Андрей Костин - Канатные плясуны
— Ладно, Паша. Только не забудь, я тебе первому позвонил.
Человек, которого Паша-мореход только что называл Бакланом, отключил мобильник. В комнате, где собралось несколько человек, было душно. Кроме него самого, Михея, Власа и Затычки на диване, развалясь, сидели трое молодых людей, то ли одеждой, то ли выражением лица неуловимо похожих. Вроде, как из-под одного пресса вышли. И еще в углу сидел Некто, надвинув бейсболку так, что козырек закрывал почти все лицо.
— Отказался? — спросил один из троих похожих молодых людей.
— Я думаю, он нейтралитет возьмет, — Михей чувствовал себя неуютно.
— Так, — «Похожий» достал сигарету и сунул ее в уголок рта, не зажигая. — Кто еще представляет опасность? Как он его назвал — Адидас?
— Адидас воевать не станет, — вмешался Баклан. — Если мы его бизнес не тронем, если гарантии дадим — он согласится.
— А Учкан?
— Вот тут проблема, точно. У Учкана полсотни быков, да и абреки его поддержат. Он — авторитетный. У абреков с авторитетом строго.
— Еще какие кандидатуры есть?
— Остальные — мелкота. Остальные возьмут сторону того, кто круче.
— Значится так, — произнес молчавший до этого тип в бейсболке, которого местные бандиты поначалу приняли за личность незначительную, но по тому, как синхронно повернули головы в сторону говорившего московские боевики, переменили свое мнение. — Я тебя, Михей, поставлю над этим городишкой.
Сегодня и поставлю. А ты потом для меня кое-что сделаешь. Не бойся, денег это стоить не будет.
— Сколько у нас людей? — деловито осведомился Михей.
— У вас? — тип в бейсболке хмыкнул. — Три промакашки у тебя, а не люди.
Михею стало обидно, но виду он не подал.
— Если мы работаем вместе, — он старался, чтобы его голос звучал спокойно и солидно, — то должны быть откровенными… — так, именно так надо говорить с этим типом, решил про себя Михей: ровно, культурно. — Мне хотелось бы знать, какие у нас силы?
— Силы? Вот они, перед тобой, — тип в бейсболке махнул в сторону трех однотипных молодых людей.
— И все?
— И все.
— Но тогда… Нет, вопрос снят. Я, пожалуй, как Мореход, нейтралитет возьму.
— Поздно думать о нейтралитете, Михей, — предупредил тип в бейсболке. — О нейтралитете надо было думать прежде, чем старика подушкой задушили.
Присутствовавший при разговоре Затычка, а именно он держал удушаемого хозяина за ноги, почувствовал боль внизу живота, предшествующую поносу. От страха.
— Я думал… Я полагал… — промямлил Михей. — Не трусь, парень, — подбодрил человек в спортивной кепке с огромным козырьком. — К утру город станет твоим. А ты мне после окажешь небольшую услугу.
— Какую?
— После обсудим.
— Это несерьезно…
— Очень серьезно. Чтоб ты понял — на кону у меня целый вагон денег, хустящих таких «бабок» с портретами американских президентов. Можно, конечно, и конвертировать в другую валюту…
— А я думал, вы из-за мешка… из-за этого, который в банке в Камышевске взяли…
— Мешком опосля тоже займемся. Даже от малости бывает польза, как говорил Карабас, растапливая печку Буратиной.
— Нет, вы что? На самом деле хотите взять город всего с тремя боевиками? — и Михей искоса глянул на парней, непринужденно сидевших на диване.
— Случалось, я брал города и в одиночку, — тип в бейсболке хихикнул, словно воробей прочирикал.
* * *Саксофонист сидел, как на иголках. Клиент отправился в парилку, где его ожидала девица, и из-за двери раздался громкий возглас. Вскрикнула Джессика.
«Что он там с ней делает?» — заерзал Саксофонист.
Через пару минут они появились вместе. Клиент, по-прежнему закутанный в махровую простыню, и она, совершенно голая. Вид у обоих был довольный.
«Понравились друг другу, — решил саксофонист, и у него отлегло от сердца. — Удачный день. Вернее, ночь».
Ему как раз не хватало двухсот долларов для покупки подержанного автомобиля. Он уже решил, какого.
— Перекусим, что ли? — весело спросила девица, глядя на остывший и начавший затвердевать сыр. — Чего добру пропадать?
— Почему бы и нет? — клиент разлил перцовку в три рюмки и предложил саксофонисту, — Давай с нами, за компанию.
— Что ж, за то, чтобы посетители нашего заведения всегда были довольны, — напыщенно произнес саксофонист и поднял рюмку.
«Интересно, все-таки, что значат его наколки, — подумал он. — Надо будет спросить у знающих людей. — и посмотрел на гостя, по-прежнему замотанного в махровую простыню.
Даже плеч не было видно.
Тут саксофонист заметил легонькую странность. Саксофонист вообще был наблюдательным человеком, и от его внимания не ускользнуло, что края полотенца были испачканы чем-то синим.
«Как будто в чернилах, — подумал саксофонист. — А где он взял чернила-то эти?» И, видно, как следствие ночи, а, может, выпитой перцовки, почудился саксофонисту кошмарик — это пот у клиента сине-черного цвета.
Никак — инопланетянин?
— Фрукты подавать? — спросил саксофонист.
Вместо ответа клиент вопросительно посмотрел на девицу.
— Я съела бы персик, — жеманно сообщила она.
— Алмазная донна, есть только виноград, — в тон ей ответил клиент. — Тоже многообещающий фрукт.
— Еще арбуз в холодильнике, — поправил его саксофонист.
— Вот именно, — клиент сделал широкий жест, — арбуза нам, арбуза!
От резкого движения махровая простыня свалилась с его плеч.
— Так я мигом принесу, — вызвался саксофонист, и тут вдруг глаза его округлились и стали совершенно безумными, когда он посмотрел на тело клиента.
Кожа его была девственно чиста.
«Все татуировки исчезли!» — отчаянно осознал саксофонист.
— Догадался. — хихикнула девица, — Смышленый оказался, как финдиректор, — непонятно, почему финдиректор, но дальнейшие действия девицы саксофонист воспринимал уже как в страшном сне.
Она схватила со стула один из револьверов клиента, огромный, похожий на бутафорский, и приставила ствол к виску саксофониста.
— Нет, нет, — простонал тот.
* * *04 часа 30 минут. Учкан вошел в свое логово на окраине Нововладимира. Иначе как логовом это помещение трудно было назвать. Голые стены, да несколько матрасов на полу. Учкан и относился к этой квартире, как волк к чужой норе: поспать и сматывать. Больше полутора часов подряд он, как знали все его приближенные, не спал. Таких «ночевок» в городе у него было с десяток, и в течение суток он сам выбирал, где заляжет в очередной раз.
Кентари, друзья, кореша и, в то же время телохранители, готовые разорвать на куски любого, кто приблизится к Учкану на опасно близкое расстояние, остались в машине. Там они и станут ждать его час — полтора, пока он отдохнет.
Учкан достал из железной коробочки шприц и жгут. Придерживая один конец жгута зубами, перетянул им руку повыше локтя.
Наркотик вошел в кровь, принося недостижимое иным способом спокойствие.
Иначе Учкан не мог уснуть.
Неподалеку от машины, где сидели телохранители, молодой человек выгуливал облезлую собачку.
— Охота пуще неволи, — заметил один из телохранителей.
— Куда денешься, если кабысдох какать хочет? — вступился за животное второй телохранитель.
Тем временем молодой человек подошел вплотную к автомобилю, отбросил поводок, освободившейся рукой достал пистолет с глушителем и сделал три выстрела. Первыми двумя он застрелил обоих охранников, а третья пуля вонзилась в землю перед самым носом псенка.
Псенок отпрянул от маленькой воронки, оставленной пулей, и зарычал.
— Не жри дерьмо, говорили тебе, — пояснил свой третий выстрел молодой человек и снял с шеи псенка брючный ремень, служивший одновременно и поводком, и ошейником. — Заразу еще подцепишь. Ну, беги… — и почесал собаку за ухом.
Охранник, сидевший за рулем, получил пулю в шею и умер практически мгновенно, залив кровью весь салон. А второй сидел как восковой манекен. Он как раз повернул голову, когда подошел парень, выгуливавший собачку, и потому свинцовый конус в медной оболочке вошел ему в переносицу, а вышел на затылке, пройдя сквозь «мозг рептилии» или «центр агрессивности», как его называют в быту.
Тем временем чем-то неуловимо похожий на убивавшего их, такой же молодой, опрятно и дорого одетый мужчина, осторожно вошел в берлогу Учкана.
Пшить… Пшить… Пшить…
Выплюнул громоздкий цилиндр, накрученный на ствол.
Учкан, как и во сне, продолжал улыбаться после смерти, вернее, улыбалась только нижняя его челюсть, так как остальное размазалось по матрацу.
* * *04 часа 30 минут. Жора Адидас любил красивую жизнь. Он полюбил ее задолго до того, как перестали сажать за спекуляцию в особо крупных размерах.
