Александр Бушков - Пиранья. Алмазный спецназ
– С чего вы взяли? – откликнулся Шарль довольно хладнокровно, продолжая вести самолет н о в ы м курсом.
– Вы отклонились от утвержденного маршрута. У меня с собой навигационный прибор, я прекрасно понял...
Сидевший вполоборота к двум оставшимся пассажирам Мазур видел, что Анка готова вскочить, а лейтенант подался вперед, с нехорошим выражением лица. Вряд ли они что-то подозревали. Скорее уж, дело обстоит классическим образом: им назвали несколько ключевых п о з и ц и й, предупредив, что в случае малейших изменений реагировать следует предельно жестко, пресекать, возвращать события в прежнее состояние...
– Знать не знаю ни про какие в а ш и маршруты, – рявкнул в ответ Шарль, очевидно, как и Мазур, приверженец здоровой наглости. – У меня свои инструкции. Какой еще маршрут?
– Утвержденный правилами.
– Чихать мне на правила. У меня свои. Я обязан груз доставить в целости и сохранности, а не баловать с...
– На прежний курс! – вовсе уж несгибаемо рявкнул капитан, выхватывая из-под пиджака «Скорпион». – Стрелять буду!
Кургузенькое дуло маячило у виска пилота, что, в общем, было совершеннейшим идиотством – или капитан умел, как и Мазур, управлять такими игрушками и полагал, что в случае чего справится сам?
Шарль что-то сделал – в тот самый момент, когда Мазур, увидев быстрый жест Анки, прыгнул на капитана.
Слишком многое произошло одновременно.
Самолет провалился вправо и вниз, задирая левое крыло градусов на сорок пять, Мазур и Анка столкнулись в проходе, треснувшись висками так, что в глазах искры засверкали, машину крутануло в парочке причудливых виражей, оглушительно стрекотнула близкая очередь, салон заволокло тухлой вонью порохового чада... Что-то обожгло Мазуру макушку. Вскрик, треск, мельтешение разноцветных пятен за окнами, тугие струйки воздуха, ударившие в лицо, словно жесткие прутья сухого кустарника...
Руководствуясь исключительно звериным инстинктом, а не человеческим рассудком, Мазур ухитрился развернуться на месте, упал на мягкий, чистейший пол, крытый синим синтетиком, одновременно выхватывая револьвер, выбрасывая вперед руку с оружием, нажал на спуск...
Лейтенанта выбросило из кресла, он завалился набок, выпустил «Скорпион», рухнул с неуклюжестью уже неживого. Над головой Мазура захлопали новые выстрелы. Самолет уже швыряло, болтало, трясло, то неимоверная тяжесть наваливалась, то, полное впечатление, взлетаешь к потолку, не чувствуя заходящегося сердца...
Моторы звучали как-то странно, ненормально. Невероятным усилием Мазур ухитрился извернуться, цепляясь одной рукой за ближайшее кресло, поднялся на ровные ноги и встал в проходе, удерживаясь вертикально, как ни мотало.
Уши резанул отчаянный визг – это Анка, расставшись с суперменистостью, чуть ли не ультразвук испускала.
Было от чего: капитан, нелепо скрючась, полусидел-полулежал в узком закуточке меж креслом пилота и дверцей, голова моталась так, как у живых не бывает, но и Шарль уткнулся лицом в приборную доску (в затылок попало, тут же определил Мазур), посунулся вперед, навалился на штурвал, лобовое стекло наполовину затуманено пулевыми пробоинами и сетью разбегающихся от них трещин. Воздух тугими струйками, прямо-таки т в е р д ы м и, бил в дыры. На глазах Мазура вывалился треугольный кусок стекла – и воздух ворвался в него форменным п о л е н о м, бесконечным, лупившим в лицо со всей дурацкой мощи...
Свист рассекаемого воздуха заглушил Анкин отчаянный визг. Самолет чуть ли не вертикально рушился вниз – в неуловимую долю секунды Мазур успел осознать, что в штопор они не свалились, но все равно, дела хреновейшие, за окнами – мельтешение уже совершенно неразличимых цветов и оттенков, сливавшихся в пестрые полосы, словно бы винтообразно завивавшиеся вокруг машины, Мазура швыряло совершенно непредсказуемо, он, однако удержался на ногах, выпустил уже ненужный револьвер...
Глава десятая
Пехота без бравых песен
Анка скорчилась, зажав руками голову. Отшвырнув ее в сторону ногой, – не было времени на галантные уговоры – Мазур рванулся вперед, борясь с рывками, толчками и ежесекундными изменениями центра тяжести. Показалось, что его на миг перевернуло вверх ногами, а потом вернуло назад – очень может быть, и не показалось...
Уцепившись обеими руками под мышки, он вырвал невероятно тяжелое тело из кресла, с трудом различая, что творится вокруг, отпихнул куда-то вбок, насколько удалось, молодецким рывком высвободив застрявшую ногу, рухнул в кресло и ухватился за штурвал. Перед глазами крутились цветные полосы, то ли далекие, то ли уже совсем близкие, потроха рвались через горло, тяжесть давила на плечи, вжимая в сиденье.
Опять-таки на инстинктах, не пытаясь предпринимать что-то осмысленное, он потянул штурвал на себя. Что-то делал ногами, даже не долгом движимый, а инстинктом самосохранения, оравшим, что промедление смерти подобно, и хорошо, что случалось отрабатывать подобное на тренажерах, хоть и чертовски давно...
Он выровнял самолет, абсолютно не представляя, как ему это удалось, – но ведь выровнял! Падение прекратилось, машина перешла в горизонтальный полет, разноцветные полосы прекратили бешеный танец, остался один-единственный цвет – зеленый, несшийся чуть ли не под ногами.
Сообразив, что это, наоборот, самолет несется над самыми верхушками деревьев, Мазур уже гораздо увереннее начал потихонечку набирать высоту. Моторы тянули, в общем, удовлетворительно. Штурвал и педали слушались, так что самое страшное осталось позади...
Приходилось щуриться, наклонять голову, словно из-за дерева выглядывал – воздух лупил в лицо, выдавливая слезы, потрескавшееся стекло почти не давало возможности видеть нормально окружающее.
Сзади послышался Анкин ликующий вопль – звериный, из нутра идущий...
– Сядь где-нибудь! – рявкнул Мазур не оборачиваясь. – Держись покрепче!
Понемногу возвращалась ясность рассудка и профессионально четкое восприятие окружающей реальности. И Мазур наконец-то отыскал источник раздражения: никаких видений, никакой ошибки – справа на панели мигала красная лампочка, надрывался зуммер, тоненько, выворачивающим душу писком, стрелка, показывавшая расход горючего, стремительно п а д а л а влево, к красной черте и короткой надписи на французском, с которым Мазур был не особенно в ладах, – но все и так ясно. Бензин расходуется н е п р а в и л ь н о, явно вытекает из пробитого бака. Покойный лейтенант успел выпустить добрый десяток пуль (кроме пробоин в лобовом стекле, парочка жутких дыр зияет и на приборной панели), то ли бак пробило, то ли разнесло к чертовой матери что-то в системе...
Хоть он и был в авиации дуб дубом, в голову моментально пришла короткая мысль, как ни удивительно, не вызвавшая ни страха, ни паники, вообще никаких эмоций, – когда с самолетом происходит нечто подобное, он может загореться... Где огонь, там и взрыв, нет времени копаться в памяти и гадать, так ли это... Главное – пожар запросто может вспыхнуть. А до земли чуть меньше километра – впрочем, если высотомер откалиброван на мили, и того больше. Мили у французов выставлены или километры? Ну да километры. Однако хрен редьки не слаще...
Анка что-то возбужденно вопила за спиной. Не разбирая ни слова, вообще не вслушиваясь, Мазур сосредоточился на управлении. Если горючка еще пару минут будет убывать такими темпами, бак опустеет окончательно...
Перебой в левом моторе! Заработал опять... перебой в правом, снова заработал...
Самая пора переходить в пехоту, нисколечко не мешкая. Мазур старательно принюхивался, пытаясь учуять запах гари, но мешал лишь самую малость развеявшийся стойкий аромат пороховой гари. А вот бензином завоняло остро, резко, пронзительно...
Он вновь бросил взгляд на стрелку – скоро, совсем скоро упрется в белую черту... Снизился, вытянув шею, разглядывал зеленое море тайги.
Не такое уж это было море, прогалины попадались, и большие. Ничего, верст на пятьсот ближе к экватору джунгли стояли бы сплошным ковром, без малейшей прорехи...
– Держись! – рыкнул он, не найдя времени оглянуться.
Пропустил удобную прогалину – и сбросил скорость до минимально возможной, чтобы не привередничать и воспользоваться первой же возможностью.
Каковая и представилась. Не колеблясь, Мазур у р о н и л самолет ниже уровня зеленых раскосмаченных крон, п о й м а л расширенными ноздрями запах горелого пластика, невольно взвыв сквозь зубы, как от внезапной боли.
Справа и слева проносились корявые стволы, о х а п к и пронзительно-зеленой листвы словно выпрыгивали то справа, то слева, хлеща по крыльям, по лобовому стеклу. Еще кусок вывалился – но скорость уже снизилась здорово, и ветер не бил так в лицо, его вообще уже не чувствовалось...
Кресло чувствительно врезало по заднице – колеса коснулись земли, оторвались от нее на миг, коснулись, покатили... Что-то звенело, дребезжало, тряслось, мелко, противно стуча, что-то с шумом катилось по проходу, гремя, грохоча, кувыркаясь...
