Андрей Костин - Убийственный аргумент
— Ты никому ничего не скажешь, — Шамиль встал. — Дело теперь ясное, я его беру. А если мне кто-то мешает…
— Не советую, — Вадим быстро опустил руку в карман, — Стрелять меня учили в чекистской школе.
— Подождите, разве нельзя договориться? — Митрофаныч вылез из-за стола и теперь тоже стоял посреди комнаты. — Если друг друга постреляем, какая от этого польза?
— Что же ты предлагаешь? — спросил Шамиль.
— Давай, как в прежние времена? Поставим все на кон? Чтобы без обид? Чей фарт, тот банк сорвет и получит американца.
— А кто метать будет — ты?
— Казино. Играть будем без кляуз, банкомета сам выберешь — любую, которая сегодня в зале работает. Очередность — по жребию.
— На живые деньги?
— А то как же. Все справедливо — каждый сам решает, сколько имеет проиграть. А значит, насколько ему нужен этот американец.
— Что ж, идет. Мы трое…
— Нет, четверо, — сказал я. — У меня ведь теперь тоже есть пистолет, а обучались стрелять мы с ним, — я показал на Вадима, — у одного и того же инструктора.
— А бабки у тебя есть? — спросил Митрофаныч. — Играть ведь будем по крупной.
— Мне Шамиль даст.
— Я? А ведь и вправду дам, — задумчиво произнес Шамиль.
— Так ведь не дело, Шамиль, — Митрофаныч всплеснул руками.
— Играть можно только на свои.
— А он и будет играть на свои. Он мне квартиру свою в заклад оставит, верно?
Я кивнул и проглотил комок в горле. Квартиру было жалко.
— Но ведь ты с ним заодно, ты с ним пришел. У тебя получается в два раза больше шансов…
— Он играет, — отрезал Шамиль. — Или не играем вообще.
— Согласен, — поддержал его Вадим. — Танцуют все. Только играть будем во что-нибудь общепринятое, в чем разбираемся и мы, — выдвинул он свое условие.
— Договорились, — кивнул Шамиль.
Он подошел к бару, по-хозяйски открыл его и налил в четыре стакана виски.
— На трезвую голову играют только шулера, — пояснил нам.
— Вы тут пейте, — Митрофаныч двинулся к двери, — а мне надо распорядиться, чтобы подготовили отдельный кабинет для игры.
— А во что хоть играть надо? — очень своевременно спросил я, когда он вышел.
— В очко умеешь?
— Играл когда-то. В школе, — я невесело усмехнулся.
— А что, — Шамиль посмотрел на меня. — игрулям иногда везет. Даю тебе полтинник на игру. Ставка — тысяча баксов. Выиграешь — полтинник вернешь. Просадишь — голова твоя в закладе у меня будет. Вместе с квартирой, — напомнил он.
Мы допили виски и выкурили по сигарете. За это время Шамиль просветил меня насчет правил игры, действующих здесь, и которыми мы пренебрегали, играя в сику в школьном туалете.
Потом Митрофаныч отвел нас в отдельный кабинет.
Малиновая скатерть на круглом столе. Свет хрустальной люстры, яркий и чистый, кажется мне сейчас зловещим. Я сиделслева от девушки, которая сдавала карты. Не знаю, по какому принципу Шамиль выбрал ее среди остальных. Может, по пышности белокурых волос, а также некоторых частей тела?
Перед каждым из нас горкой лежат жетоны — гладкие и холодные на ощупь. Их приятно держать в руках. Цена каждого кругляша — тысяча зеленых. Шамиль отсчитал мне пятьдесят штук и не потребовал никакой расписки. Он понимал, что я никуда от него не денусь, когда придет время отдавать долг.
— В банке — одна тысяча, — говорит девушка.
Мой номер — первый. Мне отвечать.
— Принято.
Банкомет достает из коробочки карты — две мне, две — себе.
Накрыв их ладонью пододвигаю к себе и приподнимаю… Десятка и шестерка. Слабо для хорошей игры, но попросить еще я не решаюсь:
— Достаточно.
Она небрежно переворачивает свои карты — две девятки. Я молча бросаю карты на стол. Все. Проиграл.
— В банке четыре тысячи, — объявляет банкомет и одновременно сгребает карты со стола и заталкивает их в специальную прорезь в столе.
— Первый игрок в случае проигрыша имеет право продолжить игру и принять банк, — как бы невзначай напоминает мне Шамиль.
Я молчу. Надо переступить через какой-то барьер. На эти деньги я смог бы прожить около года.
— В банке — четыре тысячи, — повторяет девушка и недоуменно смотрит на меня.
Разве настоящий игрок будет отказываться от возможности снова рискнуть, раз правила позволяют?
— Принято.
Мне показалось, мой голос прозвучал как-то отдельно от меня.
Передо мной снова две карты. Беру их со стола, рассматриваю, не в состоянии от волнения сразу сообразить, что у меня на руках. Десять и восемь.
— Достаточно.
Блондинка открыла свои карты, сдала к тузу еще десятку и кивнула:
— Ваша игра, — я бросил карты. Проигрыш игроков идет в банк, и после каждой игры казино удваивает эту сумму. Если проигрывает заведение — ставка опять начинается с тысячи. Когда банк вырастает до таких размеров, что никто из игроков не рискует его принимать, все деньги забирает банкомет и игра начинается снова.
В игру вступил Вадим, отсчитав шестнадцать жетонов. Перед ним остались лежать всего два пластмассовых кружочка. Через минуту все было кончено — он рискнул, и сделал перебор.
— В банке шестьдесят четыре тысячи, — сказала банкомет, удивленно поглядывая на нас. Видимо, на ее памяти ставки никогда так не вырастали. — Я могу на столько поднимать? — она вопросительно посмотрела на своего хозяина.
— Поднимай, за этим столом ставки не ограничены. Я играю, — сказал Митрофаныч радушно. — Достаточно.
Девушка открыла карты. Девятнадцать очков. У него — на одно меньше. Вот так из-за бубнового ромбика на картонке шестьдесят четыре тысячи долларов найдут теперь другого хозяина.
Хотя, наверное, после уплаты налогов хозяином их все равно останется владелец казино. Так что Митрофаныч играл не на равных, тут ему удалось провести Шамиля.
— Не везет, — сообщил брюнет и достал сигарету из кожаного портсигара.
— В банке двести пятьдесят шесть тысяч, — произнесла девушка торжественно.
При таких ставках игра не пойдет, подумал я. Все откажутся, и все пойдет по новой.
— Я — пас, — кивнул Шамиль. — Поищем фарт еще один круг.
— Кто-нибудь примет ставку? — спросила девушка, профессионально улыбаясь. Она уже собиралась сгрести жетоны со стола.
По очереди надо было отвечать мне. Я совсем было открыл рот, увидел, как Вадим, не дожидаясь, когда к нему обратятся, качает головой… И тут…
— Принято, — вдруг сказал я.
Лицо блондинки словно окаменело. Этакая улыбающаяся маска.
Вечно я чего-нибудь ляпну. И все оттого, что я заметил, как непроизвольно шевельнул рукой Митрофаныч, словно собирался сделать знак — сдавайте карты. Мне показалось, он собирается принять ставку. Страшно подумать, чем все это для меня кончится, если у него просто нервный тик.
— Такие деньги надо показать, — Шамиль яростно вскинул брови. — Мы ведь не под ответ играем.
— Право катранщика, — вдруг сказал Митрофаныч. — Шамиль, ты же не станешь нарушать обычай.
— Право катранщика? — переспросил я.
— Катранщику разрешается во время игры делать ставку вместе с игроком, у которого выигрышные карты, — хмуро пояснил Шамиль. — Но мы же не в стос или терц бьемся. Договорились играть с ними на равных, — он показал сначала на меня, потом на Вадима. — С фраерами твои права ничего не стоят.
— Мои права никто не отменял. И когда фраеров катали, и когда люди между собой играли.
Для меня их спор выглядел полной ахинеей. Я только что решил рискнуть — в случае проигрыша я не смогу оплатить долг деньгами. А карточные долги необходимо оплачивать — деньгами или головой. Потому что здесь ты платишь за собственный риск, за собственную удачу или глупость, а не за краковскую колбасу или зимние полуботинки. Иными словами, платишь за право называться мужчиной.
— Хорошо, — кивнул, наконец, Шамиль. — Вы держите банк вместе. Но играть должен тот из вас, чей номер раньше.
А я сидел за первым номером.
— Я согласен, — Митрофаныч улыбнулся, и тут я заметил, что нижняя губа у него дрожит.
Непроизвольно я разгладил руками скатерть в том месте, куда должны были лечь карты.
Наступила тишина, и жужжание мухи под потолком воспринималось как рев реактивного самолета. Муха зимой — успел подумать я — не к добру, прежде чем сдали карты.
…Осторожно поднял сначала одну. Словно я мог ее случайно сломать. Семерка. Потом вторую. Восьмерка. Слабовато. Но, в то же время, если попросить еще одну карту, можно набрать больше двадцати одного и тогда…
От возбуждения у меня вспотели ладони. Надо достать платок и вытереть. Нет, не до этого.
За столом все молча и выжидательно смотрели на меня. У Митрофаныча на лбу вздулись вены, и казалось, они вот-вот лопнут.
— Еще, — наконец сказал я и постучал согнутым пальцем по столу.
