Грэм Грин - Тихий американец
– Пластмассы?
– Дай бог вам понять, что вы здесь творите, Пайл. О да, я знаю, у вас благородные побуждения, они всегда такие благородные, ваши побуждения! – Он смотрел на меня недоверчиво, с подозрением. – Лучше бы у вас хоть изредка бывали дурные побуждения, тогда бы вы чуточку лучше разбирались в людях. То, что я говорю, относится не только к вам, но и к вашей стране, Пайл.
– Я хочу обеспечить Фуонг достойную жизнь. Тут – воняет.
– Мы заглушаем вонь благовонными палочками. А вы, небось, осчастливите ее мощным холодильником, собственной машиной, телевизором новейшей марки и…
– И детьми, – сказал он.
– Жизнерадостными молодыми американскими гражданами, готовыми дать показания в сенатской комиссии.
– А чем осчастливите ее вы? Вы ведь не собирались брать ее с собой.
– Нет, я не так жесток. Разве что мне будет по средствам купить ей обратный билет.
– Вы так и будете держать ее для своих удобств, покуда не уедете?
– Она ведь человек, Пайл. Она может сама решить свою судьбу.
– Исходя из ложных предпосылок, которые вы для нее состряпаете. К тому же она совсем дитя.
– Она не дитя. Она куда сильнее, чем будете вы когда бы то ни было. Бывает лак, на котором не остается царапин. Такова Фуонг. Она может пережить десяток таких, как мы. К ней придет старость, вот и все. Она будет страдать от родов, от голода и холода, от ревматизма, но никогда не будет мучиться, как мы, от праздных мыслей, от неутоленных желаний, – на ней не будет царапин, она подвержена только тлению, как и все. – Но когда я говорил, следя за тем, как она переворачивает страницу (семейный портрет с принцессой Анной), я уже понимал, что выдумываю ее характер не хуже Пайла. Кто может знать, что творится в чужой душе? А вдруг она так же напугана, как и все мы; у нее просто нет умения выразить свои чувства – вот и все. И я припомнил тот первый мучительный год, когда я так страстно пытался ее понять, молил ее рассказать мне, о чем она думает, и пугал ее моим бессмысленным гневом, когда она молчала. Даже мое желание было оружием; казалось, стоит погрузить шпагу в тело жертвы, и она потеряет самообладание, заговорит…
– Вы сказали все, что могли, – объяснил я Пайлу. – И знаете все, что вам положено знать. Теперь уходите.
– Фуонг, – позвал он ее.
– Мсье Пайл? – осведомилась она, на минуту перестав разглядывать Виндзорский замок, и ее церемонная вежливость была в эту минуту и смешной и обнадеживающей.
– Он вас обманул.
– Je ne comprends pas 42.
– Уйдите вы, слышите? – сказал я. – Ступайте к вашей «третьей силе», к Йорку Гардингу и «Миссии Демократии». Проваливайте, забавляйтесь вашей пластмассой.
Позже мне пришлось убедиться, что он выполнил мои указания в точности.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
Прошло почти две недели со смерти Пайла, прежде чем я снова увидел Виго. Я поднимался по бульвару Шарне, и он окликнул меня из «Клуба». Этот ресторан пользовался в те дни особенным успехом у служащих французской охранки; словно бросая вызов всем, кто их ненавидел, они ели и пили внизу, хотя обычные посетители предпочитали сидеть наверху, подальше от партизан с ручными гранатами. Я подошел к Виго, и он заказал мне вермут-касси.
– Сыграем, кому платить?
– Пожалуйста. – Я вытащил кости для священной игры в «восемьдесят одно». Эта цифра и стук костей сразу же напоминают мне военные годы в Индокитае. Где бы мне ни пришлось увидеть людей, кидающих кости, я мысленно переношусь назад, на улицы Ханоя или Сайгона, в опаленные пожаром кварталы Фат-Дьема, слышу близкие разрывы мин, возле каналов вижу парашютистов, раскрашенных, как гусеницы, чтобы их не было видно сверху, а иногда у меня перед глазами встает мертвый ребенок.
– Без мыла, – сказал Виго, кинув четыре, два и один. Он пододвинул мне последнюю спичку. У сотрудников французской охранки была мода пользоваться особым жаргоном в этой игре. Выдумал его, наверно, сам Виго, а потом его переняли и другие офицеры, чином пониже, которые почему-то не позаимствовали у Виго его страсти к Паскалю.
– Младший лейтенант.
Каждая проигранная партия повышала вас в звании, – вы играли, пока один из вас не получал чин командующего. Виго выиграл и вторую игру и, отсчитывая спички, сказал:
– Мы нашли собаку Пайла.
– Да ну?
– Ее, видно, не смогли отогнать от его тела. Во всяком случае, ей перерезали горло. Труп ее нашли в тине, метрах в сорока пяти от Пайла. Может, она туда отползла.
– Вас все еще занимает это дело?
– Американский посланник не дает нам покоя. У нас, слава богу, не поднимают такого шума, когда убивают француза. Правда, убийство французов здесь не редкость.
Мы бросили кости, чтобы поделить спички, а потом началась настоящая игра. С непостижимым проворством Виго выбрасывал четыре, два и один. У него оставалось всего три спички, а у меня выпало самое маленькое число очков.
– Наннет, – сказал Виго, пододвигая мне еще дне спички. Когда он избавился от последней, он произнес: – Командующий! – и я позвал официанта, чтобы заказать выпивку.
– Неужели кому-нибудь удается вас обыграть? – спросил я.
– Случается, но редко. Хотите отыграться?
– В другой раз. Из вас вышел бы профессиональный игрок! Вы играете и в другие игры?
Он жалко улыбнулся, и я почему-то вспомнил его блондинку-жену, которая, как поговаривали, изменяла ему с молодыми офицерами.
– Как сказать, – протянул он. – Человеку всегда доступна самая крупная из азартных игр.
– Самая крупная?
– «Давайте взвесим выигрыш и проигрыш, – процитировал он, – поставив ставку на то, что бог есть; давайте обсудим обе возможности. Выиграв, вы получите все на свете; проиграв, не потеряете ничего».
Я ответил ему словами того же Паскаля, – это была единственная цитата, которую я помнил: «И тот, кто выбрал „орла“, и тот, кто сказал „решка“, – одинаково ошибутся. Оба они неправы. Правильно поступает тот, кто вовсе не бьется об заклад».
– «Да, но вам приходится на кого-то ставить. У вас нет выбора. Вы уж вступили в игру». А вы не следуете своим принципам, Фаулер. Вы втянулись в игру, как и все мы.
– Только не в вопросах религии.
– При чем тут религия? В сущности говоря, – пояснил он, – я думал о собаке Пайла.
– А-а-а…
– Помните, что вы мне тогда сказали по поводу улик, которые можно обнаружить, исследовав землю на ее лапах?
– Вы же мне ответили, что вы – не Мегрэ и не Лекок.
– А я все-таки кое-чего добился, – сказал он. – Ведь Пайл всегда брал собаку с собой, когда он куда-нибудь шел?
– Кажется, да.
– Он ею слишком дорожил, чтобы дать ей бродить где вздумается?
– Тут это опасно. Ведь здешние жители едят чау-чау, разве вы не знаете?
– Он стал прятать кости в карман. – Вы взяли мои кости, Виго.
– Простите. Нечаянно…
– Почему вы сказали, что все-таки я вступил в игру?
– Когда вы последний раз видели собаку Пайла?
– Ей-богу, не помню. Я не веду учета собачьим визитам.
– А когда вы собираетесь ехать в Англию?
– Еще не знаю. Терпеть не могу сообщать полиции что бы то ни было. Не хочу облегчать им жизнь.
– Мне бы хотелось сегодня вечерком к вам зайти, Часиков в десять, если у вас никого не будет.
– Я отправлю Фуонг в кино.
– У вас с ней опять все в порядке?
– Да.
– Странно. А мне показалось, что вы – как бы это выразиться – не очень счастливы.
– Право же, для этого найдется немало причин, Виго. – И я добавил грубо: – Кому это лучше знать, как не вам.
– Мне?
– Да. Вы и сами не очень-то счастливы.
– Ну, мне не на что жаловаться. «В сгоревшем доме не льют слез».
– Это откуда?
– Все из того же Паскаля. Рассуждение о том, что человек может гордиться своим несчастьем. «Дерево не чувствует горя».
– Что вас заставило стать полицейским?
– Причин было много. Необходимость зарабатывать на хлеб, любопытство к людям, да, пожалуй, и страсть к Габорио 43.
– Вам следовало стать священником.
– Я не читал подходящих книг, по крайней мере в те годы.
– Вы все еще подозреваете, что я замешан в этом деле?
Он встал и допил свой вермут-касси.
– Я просто хочу с вами поговорить.
Когда он ушел, мне показалось, что он посмотрел на меня с состраданием, словно на приговоренного к пожизненному заключению узника, в чьей поимке он был виновен.
Я нес свой крест. Уйдя из моей квартиры, Пайл словно приговорил меня к тягостным неделям сомнений и неуверенности. Всякий раз, возвращаясь домой, я ждал беды. Иногда я не заставал Фуонг и никак не мог сесть за работу, раздумывая, вернется ли она вообще. Я спрашивал ее, где она была (стараясь не выказать ни тревоги, ни подозрений), и она называла то базар, то лавку, сразу же предъявляя вещественные доказательства (самая ее готовность подтвердить свой рассказ казалась мне в ту пору подозрительной); по ее словам, она иногда ходила в кино, и обрывок билета всегда был у нее наготове; но чаще всего она бывала у сестры и там-то, по-моему, как раз и встречалась с Пайлом.
