Евгений Сухов - Оборотень
Глава 21
Разговор с начальником лагеря был кратким. Kогда Муллу втолкнули в кабинет Беспалого, полковня откинулся на спинку стула и, глядя прямо в глаза вору, с расстановкой произнес:
– Запомни, Заки: ты теперь до конца своих дней мне кланяться должен за то, что я тебя от бесчестья спас. Ты даже представить себе не можешь, что в лагере делается. Всех, кто мог сопротивляться, перерезали, а кто не мог – отпидорасили! Сам понимаешь, это для настоящего мужика хуже смерти. А теперь иди!
У калитки, которая вела к домику полковника, стоял молодой солдатик, крепко сжимавший в руках автомат ППШ. За эти несколько недель он успел такого насмотреться, что воспоминаний у него хватило бы до конца жизни. Наблюдая за тем, как умирали зеки, он явственно представил собственную смерть, и теперь автомат сделался для него такой же необходимой вещью, как ложка во время обеда.
Беспалый едва заметно повел бровью, и солдат распахнул калитку, провожая Заки Зайдуллу долгим настороженным взглядом: вот уж кого он не ожидал увидеть живым!
Мулла легко перешагнул границу локалки и затопал к своему бараку.
Несколько зеков, сгрудившихся у входа в барак, настороженно наблюдали за Муллой. Они тоже никак не ожидали, что Беспалый, который за последние пять дней отправил на тот свет несколько десятков воров, отпустит Муллу живым и невредимым.
Мулла высмотрел старого знакомого вора Федьку Лупатого, прозванного так за пучеглазие, в окружении трех зеков, которых не видел прежде. «С нового этапа!» – догадался Мулла. Видимо, «новобранцы» уже успели понять, в какое веселое местечко они попали, и держались с таким напряжением, будто ожидали, что им на шею вот-вот набросят крепкую удавку.
– Живой! – безрадостно протянул Лупатый.
– А что мне сделается! – мгновенно отреагировал Мулла.
– Вид у тебя только больно усталый. Как будто из-под тебя только что бабу выдернули.
Мулла невольно улыбнулся:
– А может, так оно и было?
– Зная тебя, совсем не удивлюсь, – хмыкнул невесело Лупатый. – Мы тут тоже немного поразвлеклись. Всех паханов и подпаханников перерезали, а кто вякать стал, так того скрутили да в углу барака в пидоры определили. Крут наш браток! Здесь в одиночку лучше не ходить, иначе прирежут. Вот с этими Урками я под Красноярском в зоне парился. Так и ходим теперь слипшись, как сиамские близнецы. А вчера вечером Беспалый собрал всех и сказал, чтобы мы больше не ерепенились и шли в промзону. Говорит, что станки нас заждались! Да я лучше руку себе отрублю, чем за станок встану! – закончил Федька свой доклад.
– А где Пятак? – спросил Мулла.
– Нет Пятака, Мулла! – выдохнул Лупатый. – Его еще вчера вечером прирезали.
– А Меченый?
– Его уже два дня как похоронили. Три дырки в животе у него было.
Кровь из него хлестала, как из кабана. Вон там за бараком и помер, а потом вертухаи его за локалку вытащили. Жаль парня, что и говорить. Путевый был!
Мулла, ты от нас не отходи, самое интересное здесь вечером происходит!
– Можно не сомневаться!
Итак, Беспалый сумел-таки раздавить воров. Для этого ему не нужно было выявлять законных, внедрять в их среду своих стукачей, искать новые формы борьбы с преступностью, – он просто собрал всех воров в законе на одной территории, заняв при этом позицию стороннего наблюдателя. Его чудовищный эксперимент удался на все сто: многие паханы воровского мира перерезали друг друга в первую же неделю, а те, в ком сохранилась крупица благоразумия, выжили, но лишь для того, чтобы в полной мере ощутить на собственной шкуре тяжесть беспаловских «реформ».
– И все-таки кто здесь сейчас верховодит?
– Шакалы, – ответил спокойно Лупатый. – Волк может бродить в гордом одиночестве, а эти мелкие твари обязательно сбиваются в стаю. Помнишь уркача с погонялом Рубленый?
– Ну? – протянул в ожидании Мулла. Из глубин памяти выплыл образ веселого домушника Коли Рублева, который когда-то ходил в шестерках у Гришуни Маленького, но позже, когда позиции Гришуни в воровском мире пошатнулись, отрекся от него как последняя падла. Затем он создал свою группу из молодых и дерзких воров. Именно тогда и проявился сволочной характер Рубленого – он прилюдно пообещал, что придушит Гришуню, как только тот объявится в Москве.
Гришуня наверняка припомнил бы ему эту угрозу, если бы воровской бог отпустил пахану дней поболее.
Для воров не было секретом, что кроме импортного барахла и золотых безделушек Колю Рубленого интересовали молодые девки, которых он частенько подкарауливал вечером на улицах столицы, и если девчонка не хотела подарить ему любовь в каком-нибудь тихом скверике, то он резал ей с досады лицо бритвой. За такой беспредел в воровской среде спрашивали весьма строго, потому что он вынуждал мусоров шмонать воровские малины и наводить шухер. Путь в воровскую элиту подобным ухарям был, как правило, заказан – девок полагалось любить!
– Так вот, – продолжал Лупатый, – Рубленого привезли к нам пять дней назад, и он стал ловить вместе со своей шоблой недобитых паханов и пидорасить их по углам.
Мулла крепко задумался: такая подлянка была в духе Беспалого. А что, если Тимоха велел Рубленому особо заняться кое-кем из паханов? Муллу вдруг обожгла невероятная мысль: может, на очереди он сам? Невольно он сжал кулаки.
– Пока тебя не было, много чего переменилось, Мулла. Вон глянь на Артура, – Лупатый кивнул на зека лет пятидесяти. – Использовали его, как маргаритку, а ведь он известный на всю Сибирь вор. Теперь в его сторону никто даже не смотрит.
– Потом он троим своим обидчикам глотки ночью перерезал, – напомнил стоявший рядом зек, который своим густым басом напоминал регента церковного хора.
– А что с того? – неожиданно разозлился молчавший до этого третий зек. – Маргаритки «Маргаритка (жарг.) – пассивный гомосексуалист.» в любом лагере сгодятся.
– В общем так, братва, вижу, нам предстоит веселая ночка. А потому предлагаю спать по очереди, негромко, но твердо произнес Мулла. – Если кричите: «Атас!» – и заточки в руки. Просто так им не дадимся!
Сначала сумерки воровато вползли в окна бараков бросив на пол длинные тени, потом они сгустились до черноты, и наступила ночь. Лагерь не спал. Зеки, разбившись на небольшие группы, с опаской поглядывали друг на друга, зная, что доверяться никому нельзя. Они передвигались по зоне, своей осторожной поступью напоминая привидения. Рядом с бараком кто-то вскрикнул, потом захрипел и затих – нетрудно было догадаться, что на небеса отправилась еще одна грешная душа…
Обесчещенные урки, сбившись в злобную стаю, по всем правилам охоты отлавливали вчерашних обидчиков и хладнокровно вспарывали им животы. Мстить было за что – урки понимали, что их позор станет достоянием всей лагерной братии и отныне им определено место у самого входа в барак, в углу, который презрительно именуется «петушиным».
Но все это обещало быть в будущем, а сейчас началась охота! И они старались сполна утолить иссушающую жажду мести и частенько пыряли даже тех, кто лишь случайно подворачивался под руку. Даже заяц способен цапнуть лису, когда видит перед собой оскаленную пасть, – чего же ждать от тех, кто большую часть жизни не расставался с ножом и владел им так же искусно, как королевский мушкетер шпагой.
Последние несколько дней воры жили по принципу «сегодня ты, а завтра я». Когда рассвет прогонял ночь, перед солдатами всякий раз представала одна и та же страшная картина: в разных концах лагеря лежали воры с перерезанными глотками. Уже никто не говорил о том, чтобы собрать сходняк. Каждый вор теперь был сам по себе – доверять было некому, и озверелая «петушиная» масть собралась в кучу, чтобы резать тех, кому еще было что терять.
Воры, разобщенные взаимными обидами, объединяться не спешили – слишком хрупким и ненадежным казался союз. Если и могли они кому-то доверять, то лишь собственному чутью и заточенной финке, с которой каждый из них не расставался даже в сортире.
Мулла не спал всю ночь. Он ожидал, что среди воров наверняка отыщется какая-нибудь «торпеда», согласившаяся ради собственного освобождения лишить его жизни. Такому отморозку он был готов с превеликим удовольствием выпустить кишки…
Теперь, когда вконец забылись воровские заповеди, оставалось единственное – собственный опыт, который был сродни звериному инстинкту и подсказывал, что в случае опасности следует вцепиться зубами в протянутую руку, прокусив ее до хруста в костях.
Мулла настороженно смотрел на каждого встречного, как будто именно за его спиной пряталась курносая, а уж если она прыгнет на загривок, то от цепких ее лап спасти сумеет только живая вода.
Рубленый сознавал свою силу Пусть воинство его было и небольшим – каких-нибудь десять уркаганов, но он знал: у него хватит могущества, чтобы заткнуть глотку самому ретивому вору.
Все получалось словно по Библии: «и последние станут первыми», – вот только божественное слово Рубленому заменяла крепкая воровская заточка, которая не сгибалась даже в том случае, если утыкалась в ребро. От праведников себя Рубленый не отделял: у воровской масти крест тоже является священным символом, а наколка с распятым Христом в терновом венце свидетельствует о перенесенных страданиях.
