Лев Константинов - Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
— Тогда дай сотню марок, — меланхолично попросил Щусь.
После шнапса, согревшего и оживившего, пришли мысли о безысходности, о том, что все равно выхода нет и придется околевать, как шелудивому псу, под чужим забором.
— Нет у меня таких денег, — честно признался Козырь.
— Значит, и говорить не о чем.
Затеплившаяся было надежда погасла. На сотню марок можно было бы приобрести костюм, обувь и явиться перед очи «руководства» на работу.
Было очень жаль себя. Ведь он, Щусь, не какая-нибудь рядовая сошка, он журналист, писал когда-то статьи, которые «прорабатывали» в подразделениях УПА, — так в них все складно и хорошо было написано о символах веры, тенях великих предков и славной истории.
Почему бы не вспомнить прошлое? Снова бы перо в руки, бросил бы пить…
Козырь был настроен по-деловому.
— Вот что, друже, — сказал. — Мы тоже поиздержались — на кружку пива в карманах не наскребем. Но, к счастью, в этом городе есть люди, у которых бумажники набиты купюрами.
— Есть, — кивнул Щусь. Его всегда бесили ожиревшие, степенные бюргеры, которых даже война не растрясла, не ощипала.
— Мы намерены сегодня вечерком кое-кого пощупать…
И Козырь кратко обрисовал ситуацию. Если действовать быстро и умело — а ловкости им, слава богу, не занимать, — можно в две-три минуты подправить финансовое положение. Не заниматься же, как сопливые недоростки, мелкой куплей-продажей на черном рынке? Нет у них капитала для солидных сделок. Да они и не торгаши какие-нибудь, а вояки, гроза лесов. Проще уж выйти с пистолетом на темную улицу.
— Разбой? — спросил Щусь.
— Да нет, разбой — это когда до банка доберемся. А сегодня ночью только экспроприация излишков.
Козырь почти серьезно объяснил, что немцы в долгу перед Украиной — немало там награбили в оккупацию, да и их, оуновцев, крепко подвели: орали «дранг нах!..», обещали победу, а что получилось? Так что не грех им и поделиться кое-чем с бывшими соратниками.
— Грабеж на идейной основе, — подвел итог разглагольствованиям Козыря Щусь. — Что же, жить надо. А с протянутой рукой не пойдешь. И церкви здесь другие, да и не подают, сквалыги.
— Пусть куренные и проводники попрошайничают у высоких порогов, — съехидничал Козырь, — а мы люди простые: козака шаблюка кормит.
— Так, так, — Щусь окончательно решил, что иного выхода нет; хочешь жить, цепляйся за соломинку. — А что твой напарник молчит?
— Так я всегда молчу, — неожиданно густым басом прорычал спутник Козыря, — чого базикаты? Пистоль под нос — р-раз, карманы вывернул — два… И ходу!.. Не впервые…
— Пусть он лучше молчит, — сказал неодобрительно Козырь. — А то еще что-нибудь ляпнет.
Не понравились Козырю слова дружка о том, что не первый раз.
Они встретились в точно назначенное время поздним вечером, когда улицы опустели и даже редкие полицейские покинули темные переулки, замаячили на освещенных перекрестках.
Щусь узнал Боркуна только тогда, когда тот поднял руки. Узнал и отодвинулся, чтобы эсбековец его не увидел. Впрочем, Боркун был так перепуган, что не признал бы в эти минуты и родного отца, не то что какого-то там бывшего журналиста, которому и руку при встрече не подавал.
У Щуся от ярости скрипнули зубы: сытые, довольные «борцы за идею» не с пустым брюхом и не с тощим бумажником перебиваются на чужбине. Он размахнулся и двинул Боркуна рукоятью пистолета.
— Зачем ты его? — спросил Козырь.
— Со знакомым поздоровался, — процедил Щусь.
Уже дома, в своей каморке, он страницу за страницей перелистывал записную книжку Боркуна. Листал неторопливо — самая короткая в его националистической борьбе «операция» прошла успешно, на столе стояла бутылка шнапса, закуска, что Щусь позволял себе редко.
Значение некоторых записей в книжке он понял. И решил, что надо бы послать ее людям, которым будет она небезынтересной. «А что, — пробормотал про себя, — посмотрим, проглотят ли эту пилюлю Боркун и Мудрый…»
Он ненавидел тех, кто сломал его жизнь, капля за каплей потчуя националистической отравой.
— Пусть подавятся своим варевом, — процедил злорадно странный человек Щусь, надписывая на конверте адрес.
Глава XVII
Коломиец и Буй-Тур встречались теперь часто. Полковник приглашал Буй-Тура на чашку чаю к себе в кабинет, и разговор у них тянулся иногда до полуночи. Как это ни странно, но именно в тюрьме Буй-Тур впервые за последние годы почувствовал себя человеком. Кончилась дикая безнадежная гонка по лесам. Не надо было ни самому стрелять, ни спасаться от выстрелов. Полегли в лесах, крепко сели в лагеря хлопцы его сотни.
Охрана в разговоры с ним не вступала и вообще относилась равнодушно. Следователь вел допросы неторопливо, не кричал, наоборот, вроде бы относился к его показаниям с доверием.
— Меня расстреляют? — спросил его Буй-Тур.
— Меру наказания вам определит суд.
— Почему обращаются со мной на «вы»? На моих руках кровь…
Буй-Тур протянул вперед руки — сильные, с широкими ладонями. Растопыренные пальцы чуть подрагивали.
— Нервы шалят… — отметил следователь. — Надо показать вас врачу.
Буй-Тур едва не взвыл от тупой, саднящей боли, ударившей в сердце. Его, лесного волка, показывать невропатологу?
— Меня не в больницу, а в клетку железную надо, — процедил сквозь зубы. — Чтобы все видели, какие на внешний вид бандиты…
Следователь хотел сказать, что Буй-Тур не первый из лесных «гостей» после поимки занимается самобичеванием, бандит пошел удивительно однообразный — сперва шкодит, потом исступленно кается. Но сдержался. Следователю надлежало вести допросы ровно и спокойно, ничем не выдавая своих подлинных чувств. И все-таки Буй-Тур не принадлежал к разряду обычных лесных бандитов, это следователь определил быстро. Сотник был из числа тех обманутых, кто на первых порах, во всяком случае, искренне верил, что он «борец» и «лыцарь». У себя в камере Буй-Тур ночи напролет сидел, уставившись в стену, один на один со своими думами.
У него не было желания жить, и он сказал об этом Коломийцу.
— Легкий выход, — ответил полковник. — Вы нашкодили и исчезли… А кому-то за вами кучи грязи разгребать?
— А что я могу? — У Буй-Тура вошло в привычку разговаривать, не поднимая тяжелую, с густым чубом голову.
— Почему ваша сотня последние месяцы затаилась, отказалась от налетов и терактов[17]? — резко спросил Коломиец.
Буй-Тур еще ниже опустил голову.
— Боялись носа показать.
— Неправда, — уверенно сказал полковник. — Мы знаем, что у вас был приказ: затаиться, выждать время, сберечь людей и ждать особых указаний.
— Да.
— Вы успели получить эти указания?
— Нет.
Буй-Тур начинял понимать, что Коломийцу известно больше, чем он предполагал.
— Вас берегли для важной операции? Какой?
— Мы должны были принять двух курьеров.
— Почему двух? Что за роскошь? — иронически спросил полковник.
— Ну хорошо, — после некоторого раздумья сказал Буй-Тур. — Я не прошу сохранить жизнь. Она мне ни к чему. И даже сыну лучше будет, если я исчезну в неизвестности. Люди забудут и бандеровщину, и меня вместе с нею, и никто, даст бог, не попрекнет сына отцом-бандитом…
— А, вон вы куда! — протянул Коломиец. — Не сомневаюсь, что ваш сын вырастет хорошим человеком — об этом позаботятся его мать, другие люди. Но не надейтесь — бандеровский бандитизм не забудем. Мы уже научились все помнить, чтобы в будущих схватках не оказаться безоружными.
— Предусмотрительные…
— Мы построим на месте сожженных вами сел новые. Они будут краше старых. Жизнь в них будет лучше, богаче. И в каждом селе, где побывали бандеровцы, мы поставим погибшим памятники. На обелисках золотом выбьем фамилии замордованных, замученных бандитами людей. Они всегда будут напоминать о мужестве павших и о подлости тех, кто поднял руку на народ.
Коломиец говорил тихо, но в словах его чувствовалась такая сила, что Буй-Тур не сомневался: так и будет, как сказал полковник.
— Вы хотите знать, почему берегли мою сотню? — после тяжелого молчания спросил Буй-Тур.
Месяцев за пять до ареста Буй-Тур получил необычный грепс. Ему предписывали свернуть активные действия и уйти в глухое подполье. Сотне запрещали предпринимать самостоятельные шаги, она ждала курьера с особыми полномочиями, который сообщит, что делать дальше. А пока надлежало связаться с Бесом — он распорядится о некоторых приготовлениях, которые требовалось сделать до прихода курьера.
— Вы вышли на связь? — спросил Коломиец.
— Я вошел в контакт с Бесом — эсбековцем. Он лично побывал у нас, инспектировал сотню.
— В чем заключалась инспекция?
— Бес долго беседовал с моими людьми.
— Сколько в сотне было к этому времени боевиков?
