Сергей Донской - Жадный, плохой, злой

Дубов тоже сразу догадался, что за улику сует ему под нос расторопный капрал.

– Ну, писатель, – прорычал он, выкатив на меня свои слепые от ярости глаза, – не быть тебе классиком мировой литературы!

Примерно такой же взгляд я адресовал сияющему Бурцеву:

– Ах ты, гнида! Подставить меня решил?

После моего хука справа он отлетел в сторону, хватаясь за свою дубинку, как за соломинку. В его стремительно удаляющемся взгляде читались одновременно боль, страх и злорадное торжество. Теперь у меня не было ни малейших сомнений в том, что именно Бурцев расправился с Марком, но в глазах Дубова убийцей был я.

Не дожидаясь хозяйской команды, Душман заехал мне по уху рукояткой пистолета. Чтобы устоять на ногах, мне пришлось некоторое время ловить равновесие, а как только оно было обретено, новый удар едва не вывихнул мне челюсть.

Придерживая ее рукой, я посмотрел на Душмана и выплюнул вместе с кровью:

– Спешишь, кавказский пленник. Рано удаль свою показываешь.

– Потом будет поздно, – парировал Душман, огладив черную бороду набожным жестом прирожденного мусульманина. – Кончать его, Владимир Феликсович? Или желаете с ним побеседовать для начала?

– Не о чем нам разговаривать, – буркнул Дубов, приподнимая свой пистолет.

Приготовившись получить пулю, я задержал дыхание, но пистолет отправился в желтую кобуру под дубовским пиджаком. Не успел я облегченно перевести дух, как услышал окончательный приговор:

– Писателя на крышу. Когда дам команду снизу, сбросите его к моим ногам.

– Три этажа всего, Владимир Феликсович, – закапризничал Бурцев, кое-как выпрямившийся вдоль стеночки.

– А мы повторим, если писателю покажется мало, – заявил Дубов, направляясь к выходу. – Сколько раз понадобится, столько и повторим.

Возможно, до меня еще ни один человек, которого пообещали столкнуть с крыши, не пожалел о том, что дом слишком низок. Но, честное слово, я предпочел бы один раз сверзиться с девятиэтажки, чем три раза – с трехэтажного здания.

Поднимаясь наверх в плотном кольце провожающих, я пытался понять, что заставляет меня передвигать ноги. Направленное в спину оружие? Но ведь на крышу меня вели не чудесными видами любоваться, а для смертельного аттракциона. Самым разумным было бы заартачиться прямо здесь, на лестнице, и умереть, затратив на это минимум времени и усилий. Однако я послушно тащился наверх, как будто там существовала какая-то надежда срочно научиться летать.

Сопящая вокруг молодежь помалкивала, бросая на меня заинтересованные взгляды. Возможно, ребятишки впервые участвовали в проведении показательной казни, хотя, может быть, они просто оценивали, тяжело ли будет затаскивать меня на крышу для второго прыжка, если таковой потребуется.

Бурцев, сменивший свою многофункциональную дубинку на прозаический автомат, и Душман, не расстающийся с пистолетом, сделались невероятно говорливыми. То они советовали мне приземлиться на клумбу, чтобы меня на дольше хватило, то рекомендовали помолиться о вознесении на небо. Их оживление становилось с каждой секундой все более нервозным. Эти двое были настоящими психопатами. В течение короткого промежутка времени им можно было не притворяться нормальными людьми, и они радовались такой возможности, как умели.

На лестничной площадке третьего этажа наша процессия притормозила. Шестеро рядовых «патриотов России» взяли меня в плотное кольцо, а капрал Бурцев самолично вскарабкался по вертикальному трапу к прямоугольному люку, ведущему на чердак. При этом он бренчал связкой ключей и громыхал своим автоматом по ступеням так громко, что казался маленьким железным роботом из старого фантастического фильма.

– Двое ко мне! – приказал Бурцев, как только очутился на чердаке. Его свесившееся вниз лицо было перепачкано пылью.

Пока парнишки в оливковых рубахах с обезьяньим проворством взбирались наверх, Душман, старательно пошевелив кожей на бритой голове, придумал новую шутку:

– Когда полетишь вниз, улыбайся, писатель. Может быть, тебя будут фотографировать для истории.

– Тогда постарайся не попадать в кадр, – проворчал я. – Не хотелось бы мне сняться на фоне такого чучела.

Сверкнув взглядом на прыснувших молодых бойцов, Душман рявкнул, злобно присвистывая при каждой возможности:

– Полезай наверх! Там будешь вес-с-селить публику, юморис-с-ст!

На чердаке пахло тленом и запустением. Пыли здесь накопилось столько, что ноги ступали как по мягкому ковру. Сквозь щели и дырочки в двускатной крыше просеивались золотистые солнечные лучи. Из-за множества толстых балок создавалось впечатление, что находишься внутри остова затонувшей каравеллы. Мальчикам Дубова поиграть бы здесь в пиратов, а они вели на казнь абсолютно незнакомого им человека и нисколько не комплексовали по этому поводу. Странно было это сознавать. Дико.

Пока мы гуськом пробирались по настеленным доскам к слуховому окну, в чердачном полумраке пробудилось несколько летучих мышей, которые бестолково носились вокруг, бесшумно трепеща своими острыми крыльями. Так и казалось, что при очередном пике какая-нибудь из этих тварей не отвернет в сторону, а вцепится в тебя всеми своими зубами и когтями.

– Головы прикрывайте, пацаны! – посоветовал один из бойцов. – Если такая мышара в голову вцепится, то волосы выстригать придется.

– Видать, Душман проводит здесь все свое свободное время, – заметил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Дружный гогот застиг единственную лысую голову в компании врасплох. От обиды и негодования Душман не смог придумать достойную отповедь, а просто больно ткнул меня в поясницу стволом пистолета.

– Это хорошо, что ты рядом, – сказал я через плечо. – На крыше тоже держись ко мне поближе. Вместе полетаем.

Душман моментально приотстал на пару шагов. Мелочь, а приятно. Во-первых, с такого расстояния он не мог дотянуться до моих почек. Во-вторых, не так сильно донимал меня своим кислым дыханием. Ну, а в-третьих, созрел в моей голове один сомнительный план спасения, для осуществления которого мне требовалась некоторая свобода действий. Крайне рискованный план, если вдуматься. Но вдумываться было некогда, поэтому я принял его сразу.

Восхождение на крышу происходило в уже знакомой последовательности. Когда я высунулся из слухового окна наружу, там поджидал меня Бурцев с автоматом наперевес и два молоденьких бойца, враз растерявшие всю недавнюю беззаботность. Судя по их опасливому поведению, каждый из них невольно призадумался, сумеет ли он отбиться от меня своей дубинкой, если я внезапно брошусь на него и потащу за собой вниз по шиферному скату. Так что жать мне на прощание руку никто не собирался.

Край крыши был окаймлен столь низкой и хлипкой оградкой, что надежды на нее не было почти никакой. Как всегда, когда смотришь с высоты, расстояние от крыши до земли оказалось значительно большим, чем это представлялось снизу. Задрав голову, я увидел в далеком голубом небе несколько грязных облачков и грустно подумал: вот сегодня, возможно, к вечеру соберется долгожданный дождь, а шансов порадоваться ему у меня маловато.

Под бдительным прицелом бурцевского автомата я сел на теплый шифер и закурил, пуская дым между коленей, на которые положил голову. Слюны во рту накопилось столько, что мне приходилось то и дело сплевывать, так что вскоре между моими кроссовками образовалось мокрое пятно. На выгоревшем добела волнистом шифере оно казалось почти черным.

– Бздишь? – удовлетворенно хохотнул Бурцев. – И правильно делаешь.

– А ты? – спросил я, подняв на него глаза.

– Лично я спокоен, как танк.

– Ну и напрасно, – сказал я, переведя взгляд на расстилающийся вокруг ландшафт.

Сразу за оградой, куда ни повернись, расстилалась темная зелень леса, испещренная частыми росчерками рыжих сосновых стволов. Слева между древесными кронами посверкивала на солнце вода, но я не смог определить, озеро это или река. Справа просматривалась серая лента дороги, по которой меня привезли погостить в здешних краях. Она была совершенно пуста. Никто не спешил проведать радушного хозяина уединенного поместья. Не находилось таких дураков.

– Владимир Феликсович, – зычно крикнул Душман вниз, – мы готовы!

В ответ донеслось два матерных слова, одно местоимение и предлог. Все вместе означало: пора приступать к намеченному мероприятию, товарищи.

– Вставай, писатель! – оживился Бурцев. Ему не терпелось увидеть меня расшибшимся в лепешку.

После того как он подложил мне свинью в виде использованного тюбика от клея, я перестал замечать комические черты его внешности. Он был ненавистен мне весь без остатка – от воинственного «ежика» на голове до тупорылых ботинок на толстой подошве. С перепревшими ногами, зато на три сантиметра выше! Только недолго ему оставалось гордиться своей выправкой и бравым видом.