Богдан Сушинский - Гнев Цезаря
Все дальнейшее обсуждение этого вопроса ни к чему не привело. «Военсовет», как назвал его командир конвоя, остановился на том единственно возможном решении, с которым, собственно, каждый из его участников переступал порог кают-компании: линкор следует принимать, никаких откровенных подозрений по поводу «наращенной» части его не высказывать; прибудем в Севастополь, тогда и станем разбираться…
Уже закрыв совет, командир конвоя и атташе-генерал Волынцев попросили Гайдука остаться, чтобы «подвести итоги заседания в командном кругу». Пока подполковник тешил свое самолюбие осознанием того, что его причислили к командному кругу конвоя, контр-адмирал и атташе-генерал настоятельно требовали от него усилить бдительность, дабы не только не допустить диверсии, но и вообще каких-либо провокаций.
– Но в таком случае мне и еще как минимум одному офицеру лучше находиться на берегу. Естественно, остальные чекисты, под командованием капитана Конягина, будут оставаться на крейсере и линкоре.
– Что значит «на берегу»? – поморщился контр-адмирал.
– С базированием в отеле «Иллирия».
– Но у меня приказ: во время пребывания в чужих портах весь личный состав обязан оставаться на борту. Это вам не туристический лайнер, подполковник, и вы не в круизе.
– Очевидно, имелось в виду: все, кроме флотских чекистов.
– Никаких исключений приказ не предполагает.
– Тогда поинтересуйтесь у тех, кто его издавал, какой толк от начальника службы безопасности, вынужденного в чужом порту, при угрозе диверсии, дефилировать по палубе или просиживать в своей каюте?
Контр-адмирал несколько раз возмущенно взмахнул руками, однако с сутью своего возражения так и не определился.
– В принципе подполковник прав. Очень важно, чтобы какое-то время он действительно побыл на берегу, – здраво оценил ситуацию атташе-генерал. – Так нужно для дела. Правда, никакого второго офицера на берег отправлять смысла нет, пусть этот человек занимается линкором. Достаточно моего адъютанта. С командованием вопрос о пребывании подполковника на берегу я улажу.
– Но тогда вся ответственность ложится на вас, генерал-майор.
– Когда генерала от контрразведки начинают пугать ответственностью за его решения, – поморщился Волынцев, покачивая при этом головой, – тем более – за рубежом… Сие, господин контр-адмирал, выглядит нелепо. Другое дело, что пребывание в таком отеле, как «Иллирия», – удовольствие не для залетных командированных.
– Уверен: моя давнишняя знакомая графиня фон Жерми в состоянии оплатить эту мою блажь.
– Именно этот фактор я как раз и имел в виду, когда давал согласие на вашу увольнительную, подполковник, – вежливо склонил голову атташе-генерал. Дипломатический этикет явно разрушал в нем образ вышколенного белогвардейского офицера, каковым Волынцев представал перед Дмитрием во времена их фронтового знакомства.
– Если уж речь зашла о вашей давнишней знакомой, которая поселилась в том же отеле, тогда понятно, какой толк будет от ваших контрразведывательных стараний, господа флотские чекисты, – пробубнил начальник конвоя, решительно оставляя кают-компанию. Однако уже в проеме двери все-таки предупредил: – Черт с вами, делайте что хотите, только меня в эти ваши бредовые мечтания не вмешивайте.
29Весна 1949 года. Италия.
Лигурийское побережье.
База штурмовых плавсредств Сан-Джорджио
Каждого, кто впервые видел с близкого расстояния управляемые торпеды, поражало буквально все: и солидные размеры этих аппаратов, способных двигаться и в надводном положении, и, подобно субмарине, на определенной глубине; и то, что, оказывается, экипажи некоторых из девяти ржавеющих здесь снарядов, состояли из двух бойцов. Однако больше всего поражал тот факт, что плавательные средства не имели никаких рубок для пилотов, вообще никаких укрытий, кроме лобовых щитков, благодаря которым диверсанты кое-как укрывались от встречных потоков.
И хотя адмирал Солано уже не раз бывал в этом секретном ангаре, тем не менее, подойдя к одной из торпед – на борту которой еще видна была наведенная белой краской, но основательно пожелтевшая аббревиатура SLC[27], – он какое-то время с интересом осматривал ее. Когда же к невысокому стапелю подтянули передвижную стремянку, взобрался сначала на место первого пилота, который отвечал за наведение на цель, выполняя обязанности минера и штурмана; затем – второго, чтобы иметь возможность посидеть за штурвалом…
– Но все же у них оставался шанс на спасение, – то ли спросил, то ли попытался убедить самого себя командующий, возвращаясь на землю. При этом он напомнил корвет-капитану, что даже после недавнего формального подчинения школы боевых пловцов его военно-морской базе, правом свободного доступа в этот ангар пользовались только ее комендант и старший механик.
– Да, пилоты наводили торпеду, с зарядом в триста килограмм взрывчатки, на цель, а сами покидали ее, – объяснил Сантароне. – Ну а дальше кому как повезет. Если торпедирование происходило в порту или неподалеку от берега, у них, поскольку они были в легком водолазном снаряжении, оставались кое-какие, пусть и очень призрачные, надежды на спасение. Какие? То ли сумеют затаиться где-то на берегу, то ли своя субмарина, которая доставляла эти заряды к месту атаки, подберет или спасательный катер с ближайшего судна. Половина из тех, кого вы видите сейчас рядом с собой, – это бойцы, которым посчастливилось выполнить задание и вернуться на субмарину, а затем и на базу. А Ливио Конченцо, – указал он на держащегося чуть в сторонке худощавого унтер-офицера с изуродованной верхней губой, – умудрился вернуться трижды.
– Если помните, одно из таких «чудесных возвращений» состоялось из атаки на турецкий порт Александретта, – молвил Ливио. – Где вместе с Ферраро и другими коммандос мы два вражеских корабля пустили на дно, один – серьезно повредили.
– Это важно: оставлять бойцу хоть какой-то шанс, – едва слышно проговорил береговой адмирал. – Но, даже помня о таком шансе, мне не хотелось бы оказаться на месте кого-либо из этих пилотов.
– Именно поэтому, господин контр-адмирал, – сурово заметил Конченцо, – во флотилию «Децима МАС» зачисляли только добровольцев. Причем слабонервные имели возможность в любое время отказаться от своего права на атаку и вообще на пребывание в отряде. Только что-то я не припоминаю слабонервных пилотов, которые бы в последнюю минуту струсили.
– Наоборот, мы рвались в бой, – угрюмо дополнил его рассказ Джино Корвини, парень, на левой скуле которого багровели небольшие ожоговые шрамы. – Если случалось, что субмарина не обнаруживала цели и нам приходилось возвращаться на базу, мы огорчались.
– Чувствовали себя так, словно потому и не потопили вражеский корабль, что струсили, – поддержал его Луиджи Кирассо, рослый золотоволосый красавец, в котором что-то было от Аполлона, а что-то от рафинированного арийца. – Казалось бы, радуйся: судьба дарит тебе еще несколько дней, а может, и недель жизни, но…
– Кстати, о собственном спасении заботились в самом начале создания флотилии, – вновь вернулся к своему рассказу Сантароне. – Со временем же, когда поняли, что вопросы выживания занимают слишком много ресурсов и времени, пилоты сами обращались к командованию с просьбой не заботиться об их спасении. И тогда их начали готовить как смертников, как морских камикадзе. Уходя на задание, пилоты должны были понимать, что билет у них только в один конец, а значит, думали только о том, как бы отправить на дно вражеский корабль.
Словесно командующий никак не отреагировал на это уточнение, однако Сантароне заметил, что всю войну отсидевшийся на одной из тыловых баз на Адриатике «береговой адмирал» чувствует себя в кругу этих вчерашних смертников довольно неуютно. Даже внешне он заметно изменился, и вместо грозного контр-адмирала к отдельно стоящим на стапелях трем «катерам-торпедам» подходил уже основательно подрастерявшийся дилетант.
– Через одного своего знакомого я поддерживаю связь с князем Боргезе, – попытался хоть как-то развеять его угнетенность Сантароне. – Мы обмениваемся короткими письмами, которые фрегат-капитан умудряется передавать и получать. Обещаю, что в ближайшем же письме отмечу вашу благосклонность к его идее операции «Гнев Цезаря», как и то, что вы помогли части «морских дьяволов» определиться со службой на базе, да и впредь тоже намерены всячески помогать нашей команде. Уверен, что это взбодрит «королевского узника», как именует его кое-кто из газетчиков.
Корвет-капитан произнес это, улучив момент, когда остальные коммандос немного отстали. И ничуть не удивился, услышав, как контр-адмирал взволнованно произнес:
– Только обязательно доведите это до сведения Черного Князя, комендант; да-да, теперь уже сообщите ему как новоназначенный комендант. Боргезе должен знать, что в моем лице нашел такого же единомышленника, как и в вашем. Пока князь сидел в тюрьме, наша милитаристская пресса превратила его в настоящего национального героя.
