Виктор Гончаров - Записки наемника
Днем мне удалось развеяться, к вечеру сморил сон, а ночью я проснулся от крика из-за стены.
– Почему партия пьет кровь? Почему в коммунисты принимают нечестных людей? Я спрашиваю – почему?
Что это? Крики, заглушенные толстыми стенами, стихают. Они доносятся из белого дома. Что там?
Через некоторое время крики возобновляются.
– Батальон! Слушай мою команду… Вперед, на Кабул, на Ташкент, на Москву!
Я затаил дыхание и слушаю звуки понятного мне языка.
– Необходимо очистить Россию от толстых жирных пиявок! Эти пиявки сосут тело народа. Пиявки называют себя коммунистами! Смерть коммунистам!
– Смерть! Сме-е-рть… – слышится более приглушенное.
Что за антибольшевистский шабаш? Кто там, за стеной?
– Меня называли убийцей! Но разве убийцы могут назвать другого человека убийцей? Это беспардонная ложь, и Запад нам поможет развенчать клевету!
Неожиданно сладкая истома разливается по моему телу. Да ведь это полковник Бруцкий! Я нашел его! Наконец-то я до тебя добрался, товарищ полковник!
Вот где ты. Сколько времени ушло, чтобы отыскать тебя! Ты мне снился, ты отдалялся от меня на невообразимые расстояния, ты исчезал в кромешной тьме, и вот неожиданно – ты здесь. Рядом. Я покажу тебе толстую пиявку, я тебе покажу большевистскую ложь!
Интересно, чего больше в моем желании исполнить приказание? Чувства долга? Рвения продвинуться по служебной лестнице? Или, может, я страдаю особой формой сексуальной патологии, и смерть для меня является извращенным воплощением жизненного акта?
Или я мщу за все то, что так никогда и не получу от жизни? Да, в исполнении моего профессионального долга думаю, имеется всего понемногу.
На следующий день я дождался прихода бельгийца и спросил его о назначении белого дома. Бельгиец, не задумываясь, приставил пальцы к брови и свистнул. Этот жест у них обозначает то же самое, что у нас покручивание пальцем у виска.
Итак, полковник Бруцкий – сумасшедший. Меня послали убить сумасшедшего! Вполне вероятно, что полковник всего лишь «косит» под сумасшедшего. Может, он за последнее время окончательно рехнулся?
У меня задание – ликвидировать полковника Бруцкого, как потерявшего социальную ориентацию. Он опасен для общества.
Целый день я оттачиваю нож. Я спокоен, прежняя уверенность возвращается ко мне. Мясник нашел свое мясо.
Ночью я проникаю за ограду из колючей проволоки. Обхожу белое здание. Рядом стоит высокое, наполовину высохшее дерево. Верхняя фрамуга окна – без решетки. С силой оттолкнувшись от дерева, ногами выбиваю стекло и влетаю в коридор. Навстречу бежит санитар. Короткая стычка. Обмякшее тело санитара распласталось на полу. Из дальней комнаты доносится вопросительный возглас. Через некоторое время он повторяется, но уже менее требовательно. Воцаряется тишина. Я вытаскиваю из кармана покойника связку ключей. Иду по коридору, прислушиваюсь к каждой двери.
В одной из палат идет «совещание ЦК КПСС». Слышу приглушенные голоса.
– В настоящее время, в нынешней обостренной политической обстановке обязанности Генерального секретаря Коммунистической партии я возлагаю на себя. Заместителем назначаю тебя, и тебя, и тебя… Министром обороны назначаю тебя, руководителем КГБ – тебя…
Я подбираю ключ к двери. В палате – полумрак. На койках спят душевнобольные. Некоторые бодрствуют, слушая полковника Бруцкого.
– Полковник Бруцкий? – зову я тихо.
– Я! – коротко, по-военному говорит коренастый человек, который стоит в начальственной позе посреди палаты. Я делаю шаг по направлению к нему. Он продолжает говорить:
– Вы должны знать, что я уже давно не полковник Бруцкий. Я – генералиссимус и добровольно в исторический момент возложил на себя обязанности Генерального секретаря нашей партии. Надеюсь, вы партийный, товарищ?
Я оглядываюсь. В углу пластмассовая мусорница. Ставлю ее перед полковником, захожу сзади. Полковник не соображает, что я предприму. Резким выпадом захватываю голову Бруцкого и, как барану, от уха до уха перерезаю горло. Полковник Бруцкий растопыривает руки, пытается ухватиться за воздух, свистящий клекот вырывается из рассеченной гортани. Кровь двумя струями пульсирует над полом. Я направляю кровь в мусорницу. Сумасшедшие с интересом наблюдают за моими действиями. Нащупываю на шее позвонки. Хрясь! Опускаю обезглавленное тело на пол. Полковник опирается на руки, пытается вскочить. Прижимаю тело ногой.
– Не шуми, полковник, не шуми…
Снимаю наволочку с подушки, бросаю туда голову. Белая наволочка мгновенно становится черной.
Замыкаю палату. В коридоре тихо, на полу – труп дежурного санитара. Спускаюсь по лестнице к выходу. Подбираю ключ. Свежий воздух ударяет мне в лицо.
Мой путь – на запад. Впереди – почти целая ночь.
Задание выполнено.
Тетрадь вторая
АБХАЗИЯ
Теперь, когда это уже произошло, когда события позади и окончились, можно сказать, благополучно, мне необходимо все записать на бумаге.
Начиная записи, хочется понять, что, записывая, я смогу воссоздать пережитое мной, пережить искренне и вновь. Это поможет мне более точно разобраться в происшедшем.
Я не был наемником в Абхазии. Меня никто не нанимал убивать ради денег людей, которые нарушали закон права или неписаный закон. Но мне пришлось оставить там немало трупов. Нет, не по собственному желанию, а ради собственной защиты. Пожалуй, я не совсем точен. Ради жизни другого человека.
Этот человек лежит сейчас в больнице, опутанный проводами и трубками, и возле него дежурит охрана, которая не пускает меня, угрожает расстрелять на месте.
Сегодня, с разрешения национального командования, последний раз увижу этого человека и уеду из этого чертового города, где сосед воюет против соседа при помощи гранатометов и установок залпового огня. Уеду, возможно, навсегда. Как ни странно» уеду не по той простой причине, что у меня кончился отпуск, а по совершенно другой, и, по моему мнению, совершенно дикой и несуразной.
Я, оказывается, убил не тех людей, которых нужно было убить. Те люди, которых я убил, насиловали, глумились и обесчестили других людей. Но они принадлежали к коренной национальности, и поэтому, если они даже убийцы и насильники, их нельзя было трогать.
Нет, они даже не были друзьями или товарищами моего старого приятеля Фарида. Который из обыкновенного южного приморского жуира, который сколачивает капитал, сдавая внаем отдыхающим каждый квадратный метр прибрежной полосы или собственной жилплощади. Который за одну ночь превратился в генерала абхазской армии.
За то, что я перебил банду убийц, я был схвачен, и меня разорвали бы в клочья, но Фарид выручил меня. И я должен отсюда уехать, убраться восвояси, исчезнуть, потому что даже Фарид не может поручиться, что в один прекрасный день пуля не залетит мне в рот.
А начиналось все следующим образом.
…Симпатичная стройная девушка, покачиваясь на высоких каблуках, одетая в белые брючки, с розовой пелеринкой на груди – стояла на перроне вокзала, и на хорошеньком лице было написано отчаяние, потому что она явно не знала, что ей делать. Скорее всего, ее никто не встретил. Плотно упакованная объемная дорожная сумка стояла у ее ног, представляя собой известные затруднения.
По незаурядной внешности девушки можно было определить, что она относится к тому разряду представительниц прекрасного пола, которые, собираясь на отдых, в гости в другой город, а также просто куда-нибудь, обрастают таким непомерным количеством багажа, что без посторонней помощи не обойтись. Я даже подозреваю, что они делают это с ясной целью привлечения к себе внимания.
Тем не менее она мне нравилась. Нравилась – и все тут. Особенно меня возбуждало в девушке едва уловимое присутствие в ее лице выражения греха. Это меня нисколько не смущало. Что за Ева без греха? Кроме того, она была чертовски хорошо сложена. Может, несколько крупновата, но на фоне островерхих кипарисов, цветущих олеандров, голубого моря и мелькающих в воздухе над зданием вокзальчика чаек она очень неплохо смотрелась. А если б частью фона (я не претендовал на передний план), был бы еще и я, то что можно лучшего пожелать простому смертному, который нуждается в отдыхе и, возможно, в некотором внимании со стороны представительниц женского пола?
Кстати, о смерти. Я ни разу не оскорбил имя Аллаха в Пакистане, (за подобное оскорбление в этой стране полагается смертная казнь), поэтому остался цел и невредим. Если не считать прострелянный пакистанской полицейской пулей бицепс, избитые о камни ноги и мучающую меня бессонницу. После тяжелейшего последнего задания я провалялся некоторое время в реабилитационном центре, провел месяц на учебе по повышению своей теоретической (между собой мы шутили: «террористической») квалификации, прошел тренировочные сборы, а теперь ехал провести свой законный отпуск на берегу Черного моря: в благословенной Абхазии по случайно купленной путевке. Но я слишком много времени провел вне родной страны, и не совсем представлял, куда еду. Если бы мне секретной почтой посылали во время заданий центральные газеты, то я ни за что бы не поехал ни в Абхазию, ни в Крым, а завалился б куда-нибудь на сибирское озеро. Если, конечно, местные национально мыслящие тутунхузы не вздумали объявить озеро суверенным государством и центром вселенной.
