была пуста.

— Вот если не будет завтра обещанных денег, это действительно крах. — Терехова отложила косметику. — Давай выпьем за наших дорогих советских чекистов, которые во все времена стояли на защите интересов трудового народа. Господи! Помоги им замочить этих проклятых террористов, помоги сохранить наши денежки, убереги нас от финансовых бед и физической немощи. Господи...

— Кончай паясничать, сука! — Коньяк ударил Морозову в голову. Так он еще никогда не говорил с Тереховой. Так с ней вообще никто не говорил.

— Милочек, вы что-то произнесли? — От неожиданности Лидия Максимовна чуть не выронила бокал. — Или я ослышалась? — Ее глаза сузились, и на стеклах очков появилось перекрестие прицела. — Может, соблаговолите извиниться?

Хмель уже просачивался сквозь извилины. Голова становилась ватной. Ослабленный организм был не в состоянии сопротивляться...

— Сука, я сказал. Если бы я не связался с тобой, то в кассе не было бы денег. Если бы не было денег, не было бы и спроса. Не было бы спроса, не было бы Адольфа. Не было бы... — Морозов загибал пальцы. Загнул шесть. «Много». Распустил галстук, пошарил по столу глазами. Схватил водку, налил полный фужер. — Не было бы ничего! — Он плеснул водку в горло с отвагой пожирателя огня. — Ты виновата. Ты!

Терехова смотрел пристально, изучающе. Она понимала, что происходит, понимала состояние компаньона. Более того, несмотря на его хамство могла войти в положение, даже желала этого. Но не сумела. Теперь — не сумела.

— Все?

— Нет, не все! — Морозов снова налил. Комок отвращения подступил ему к горлу. Его почти тошнило. Тошнило от происшедшего, тошнило от водки, тошнило от вида этой стареющей стервы.

— Не все! Я ненавижу тебя.

Это был приговор. Если еще секунду назад борьба мотивов могла дать иной результат, то теперь... Да, Лидия была увлечена им, да, она хотела его, хотела подарить ему несколько десятков тысяч за эти красивые глаза. Терехова отдавала себе отчет, что рассчитывать на взаимность могла только с большой натяжкой. Она понимала правила игры и была готова даже стать его нелюбимой любовницей. Возраст брал свое, и редкие утехи становились все больше похожи на сладкий сон. Они обрывались, как и сон на самом интересном месте.

Но чтобы слушать такое... В таких случаях Терехова проявляла железный характер. Она спокойно, словно сапер, уложила в сумку свои причиндалы, мягко щелкнула замком.

— Понимаю вас, Герман Семенович. И прощаю. Сейчас вам надо успокоиться, поехать домой, отдохнуть. Утро вечера мудренее...

— Ненавижу... — Язык у него заплетался. — Не-на-вижу...

— Я понимаю ваше состояние. Более того, хочу вас успокоить. Об этой минутной слабости не узнает никто. Ни ваш шеф, ни ваши родственники. А принципы... они останутся между нами... — Лидия одернула блузку. — Да-да, между нами... — Она внимательно посмотрела Морозову в глаза. — И вот теперь прошу сосредоточиться. Сосредоточились? Все останется между нами — до тех пор, пока я кому-нибудь не скажу. О плате за молчание мы поговорим завтра, когда вы будете трезвы.

Капкан клацнул своими стальными челюстями.

37

Ночь тем не менее прошла без существенных происшествий.

И в автобусе, и в поле по мере получения информации пытались разобраться в сложившейся ситуации. Она была не ясна ни тем ни другим. Но если на той стороне бандиты сами были себе штабом, то на этой штабом была Москва. Олег уже не подходил к прямой связи и использовал в качестве амортизатора Гусакова. Тот с присущей ему провинциальной флегматичностью вялым голосом что-то объяснял, ссылаясь то на плохую слышимость, то на скудость информации. С удивительной находчивостью он каждый раз объяснял отсутствие Олега, придумывая все новые и новые варианты. Каждый из них был убедителен и по форме, и по существу. Олег принципиально уклонялся от контактов с Москвой. Он наперед знал, что спросят и что скажут. Сам неоднократно бывал в такой ситуации.

Ничего, кроме головной боли, ни тому, кто звонил, ни тому, кому звонили, это на приносило. Плюс ко всем неприятностям, существенно возросло напряжение на внешнем периметре оцепления. На шоссе скопились журналисты, которых было категорически запрещено пускать в район проведения операции. Местные — терпеливо ждали сведений. Московские — трясли законом о СМИ и требовали комментариев.

По-партизански, волчьими тропами некоторые пытались проникнуть в зону, двое из них с камерами были задержаны в непосредственной близости от поля.

По указанию Олега их удалили на безопасное для операции расстояние, предварительное отобрав кассеты.

По верхам прошли сквозняки. Руководители информационных агентств, пытаясь обойти конкурентов, оборвали аппараты правительственной связи, выражая руководству ФСБ свое возмущение отсутствием информации. Каждый «клялся мамой», что в обмен на достоверные сведения выполнит любую просьбу органов. Каждый вспоминал былые добрые отношения и сетовал, что, к сожалению, сегодня они оставляют желать лучшего. Каждый обещал любить ФСБ и даже дружить домами.

Высокое начальство ретранслировало это негодование вниз, упрекая руководителей операции в неспособности наладить контакт с четвертой властью. Олег на этот контакт не шел, несмотря на угрозы. Он знал, что ситуация совершенно нетрадиционна, и допускал наличие источника бандитов среди самих журналистов. Если через этот источник пройдет утечка о сотовом телефоне в автобусе и если, не дай бог, журналисты узнают его номер...