Сломанные крылья рейха - Александр Александрович Тамоников
Иван даже не понял, что только что выдержал долгий умелый допрос. Когда вошел Шелестов, Коган только кивнул ему и заявил, что пойдет покурить. Максим оставил Черняеву большую чашку отвара и сушеных фруктов и тоже вышел.
– Ну, что скажешь, специалист?
– Думаю, что он не врет. Он и правда сильно ослаблен. И во время болезни его мучили кошмары во сне. Сейчас он отходит, своего рода эйфория из-за того, что болезнь отступает, что появились рядом свои. Чехам он не очень верит, даже антифашистам. Я попытался спровоцировать его на воспоминания. Нет, тот, кто врет и хочет понравиться, старается убедить окружающих, что он свой, советский, такие лгут целенаправленно, в узком коридоре ассоциаций. А этот с уклоном думает, ему покоя хочется, как до войны. В коллективе, на своем заводе.
– Значит, будем ему верить на все сто процентов?
– А в нашем деле разве можно верить наполовину? – усмехнулся Коган. – Да, можно верить. Это мое мнение.
– Тогда давай работать, – удовлетворенно кивнул Шелестов.
Они вернулись в комнату. Черняев настороженно смотрел на своих спасителей. Кажется, обостренное чувство опасности подсказало беглецу, что сейчас была проверка и ему еще не до конца верят. Шелестов подвинул к кровати второй стул и взял несколько листов писчей бумаги.
– Ну, давай, Иван Афанасьевич, работать! – заявил он. – Твои сведения о заводе очень важны для нашего командования. Поэтому напрягись и вспоминай, а мы будем тебя спрашивать. Давай рисовать схему завода. Точнее, той его части, в который ты работал. Я так понимаю, что это подземная часть и наверху ты ни разу не был?
Черняев начал рисовать, делая короткие пояснения и надписи на схеме. Он изрисовал четыре листа и, обессилев, откинулся на подушку.
– Кажется, все помещения. Длину сливного тоннеля назвать не рискну. Я был в таком состоянии, что за точность ручаться не могу. Инженер сказал, что там триста пятьдесят метров. Примерно.
– Хорошо, примем пока эту цифру за истину, – согласился Шелестов. – Давай теперь поговорим об этом инженере и других специалистах. Особенно о тех, кто работает с документацией.
– Я не знаю, кому там можно верить, а кому нет, – с болью в голосе ответил солдат. – Обидно, что мы за весь мир с нацистами сражаемся, а эти нам еще и не доверяют. Там вообще как в мутной воде или в болоте: ходят, друг на друга косятся, шепчутся.
– Ну а тот инженер, что тебе помог? Он внушает доверие?
– Иржи Правец? – усмехнулся Иван. – Ну да, он вроде как помог мне. Унылый он какой-то, но свое дело делает, не саботирует. О жене часто вспоминает. Скучает, наверное, любит ее очень. Радкой ее называл. И нашим сочувствует, но помогать никому не помогал. Почему для меня сделал исключение, я не знаю. Может, я похож на кого из родни. Не знаю, товарищи, честно, не знаю. Иногда приходила в голову мысль, что он помог мне бежать, чтобы избавиться от меня. Если бы я попался в руки гестапо, он бы пострадал как неблагонадежный, может быть, даже в лагерь загремел бы. Хотя у нас как раз на заводе было много людей именно из концлагерей.
– Избавиться? – с сомнением повторил Коган. – Сомнительно. Ведь если бы тебя поймали, сразу бы заподозрили чью-то помощь и вышли бы на этого инженера. Нет, он больше рисковал, помогая тебе бежать, чем если бы ты остался на заводе.
– Да, я знаю, – слабо махнул рукой Черняев. – Сам думал об этом, но ощущения такие остались все равно. Как будто проводив меня, он вздохнул облегченно. Правда, есть один момент. Иржи мог знать, что тоннель разрушен и что мне не пройти. И назад не вернуться. Вот и получается, что отправил меня на верную смерть.
– А мог и искренне помогать побегу, – пожал плечами Коган, – чтобы узнали о заводе в подполье.
– Мог, – так же легко согласился солдат.
– А еще есть на заводе сочувствующие из числа чехов, других специалистов, кто пользуется доверием немцев?
– Есть, наверное. Но ведь практически все, кто работал в подземных цехах, не имели права и возможности выходить наверх. Мы там все были как в подземной тюрьме. Поэтому про доверие немцев я бы не говорил. Мы там все рабы. Хотя привилегии кое у кого были. Взять, например, другого инженера, Людвика Грушку. Они вроде с Иржи и друзья, но Людвик прогибается под немцев, как гнилая доска в полу. Выслуживается. Может, поблажки есть за это у него какие-то, а может, его и выпускают иногда на волю. Этого же мы не знаем. Я имею в виду пленных и тех, кто из лагерей сюда попал. Ну, я как человек технический вроде с обоими сошелся, но Людвик никогда не делал попыток мне помочь, а Иржи делал. Вот и побег мне помог организовать.
– Кто там с документацией работает? Только немцы?
– Да, в основном, конечно, немецкие инженеры, но их мало. Мне кажется, они иногда просто приезжают и спускаются к нам. А из чехов точно с документацией связаны Правец и Грушка.
– Теперь вопрос ребром, Иван, – вставил Коган. – Если мы будем пытаться завербовать этих инженеров, уговаривать их работать на нас против немцев? Кто из них согласится?
– Не знаю, – задумался Черняев. – Я в ваших делах мало чего понимаю. Вы же разведка! А я что, просто рабочий, ну, мастер. Что там у каждого на душе, а тем более за душой, сказать не могу. И подвести вас не хочется.
– И все-таки, с кем бы ты рискнул завести такие разговоры, чтобы привлечь на свою сторону?
– Когда встал вопрос о побеге, у меня выбора не было, а когда вы о таком спрашиваете, я бы, честно говоря, ни с тем, ни с другим не стал бы говорить. Один угрюмый, замкнутый, не знаешь, что у него в голове. Это я про Иржи. А Людвик энергичный такой, общительный, работает не за страх, а за совесть, как мне кажется. Черт его знает, кто из них что из себя представляет на самом деле.
– Хорошо, мы еще поговорим об этом, – похлопал Ивана по плечу Шелестов.
Глава 6
Сосновский четвертые сутки ездил по заводам Праги и с самым умным видом рассматривал проекты перевода производства, его замены и даже уничтожения. И ни разу
